Зимний солнцеворот
Я больше чем тороватый исход лета,
когда сад ломится от щедрот,
но день убывает, и оттого на душе грустно,
люблю зимний солнцеворот:
яблони черны, в снегу — и все же сердце освобождается
от какого-то тягостного, гнетущего чувства.
Светлое время по тютельке начинает прирастать,
хоть тьма еще густа и далеко до тепла вешнего.
Но уже что-то забрезжило, — так сквозь мрачный ельник
обнадеживающе белеет береста
или в той же чащобе спасительные
угадываются вешки.
Меня и за колючей проволокой радовала, грела
эта пора —
солнечного подъема в гору.
Я не верил в приход добра,
а все-таки торопил переломную пору.
Всякий раз обманывался в своих думах, чаяниях,
плошал в расчетах...
И вот спустя годы зимними долгими ночами
я по-прежнему себя тешу приближением
солнцеворота.
Женская тайна
На общественном транспорте ездили бесплатно
пассажиры, достигшие пенсионных лет.
Наторелые кондукторы по лицу, по патлам
определяли возраст и не докучали требованием
предъявить удостоверение
или взять билет.
Эта женщина перебивалась на жалкое пособие,
но следила за собой и выглядела намного
моложе,
и ее не обходили, как стариков и старух
к привилегиям причастных.
Она не оправдывалась книжечкой
с тисненой кожей —
платила последние гроши
и была счастлива.
Зависть
Бывало, в бегах — без сухарей и курева —
я блукал по тайге, как зверь,
пугаясь человечьего жилища.
И завидовал шалашам смолокуров,
сбирающих стекающую по стволам живицу.
Быт неприхотливых трудяг ничем не отличался
от житухи за колючей проволокой:
те же гнутые ложки, мятые миски, баки.
И вкалывали они среди комарья
как проклятые...
Но их не искали собаки.
И потом, в кабаках, уже нажравшись
и не зарясь
ни на задницы баб, ни на разносолы,
что состряпали наторелые повара,
я испытывал неублажаемую зависть
к добытчикам таежного янтаря.
Осенью
Поздняя осень. Холодно, сухо.
Ветер рвет полы плаща,
срывает шляпу.
На нити расходятся огни,
видимые сквозь голые сучья;
то налетает, то уносится
знакомый шлягер.
Я люблю такую погоду.
Стынь, бездождье.
Хруст продавливающегося ледка
под ногами.
Я чувствую себя моложе
бодрящими вечерами.
Правда,
всплывают годы,
проведенные на синюшной каше,
этапы, трюмы.
Но зато какая радость:
продрогнув в забытой колонне
до мурашек,
толкнуться в спасительную рюмочную!
Незабытое
Я люблю поезда,
как лучшие свои строки.
Многое ушло из души —
растерял, раздал.
Но осталась тяга дороги.
Пацаном еще под вагонами,
на крышах
я катил в края с хлебосольной славой.
А сколько раз, в лесу заблудившись,
выбирался на спасительный стук
составов.
...Я прихожу на вокзал потолкаться,
прошлым пожить.
И хоть никуда не еду,
поглядываю на часы для порядка.
И радостно вздрагиваю
и вместе со всеми начинаю спешить,
когда объявляют посадку.
След на планете
Мы на новой делянке —
щуримся от снега, солнечного света.
Нас вытолкнули из темных телятников
как поселенцев на девственную планету.
Шумно стуча крыльями, выпорхнул из-под ног
тетерев;
ошалелый, закружил над потревоженным распадком.
Мы пришли в страну, не знающую
ни капканов, ни петель,
с топорами, пилами и лагерным распорядком.
А вскоре трактора пробили волоки,
затрещали костры с пугающим по ночам
заревом...
...Мы уходили, оставив после себя вышки,
колючую проволоку.
И гари, гари...
Воспоминание
Смотрю на нынешних кондукторов:
робеют, заискивают.
Подходят неуверенно не только к парню
с бицепсами надутыми,
но и к пассажиру с залысинами.
И я вспоминаю бабцов со звонкими сумками
в переполненных трамваях моей молодости.
Они сдирали последнее с безбилетных
субчиков,
как шкуру морозный полоз —
шарф, шапчонку,
а заартачился — по шее хрясть!
И материли по-черному:
чуяли ретивые — за спиной власть.