Судьба писателя Тома Клэнси - наглядное подтверждение нетленности Великой Американской Мечты, согласно которой любая американская Золушка, начав свою карьеру с уличной чистки обуви где-нибудь на Пятой авеню, имеет шанс в один прекрасный день выйти замуж за Рокфеллера. Если, конечно, упомянутая Золушка ударно трудится и разумно откладывает цент за центом на покупку собственных хрустальных башмачков...
Итак, скромный страховой агент Т. Клэнси из Богом забытого городишка в штате Мэриленд, с детства мечтающий сочинять приключенческие романы и зарабатывать много-много долларов, однажды читает в газете заметку о восстании на советском военном корабле "Сторожевой". В том далеком 1975-м корабль не удается увести из советских территориальных вод, мятеж подавлен с помощью артиллерии, политрук "Сторожевого" Валерий Саблин (он и есть главный бунтовщик) расстрелян по приговору военного трибунала. Страховой агент Клэнси понимает, что перед ним - готовый сюжет для политического детектива. Остаетс только превратить ординарный крейсер в секретную атомную подлодку (так интереснее), сделать бунтовщика литовцем (так понятнее), подключить к делу спасения беглой подлодки американский ВМФ плюс ЦРУ (так патриотичнее) и завершить все хеппи-эндом (так принято). Будущий автор не спешит, тратит больше года на одну только техническую оснастку будущего произведения, однако игра стоит свеч. Роман "Охота за „Красным Октябрем"" за короткий срок становится бестселлером. Продано свыше четырех миллионов экземпляров книги, роман переведен на четырнадцать языков, в голливудской экранизации "Охоты..." главную роль играет знаменитый Шон Коннери. Попутно выясняется, что Клэнси ненароком открыл новый жанр американской беллетристики (позднее названный технотриллером). За "Охотой..." следуют "Красный Шторм" и другие романы Клэнси в том же самом жанре. Все они получают читательское признание и имеют коммерческий успех. Имя бывшего страхового агента из Мэриленда занимает строчку в списке самых популярных беллетристов мира; Том Клэнси удостаивается личной аудиенции президента в Белом доме (США). Исполняется все, чего Золушка могла бы только пожелать. Слово "Клэнси" становится товарным знаком; впереди - новые бестселлеры и обеспеченная старость.
История издани романов Тома Клэнси на русском языке заслуживает как минимум отдельного абзаца. Перевод "Охоты за „Красным Октябрем"" на русский впервые был выпущен в нью-йоркском издательстве "Liberty Publishing House" в 1986 году со специальным авторским предисловием, в котором писатель нелицеприятно высказался по поводу партийно-советской номенклатуры. Вражеское сочинение не допускалось в СССР целую пятилетку, зато потом уж в центральной типографии Минобороны был отпечатан пятидесятитысячный тираж и началось триумфальное шествие Клэнси по стране победившей демократии. Следует напомнить, что популярная ныне серия "Мировой бестселлер" издательства "Новости" открылась именно романом Тома Клэнси "Игры патриотов", а другое столичное издательство - "Мир" - сумело поправить свои финансовые дела во многом благодаря серии "Зарубежный триллер", где номером первым стоял роман "Все страхи мира" уже известного нам американского автора. О точности жанровых дефиниций ("триллера" вообще и "технотриллера" в частности) применительно ко "Всем страхам..." "Мира" и прочим книгам серии поговорим чуть позже, а пока постараемся разобраться в причинах успеха произведений Клэнси - как по ту, так и по эту сторону Атлантики.
На наш взгляд, главных причин - три: политическая актуальность, безукоризненная точность деталей и особый, "голливудский", принцип композиции. Кажда из составляющих в отдельности не дала бы положенного эффекта, однако сочетание всех трех рождало принципиально новое "качество".
Отдадим должное проницательности Клэнси. Писатель очень быстро понял, что реальная политическая сенсация не должна быть допущена в приключенческий роман - в противном случае автор детектива немедленно будет низведен до уровн газетного хроникера, чья свобода ограничена кругом интерпретаций уже известных фактов. Между тем романисту ни к чему Пулитцеровская премия, и "настоящее" расследование, предпринятое беллетристом, всегда будет выглядеть только самодеятельностью. Для романиста, напротив, важны общая концепция и реальность на уровне прецедента, не больше. В этом смысле показательно, как Том Клэнси в первом же своем романе приготовил свой коктейль с "Красным Октябрем" из отдельно взятых и совершенно реальных ингредиентов (конкретный случай со "Сторожевым", мощь советского подводного флота, опасность политических провокаций в условиях ядерного противостояния двух систем, активность ЦРУ и КГБ и т. д.). Смоделирована была ситуация на грани допустимого; между газетой и романом возник не очень большой, но необходимый люфт.
Точно таким же способом были, например, смикшированы реальные политические компоненты в романах "Все страхи мира" и "Кремлевский „Кардинал"". В первом из названных случаев фоном повествования стала эпоха еще робкого поначалу горбачевского детанта - время, когда формулировки общих коммюнике уже обнадеживали, однако пальцы по-прежнему не были еще убраны с красных кнопок пусковых ракетных установок. В качестве "горячей точки", очага международной напряженности был избран беспроигрышный в этом отношении Ближний Восток - с тем лишь добавлением, что исламские боевики-фундаменталисты раздобыли-таки ядерную бомбу и решили начать джихад с уничтожения одного из американских городов. Понятно, что после взрыва в США хрупкое равновесие между Востоком и Западом вот-вот могло разбиться вдребезги... Возможность и опасность ядерного терроризма отнюдь не являются выдумкой Клэнси, потому-то его беллетристическая экстраполяция выглядела довольно-таки правдоподобной. Точно так же политическое соперничество между Востоком и Западом в деле создания наинадежнейшей системы космической защиты (идеи Стратегической Оборонной Инициативы и нашего "асимметричного" ответа на нее) дало толчок к написанию "Кремлевского „Кардинала"". Автор наращивал детективный сюжет на жесткий каркас политической реальности; даже условная фигура полковника Филитова, добровольного информатора ЦРУ в самом сердце советского Генштаба, не являлась стопроцентной выдумкой: известный прецедент Олега Пеньковского давал Тому Клэнси право на новую экстраполяцию.
Впрочем, некая условность главного сюжетного посыла у Клэнси в полной мере искупается едва ли не бухгалтерской точностью и конкретностью в описаниях буквально каждой фонообразующей реалии, в особенности технической и военной. Уже в "Охоте за „Красным Октябрем"" Клэнси не отбрасывал - без должной проработки - ни одной детали, добиваясь полного соответствия любой втулки, любого гвоздика положенным тактико-техническим стандартам. Стоило в поле видимости героев оказаться хоть чему-то, что еще не было описано ранее, - и автор с наслаждением первооткрывателя предлагал читателю новый реестр: "В соседнем отсеке на корме находились теплообменник, парогенератор, турбогенератор и вспомогательное оборудование. ...Охладитель реактора, который становился на короткое время радиоактивным, никогда не смешивался с паром. Последний находился во внешнем цикле и образовывался из незараженной воды. Две водные системы встречались, но никогда не смешивались в теплообменнике - наиболее вероятном месте утечки охладителя из-за большого количества стыков и клапанов". В романе "Все страхи мира" писатель самозабвенно жертвует многие страницы на скрупулезное изображение процесса изготовления атомной бомбы. В "Кремлевском „Кардинале"" читатель получает самые разносторонние знания из области лазерного оружия. В этом есть некая магия, сродни той, коей во время оно был заворожен наш далекий пращур, наблюдая за рождением из искорки могучего костра. В свое время великий Жюль Верн "покупал" юных читателей "Таинственного острова" подробными рассказами о приготовлении нитроглицерина и пороха, однако в ту пору французскому фантасту все же не хватало ни информированности, ни американской дотошности. В своих интервью Клэнси недаром с законной гордостью отмечал эту самую дотошность в качестве непреложной заслуги перед жанром. Читатель может быть уверен, что даже на простенький вопрос о характере взрывателя отдельно взятой авиабомбы ответом будет обстоятельное разъяснение: "„РВ", - ответил один из офицеров. РВ означало радиовзрыватель. На бомбе был установлен миниатюрный радиолокационный приемопередатчик, который запрограммирован на взрыв в пяти футах от земли..." ("Реальная угроза"). Если же читателю сообщают, что немецкий автомат МР-5SD-2 фирмы "Хеклер и Кох" "лишен был приятной компактности израильского „узи"" и "его черно-матовое покрытие было шероховатым на ощупь", то можно не сомневаться, что Клэнси самолично держал это оружие в руках и ощупывал покрытие, дабы потом донести до читателей свои ощущения. В мире, построенном Клэнси, не было места расхлябанной цивильной приблизительности, свойственной произведениям многих его коллег.
Кстати, скрупулезность Клэнси имеет отношение не только к военно-техническим сторонам окружающей действительности. Кто, кроме Клэнси, расскажет нам про письменный стол президента США, стоящий в Овальном кабинете "прямо под окнами, стекла в которых заменены толстыми листами пуленепробиваемого пластика, искажающего панораму парка и газонов вокруг Белого дома", и изготовленный - мы опять о столе - "из дубовых бимсов британского корабля "Резолют", затонувшего близ берегов Америки в середине девятнадцатого века"? Кто, если не автор "Реальной угрозы", поведает о том, что высокую спинку президентского кресла "защищали листы "кевлара" - пластика, выпускаемого химическим концерном Дюпона, более прочного и легкого, чем сталь"?
К слову сказать, процитированная выше обтекаемая формулировка "в середине девятнадцатого века" - большая редкость для Клэнси. Обычно автор дружен с конкретными цифрами и при каждом удобном случае демонстрирует эту дружбу: "патрульный катер длиной в тридцать футов", "огромные тридцатифутовые волны", "склоны были не круче сорока пяти градусов", "крейсерская скорость "Родза" составляла пятнадцать узлов", "видимость уже достигла пятисот ярдов", "теперь он стал специалистом 4-го класса и получал лишние 58 долларов 50 центов в месяц". Ну, и так далее. Дл романиста нет ненужных мелочей, а читатель, даже пролистывая сухую цифирь и технические премудрости, склонен относиться к усилиям автора с должным уважением. Кроме того, достоверная деталь - отличное средство тактической маскировки крупных фабульных натяжек. Тот, кто загипнотизирован детальными подробностями экипировки афганских моджахедов, напавших на военно-космический центр в Таджикистане ("Кремлевский „Кардинал""), непременно упустит из виду вопрос о целесообразности подобного нападения, довольно-таки сомнительного по всем показателям.
Что касается чисто "кинематографического" принципа композиции романов (когда в детективе сосуществует сразу несколько главных сюжетных линий, развивающихся как бы параллельно до самого финала и меняющих ракурсы повествования по типу монтажных стыков), то прием этот был, конечно, придуман задолго до Клэнси. Однако именно создатель "Охоты за „Красным Октябрем"" довел такой принцип до логического предела, умножив число внутренних сюжетных "потоков" и "ручейков" донельзя, включив в повествование как можно больше действующих лиц со своими "сольными партиями". Постоянная смена ракурсов (на протяжении всего нескольких страниц читатель может попадать то в Белый дом, то в Кремль, то на борт боевого вертолета, а то вдруг в забегаловку в пригороде Санта-Фе, штат Нью-Мексико) рождает иллюзию некой всеохватности, масштабности. Кроме того, подобный принцип позволяет долгое время не вводить в действие любимца Клэнси Джека Райана, сквозного героя большинства романов писателя. И поскольку в преамбуле романов Клэнси традиционно происходят малосимпатичные события, умница Джек огражден от участия в этих событиях. Благодаря такому остроумному ходу автор, без больших сюжетных уловок, сохраняет положительному герою чистые руки, горячее сердце и холодную голову, а Джек, в свою очередь, к концу каждого романа восстанавливает справедливость в США и во всем мире. События носят, как правило, глобальный характер, на последней сотне страниц традиционно решаются судьбы мира или как минимум судьбы американской демократии; читатель, не сомневаясь в благополучном исходе дела (законы детективного жанра!), все-таки испытывает положенный катарсис, когда нам всем сообща удается избежать третьей мировой, попрания американской конституции и прочих столь же ужасных бед. По Клэнси, хеппи-энд неизбежен, речь идет лишь о потерях на пути к счастливой развязке. Но их, в конце концов, можно списать в пассив.
Недостатки произведений Тома Клэнси, естественно, вытекают из их достоинств. Политические экстраполяции, приемлемые в 1986-м, могут показаться вопиюще наивными десятилетие спустя. Насколько грамотно описаны быт и нравы американского истеблишмента, настолько же Клэнси (в силу неосведомленности?) схематичен и поверхностен, изображая истеблишмент советский. По крайней мере, вряд ли следовало ограничивать суточный рацион помощника министра обороны СССР бутылкой водки, краюхой черного хлеба и куском колбасы, а в уста бравого вояки (да еще в разгар боя) вкладывать слова: "Ты ведешь себя некультурно, ефрейтор Романов!" ("Кремлевский „Кардинал"").
Имеет свою оборотную сторону и вышеназванная точность деталей. Материал, однажды трудолюбиво собранный, начинает вдруг диктовать свои условия фабуле, неоправданно затягивая повествование; так произошло, допустим, в романе "Все страхи мира", где целая сюжетная линия (связанная с маневрами атомных подлодок), по сути излишняя, возникла лишь потому, что в период работы над "Охотой за „Красным Октябрем"" у автора осталось много неиспользованных "заготовок". А чрезмерность в описаниях поставила под сомнение вторую часть авторского определения жанра как "технотриллера". Выигрывая в области "техно", писатель проигрывает в динамике: преамбула может занимать больше половины произведения, долженствующие выстрелить в финале "ружья" вешаются с таким гигантским опережением, что, когда до них доходит очередь, многие фабульные "спусковые механизмы" успевают заржаветь...
Однако не будем придирчивы к Тому Клэнси. Его остросюжетные познавательные книжки - это технические сказки конца XX века. Сказки страшноватые, как и само время, но одновременно и привлекательные авторской уверенностью в конечном торжестве добра и справедливости. И пусть эти добро и справедливость торжествуют не у нас, а в другом полушарии. Мы все равно готовы порадоваться - хотя бы за своих соседей по планете.