* *
*
В нашем классе была звезда —
Серые глаза цвета осиного гнезда,
Осанка — будто родилась в Спарте,
Сидела на последней парте
С Андреем Головиным.
Он был умный и гадкий.
Через два года стал портным.
Я его как-то встретила вечером на улице —
В черном пальто на красной подкладке
Он шел — полы разлетались! —
Я спросила о Лене, но они больше не встречались.
Жалко.
Знаете, кем стала она?
Думаете, фотомоделью, профессионалкой?
Она стала утопленницей,
И когда я вспоминаю ее, я думаю только об этом,
Как будто она была ею и тогда,
Когда ее не касалась вода
Набережной москворецкой,
И она не лежала в мертвецкой,
И на нее не светила луна в узкое окно под потолком
И звезда — счастья или любви —
Все равно, как ни назови.
* *
*
Накрапывал дождик, сорочка прилипла, подол натянув на колени,
Я тихо сидела на дне плоскодонки на мокром полене,
Мне что-то мешало и что-то за мною тянулось.
— Не вздумай, — мне властно сказали, — у нас так одна оглянулась...
И вот понесло на кувшинки, уже задевало бортами,
Цветы проезжали по дегтю прощальными ртами,
А я подбородок прижала и слышу: — Ну что ты боишься?
Последняя схватка осталась, сейчас ты родишься!
И огненно-желтым мне в комнате свет показался,
И я закричала, а мир для меня рассыпался.
Потом я жила, жизнь тогда для меня состояла
Из пресненской комнаты, страха школы, ранящей боли утр.
Свежий снег наметал над гипсовыми вазами парка высокие полусферы.
Я обожала подругу, ее черную шубу и белую пуховую шапку с брошкой.
Один раз, отгуляв полдня по морозу и поднявшись к себе на седьмой,
Я увидела в окно, что она вышла. Меня не пускали,
И, глядя на ее далекую фигурку, я испытала тоску любви.
Время от времени я становилась на каменный подоконник
И глотала салют из рубинов и бриллиантовой зелени,
Оставлявший ужасные следы боя на Калиновом мосту.
Вечера у метро окружали конфетный ларек.
За домом был круг, и однажды я села в трамвай взрослой жизни,
Мне нужен был пятый, а я села на двадцать второй —
Так хотелось скорее уехать.
* *
*
Замирающий центр. Ничего не узнать.
Вечер в слитках.
Снег — жалко новый переулок начинать.
Всюду — под фонарями и в загибах дворовой тьмы —
Зинаида московской зимы.
В нашем парадном на потолке копченый крест,
Как в пещере индейца Джо,
И лифт ручной работы, выполненной перочинным ножом.
Он поет, поднимая, а на площадке — заварной сладкий свет,
Я им запивала кульки конфет,
Сидя на подоконнике, в спину дуло
Синим временем, которого больше нет.
* *
*
Вечер выпуклый, субботний смотрит в окна в Сандунах,
Видит лампы, и холщовые диваны, и детей льняных,
Видит розовые пятна тел молочных и парных, —
Он затерся в складки жизни,
Чтоб выхватывать отрывки зимних выходных.
...А когда, одевшись, выйдешь в допотопной теплой шали
И на улице наступишь на сухой январский прах —
Ты как будто — в синем шаре — и в других мирах!
Изнутри глядишь на город — там кристальные киоски,
Заморенная надежда, площадь, а за ней —
Старый дом с Принцессой Грезой, где в прокате новый Оскар,
Темная подпушка сквера... и периоды огней.
Воспоминания о соседских детях
Я приеду обратно
в юбке цвета мертвой ласточки.
В десять вечера
двор будет поджаривать в воздухе
звуки велосипедных звонков,
что залетали в комнату и соединялись
с никелем кроватных шаров,
делая их больше.