Эволюция
Когда волнуется народ,
Кляня традиции и власти,
И хочет собственный живот
Публично разодрать на части,
Припомните игру страстей
И вольности последний выдох,
Когда в имении Ферней
Руссо мечтал о троглодитах,
Что-де с дубинкою в руке
В его родительской Лозанне
Вздохнут о голубом цветке
Смиренномудрые пейзане.
Руссо обдумал новый том,
Перо испробовал о палец,
А в это время за кустом
Уже стоял неандерталец.
Философ подбирал слова,
Дикарь в кустах жевал травинку.
Писатель вывел букву А,
Его герой занес дубинку.
Потом он рылся в сундуках,
Явив находчивость и смелость,
И это в гаснущих зрачках
Зачем-то вдруг запечатлелось.
Дрожи, хранительная тьма!
Вторгайся, свет бесцеремонный!
Философичная страна
Отплясывает кроманьону.
В чести мужчины без штанов,
Везде науки и искусства
И свежие кочны голов
Взамен исчезнувшей капусты.
Теперь герой махнет в Париж,
Усвоит новые манеры,
Утратит хвост — а там, глядишь,
Довоплотится в Робеспьеры.
1957 — 1967.
Савеловский вокзал
Построил помещик Савелов
Савеловский дивный вокзал.
На этом ненужном вокзале
Он сам никогда не бывал.
Поскольку он ездил в карете
С упряжкой в шестерку борзых
И смутно мечтал о прогрессе
Для правнуков дальних своих.
Вот так и стоит на отшибе
Савеловский дивный вокзал —
Дар обществу от ретрограда,
Который любил идеал.
Разлив
Овчарки со сворок рвались в туман,
С апреля вошедший в быт.
Поимкой командовал штабс-капитан,
Охотник, пластун, следопыт.
И как неуместный фиговый лист,
Не там прикрывавший срам,
Плелся в хвосте генерал-штабист,
Не глядя по сторонам.
Овчарки вели по тропе, по траве,
По росам июля вброд.
Петров-второй шагал в голове
И честно смотрел вперед.
Но вдруг собак понесло назад
Мордой — волчком — к хвосту.
Петров-второй, русский солдат,
Первым шагнул за черту.
И голос его через пять минут
Дошел, от тумана глух:
— Овчарки дальше след не возьмут:
Явственный серный дух.
Плечами пожал и исчез во мгле
Охотник, пластун, следопыт,
И, встав на колени, на волглой земле
Увидел следы копыт.
Пошли по следам. А сзади скуля
Овчарки тянули вспять.
Из-под ног уходила родная земля,
А где же другую взять?
Кусты, поляна, опять кусты,
Жалобный плач гудка.
Стога, поляна, из пустоты
Свинцом блеснула река.
Вдомек не взял генерал-штабист,
Презиравший сей ералаш,
Что он, как был, незапятнанно чист
Проследовал сквозь шалаш.
И штабс-капитан увидеть не мог,
Хоть дело и было днем,
Как он сапогом просадил пенек
И того, кто сидел на нем.
А тот, кто сидел, повел головой,
На коленях поправил листки
И взглянул туда, где Петров-второй
Шагал над свинцом реки.
Приказом посланные в дозор
Солдаты, чеканя медь,
Прошли сквозь невидимый глазу костер
И чайник, начавший петь.
И только собаки чуяли зло
И жадно тянули прочь.
А людям и в голову не пришло,
Что можно беде помочь.
Кусты, поляна, земли предел,
Реки пулевой металл.
Туман сгущался, туман тучнел
И в почву корни пускал...
1965.
Школьная уборная
Скребется в трубах пленная река,
Свистят питоны, и щебечут птахи,
И дразнят любопытство чудака
В сосудах парафиновые бляхи.
На гвоздике измазанный диктант
Показывает правленые строки,
Качается латунный аксельбант,
Билет метро висит на водостоке.
А на стенах бушует юный пыл.
Здесь некто, отлученный от уроков,
Стихами неумелыми снабдил
Наивные портреты педагогов.
Заблудший лозунг верной швабры ждет,
Он не вспорхнет — замазано окошко.
И вот уж юбка мокрая идет
И тянется следящая ветошка...
Как я люблю спокойное житье:
Долой штаны! Садись, мечтай, отшельник!
Здесь возмужал невозмутимый Дельвиг,
Нашептывавший Пушкину свое.
1957.