Борис Чичибабин. 82 сонета и 28 стихотворений о любви. М. “ПАН”. 1994, 198 стр.
И вы, певцы красавиц несравненных,
Гордитесь тем, кто вновь стихом своим
Любовь почтил...
Ф. Петрарка. Сонеты
на жизнь Мадонны Лауры, XXVI[1].
Новая книга Бориса Чичибабина носит довольно экзотическое название. Прежние назывались проще: “Мороз и солнце”, “Молодость”, “Гармония”, “Колокол”, “Мои шестидесятые”.
Но эта книга вообще разительно отличается от других книг поэта. Там утверждался Божий мир, Я и снова мир. Здесь — Ты, ближайший экзистенциальный собеседник поэта, его Муза. (Говорю о мотивной доминанте стихов.) Там стихотворения о любви, сонеты в их числе, были лишь одним из “слоев” стихового корпуса, его периферией. Здесь заняли центральное место.
Предшествующие книги были скорее сборниками стихов. Эта же предстала именно как книга, со своей сквозной темой, с единым источником света.
Сказанное не означает, что “82 сонета...” — лучшая книга стихов Б. Чичибабина. Но она, безусловно, самая оригинальная по замыслу и исполнению. (Кроме всего прочего, она прекрасно иллюстрирована художником Александром Смирновым.)
Поэты искони воспевали жен, подруг, возлюбленных. Но при всем том в истории мировой поэзии не так уж часты случаи, когда — одну-единственную и при ее жизни. Огромный свод посвящений Мадонне Лауре, прославивший Петрарку, вообще уникален. В более близкое нам время можно назвать Блока и Маяковского. Но “Стихи о Прекрасной Даме” настолько бесплотны (тут уж не скажешь, как Петрарка: “Душа освобождается от плоти” — “плоть” не предполагается изначально), что их героиню почти невозможно отождествить с реальным прототипом.
Пример Маяковского интересней для нас по ряду соображений. Во-первых, героиня его любовной лирики носит конкретное имя — имя женщины, которую поэт любил долгие годы, и она тезка чичибабинской мадонны. Во-вторых, маяковская Лиля нередко выступает в его стихах как равноправный участник диалога (Ты — в буберовском смысле). В-третьих, она добровольно избирается верховным судией в сфере духовно-нравственной, так что в конечном итоге поэт всегда склоняет голову перед Ее вердиктом. И наконец, несмотря на все перечисленное, Она, героиня любовной лирики Маяковского, — отнюдь не повторение реальной Лили Брик, а только (!) ее поэтическое “пресуществление”.
То же наблюдаем у Чичибабина. Он и возвышает (как Петрарка и Маяковский):
Все женщины для мига. Ты одна
для вечности. Лицо твое на фресках.
(“Сонеты любимой”, 9)
Есть лучшие, чем я. С кем хочешь и повсюду
будь счастлива. А я, хвала твоим устам,
уже навек спасен, как Господом католик.
(Там же, 12)
И приземляет (как Маяковский):
Какая ты — не ведает никто:
твои наряды жалки и случайны.
Ни волшебства, ни прелести, ни тайны
не распознать под стареньким пальто.
(Там же, 33)
Она — живое, близкое существо:
Но рядом Лиля, девочка...[2]
(Там же, 36)
И она же — нечто нематериально-прекрасное:
Ты — Мандельштама лучшая строка
в тетради той, что отыскать не могут.
(Там же, 39)
А в целом:
Мне о тебе, задумчиво-телесной,
писать — что жизнь рассказывать свою.
(Там же, 44 /разрядка моя. — М. К./)
В самом деле. С нею все — и малое, и большое. Без нее — ничего. То есть приходится иной раз куда-то ехать самому (одно стихотворение начала 90-х годов так и называется — “Рим без тебя”) или ее отправлять — например, в командировку (как в сонете 15-м). Но, троекратно повторив слова о счастье, что у нас был (есть) Пушкин (сонет 46-й), поэт характерным образом уточняет это самое “у нас”: “У всей России. И у нас с тобой”. И в “Экскурсии в лицей”:
...лишь ты и Он, душой моей и сердцем
я не любил нежнее никого.
(Он — разумеется, Пушкин.) И в “отчетах” о разнообразных поездках и экскурсиях: Литва — с Лилей, Саулкрасты — с Лилей, Крым — с Лилей. И даже в стихах на посещение могилы Пастернака (“Цветы лежали на снегу...”):
О, счастье, что ни с кем другим
не шел ни разу без тебя я,
на строчки бережно ступая,
по тем заснежьям дорогим!
Ясно, что мы имеем здесь дело с сотворением кумира. Каков высший смысл этого “богопротивного” занятия?
Борис Чичибабин в жизни — верующий христианин. (А Петрарка имел даже, как мы знаем, духовный сан.) Но одно дело — жизнь и совсем другое — поэзия. Может быть, на то и призвано “сословие” поэтов, чтобы “кумиротворить” все сущее — ибо как иначе адекватно прославить Творение? На языке Чичибабина это называется “мечтами”, которые противопоставляются брутально-неодухотворенному “буйству сердца” (“Сергею Есенину”).
Существует, конечно, особый жанр — духовных стихов, в которых “непосредственно” прославляется Творец. Но Чичибабин по “нутру”, по певческим корням слишком сын Земли, чтобы стать певцом чистой субстанциональности. Он страстный “синекдохист” — не по приему, а по мироощущению — и всегда дает крупные планы не леса, а дерева, не человечества, а конкретного человека. Отсюда такая “всеобъемлющая” Лиля, представляющая или замещающая в его стихах все лучшее, что может вдохновить поэта и что он захочет почтить стихом своим: и Жизнь, и Любовь, и, страшно сказать, самого Бога.
Это драма счастливой, состоявшейся любви, со своими экспозицией, завязкой, “основным” действием и... последействием (своего рода “воспоминанием о будущем”).
Предыстория — почти как у Маяковского в поэме “Ленин”. Помните, там дается целый “краткий курс” российской истории в стихах: “Далеко давным, годов за двести, / первые про Ленина восходят вести” и т. д., вплоть до строк: “По всему по этому в глуши Симбирска / родился обыкновенный мальчик Ленин”? Конечно, родствен лишь прием, использованный обоими поэтами. Идеология же у Чичибабина (кстати, бывшего ленинца) диаметрально противоположная. Вот концовка 1-го сонета:
Рай нашей жизни хрупок и громоздок.
Страх духом стал. Ложь подменила воздух.
В такой-то век я встретился с тобой.
А вот начало 2-го: “Не спрашивай, что было до тебя. / То был лишь сон”. И уж совсем “калька с Маяковского” — первый катрен 5-го сонета:
А ты в то время девочкой в Сибири
жила — в тайге под Томском — за семью
ветрами — там, куда еще четыре
военных года заперли семью.
Далее в этом же сонете описывается предыстория (до встречи с Ним) Лилиной жизни, как Он ее себе представляет. Время действия — “настоящее в прошедшем” (“в кругу друзей грустишь, а не хохочешь”, “и все тебе в те годы нипочем”). Стремление до конца отработать прием породило и слабые стихи (например, весь сонет 7-й). Однако в целом он (прием) оказался удачным и выполнил возложенную на него функцию. И 10-й сонет, обещающий скорую встречу Его и Ее, завершается безупречным трехстишьем:
В те дни мы были оба одиноки,
но я не знал, что ты уже в дороге,
уже в пути спасение мое.
“Я не знал” — это в жизни. А в душе — знал! Потому что и до появления Лили на его трудном и мучительном пути поэт звал ее — “так вопрошал я в чертовой дыре”, — ту, которая была ему нужна:
Под ношей зла, что сердцу тяжела,
когда б я знал, что рядом ты жила,
как Бог, добра, но вся полна соблазна.
Перескакиваю через “всю жизнь” (тогда еще предполагавшую продолжение) и обращаюсь к сонетам, где прорицается то, что будет после. В них — примирение с неизбежным, свет любви, “сияние снегов” (название стихотворения, завершающего книгу).
Приведу целиком один из четырех последних сонетов — 49-й:
О, если б всем, кто не спасется сам,
кому от мук дышать невмоготу,
чью боль поймут в двухтысячном году,
о, если б тем страдальцам, тем друзьям,
как болеутоляющий бальзам,
прижать колени Лилины ко рту,
о, если б их тоскующим глазам
по капле пить благую наготу!
Дари нам вечность, радуя и снясь.
Пусть гибнет мир от злобы и тоски,
но пусть спасут достойнейших из нас
небесных чаш апрельские соски.
Как сладко знать о прелести добра
за полчаса до взмаха топора.
Сонетный цикл “на жизнь Мадонны Лили” — не единственный в книге. Здесь помимо 28 стихотворений о любви, написанных в свободной форме, есть еще политические сонеты и “сонеты к картинкам”, создававшиеся по мотивам акварелей друга поэта — ныне покойного художника, артиста и певца Леонида Пугачева. Многие из этих вещей заслуживают читательской благосклонности, некоторые интересны как своего рода документ эпохи. Но в годовщину смерти поэта хотелось сосредоточиться на главном, освещавшем прожитую жизнь.
Михаил КОПЕЛИОВИЧ.
Израиль.
[1] Перевод Е. Солоновича.
[2] Еще характерней две строки из сравнительно позднего стихотворения “Оснежись, голова!..” (в “82 сонета...” не вошло):
Нищим стал я давно, нынче снова беда у меня —
Лиля руку в запястье сломала.