Мне все ж улыбнулось попасть в разрекламированный рейс.
Хотя и не с билетом первого класса.
На белоснежном картоне с тисненой голубкой,
запутавшейся в вензеле золотой каймы.
Громада в семь тысяч локтей от кормы до форштевня.
Зимние сады, вольеры для случки автомобилей,
небоскребы надстроек.
Даже почта, конверты с голубкой.
Росплесками марша встречает джаз-банд всходящих на борт.
Старый Ной в белой тройке, улыбаясь приветливо,
протирает роговые очки.
Семь палуб для чистых и семь для нечистых.
Путешественники из любопытства и по делам.
Богачи.
И те, кто даже не умеет написать слово "деньги".
Совершенно юная пара с одинаковыми улыбками,
один саквояж на двоих.
Китаец с учебником английского.
Седой отдувающийся банкир, тайный банкрот, с новенькой женой
прямо с витрины универмага, еще завернутой в целлофан.
Пучеглазые мулатки, большие ноздреватые русские, японцы
с выбритыми черепами.
Жизнерадостные итальянцы в тяжелых синих пальто.
Эмигранты и беженцы из Содома и Гоморры с одеялами, в третий класс.
У поляка шесть пылесосов в коробках, он везет их
в новую жизнь.
Князь Мышкин, с которым мы в "Склифе" лежали в соседних
палатах, когда он изрезался бритвой.
Чернобородый француз с "Фигаро" и адресочком в записной
книжке.
Тело нефтяного шейха, по обычаю предков завещавшего похоронить себя
вместе с любимым "роллс-ройсом", опускается в трюм.
Собиратели марок торопятся прямо к почтовой конторке,
проштемпелевать до отплытья.
Первый гулкий гудок.
Распаковка вещей, эта первая радость дороги, еще до ударов винта.
Будто вскрываешь подарок.
В нем стол для письма, на никелированном позвоночнике лампа,
о какой я мечтал.
Ковер, вентилятор, мрамор полки под зеркалом в ванной,
чтобы дамам расставить флаконы.
Текст молитвы "О путешествующих", окантованный в рамку.
В соседней каюте, заваленной шелком в тюках, тараторят китайцы.
Стюард уже знает меня: "Тот очкастый из 1042-й..."
Целый город кают, тут и дети родятся в каютах.
Лифты, палубы, поручни отполированной меди.
Там и сям портреты кудрявоголового Хама к предвыборной кампании,
с дамскими трусиками в руках.
Величественный нищий с перебитым носом дремлет у трапа,
благосклонно кивая шлепающимся на коврик монетам.
Сим объявлен сошедшим с ума и дает интервью в своей каюте-люкс
на палубе "А", с пальмами и отделкой из дерева гофер.
В закрытом обеденном зале грузины поют свои песни
и замышляют переворот.
Вокруг пирующих мягкой тигриной походкой ходят официанты.
Голубятня в четвертой, фальшивой, трубе.
Над прогулочной палубой повисли гирлянды, столики сдвинуты,
все готово к объявленным вечером танцам.
В кадках цветут олеандры.
Румынское семейство с кучей сумок жует маленькие
ван-гутеновские шоколадки.
Негритянские дети носятся между шезлонгов, горланя на английском,
французском, испанском.
Старый розовощекий эмигрант (бассейн, массаж) с золотым
перстеньком на мизинце объясняет:
"Теперь я на отдыхе. Дом в Калифорнии. Сеть магазинов.
С табачной лавчонки там начинал. Да, с табачной лавчонки..."
На корме матросы-буддисты развесили молитвенные флажки.
Стюард в белой робе с нашитой голубкой трет у рубки
бронзовую табличку:
"Ковчег Интернэшнл.
Арманд Ной, президент".
За перегородкой стрекочет машинка для счета банкнот.
В трюме в отдельной каюте террористы с добычей в банковских мешках
и заложниками.
Снаружи у двери их стерегут жандармы в пятнистых комбинезонах.
Быть может, мы все эмигранты.
В ресторане первого класса, где журчит, распространяя сырость, фонтан,
Дочь фабриканта купальников терзает белоснежными зубками
окровавленный персик.
Представитель ООН по правам человека изучает меню.
Проповедник, возвращающийся с гастролей, погрузился
в большую креветку, как в часовой механизм.
Саксофонист на эстраде осторожно выдувает дрожащий серебряный шар.
На кухне рыбьи спины отливают керосиновой синевой
и орудуют ножами повара.
В безлюдном салоне с зачехленным роялем юный американец
с мулаткой из разных углов трогают друг друга глазами.
Только они и спасутся.
Все на палубах, посмотреть, как отходим.
"Ты бы дольше копалась еще, отплываем..."
"Вон она, у ларька кока-колы. Машет шляпкой и плачет..."
"Шоп откроют через час после выхода в море..."
"Сейм было принял закон о гражданстве, но его провалили..."
"Когда стали стрелять, мы легли в огороде. Все сгорело,
еле спасли паспорта..."
"Продавал вертолеты в Боливию, красотка жена, виллу на море купил..."
"Если б не чертов потоп..."
"Ничего, так и я четверть века назад. Присмотрелся. Начал
с табачной лавчонки..."
"У нее был аборт от него..."
"Говорят, нет прохода от феминисток..."
"При взрыве в лионском метро. Хотела учиться балету, но нога..."
"Что-то о монастырях. Он грант получил под нее..."
"Уже пятно посадил. Вот так застегни, чтоб не видно..."
Могучий гудок.
Бессильный цветной серпантин, серпантин.
Скрипучие выкрики чаек.
Откуда-то с верхних надстроек далекий треск машинки для счета банкнот.
В упряжке буксиров небоскреб отделяется от небоскребов.
Доктор Ной, скинув пиджак, возится со своими голубями.
В небе высоком-высоком шуршит самолет, точно там ведут иглой
по синей шершавой бумаге.
На заспанной Темзе.
Клерк из "Ллойда", ночь проторчавший у телевизора за матчем
футбольным из Монтевидео, уже все перепутал.
Внес в компьютер неверное имя: "Титаник".