СТРАХ И ПАНИКА В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ

СТРАХ И ПАНИКА В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ

А. Архипова, А. Кирзюк. Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР. М., «Новое литературное обозрение», 2020, 536 стр.

— Ой, что деется! Вчера траншею рыли,

Так откопали две коньячные струи!

— Говорят, шпионы воду отравили

самогоном.

Ну, а хлеб теперь из рыбьей чешуи.

В. Высоцкий, «Песенка о слухах», 1969

Приведенная песня Владимира Высоцкого могла бы стать прекрасным эпиграфом к книге, о которой пойдет речь: в ней емко и образно передаются и суть ее, и содержание. Во-первых, упоминаются реальные слухи, распространенные в Советском Союзе в разное время: о «шпионах», которые хотят навредить советскому гражданину, о несъедобных составляющих в продуктах, о том, что некоего чиновника «снимают» «за разврат его, за пьянство, за дебош» (с явным намеком на Берию) и т. д. Во-вторых, описывается распространенность и популярность слухов в советском обществе, несмотря на борьбу с ними. В-третьих, сообщается принцип отбора социумом тех или иных текстов: отрицательная информация воздействует сильнее, поэтому и передается охотней («А к хорошим слухам люди не привыкли \ почему-то \ говорят, что это выдумка и ложь»). Но при этом песня явно обличительная, она должна высмеять тех, кто распространяет сплетни, и задать «правильное» отношение к ним, для чего Владимир Семенович приводит явно курьезные примеры («откопали две коньячные струи») и исполняет ее в нарочито просторечной манере.

В противоположность этому авторы книги «Опасные советские вещи» — антропологи Александра Архипова и Анна Кирзюк относятся к слухам со всей научной серьезностью. К слухам, городским легендам, анекдотам, детским страшилкам, порождающим моральные паники вбросам, мемам и прочему городскому фольклору, — т. е. всему тому информационному вороху, который наполняет нашу жизнь, быстро возникает и так же быстро забывается, на что обычно не принято обращать внимание и что только недавно стало объектом изучения.

Но изучения кем и с какой целью?

Ответы на эти вопросы не так очевидны, как кажется. Дело в том, что информация, о которой идет речь, не всегда обладает стройной формой, не говоря уже о жанровой природе. Не всегда она выражена хотя бы одним-двумя предложениями, но часто существует в обществе в виде некоего превентивного знания, понятного всякому при малейшем намеке. Самый яркий пример — так называемая легенда о кровавом навете, хорошо известная не только в России, но и в Европе, и в Америке, т. е. в христианском мире в целом. Суть ее в представлении, что некие «чужие» (чаще — евреи, но в их роли могут предстать любые этнические или социальные чужаки) способны похищать и убивать «наших» детей для совершения своих религиозных обрядов. Эта легенда, находясь в культуре как бы в дремлющем состоянии, способна в определенных исторических ситуациях разворачиваться до полноценных текстов с опорой на «свидетельства очевидцев», порождать анекдоты, страшилки и прочий более привычный по форме фольклор, а также становиться триггером для моральных паник и погромов. Таким образом, если изучать ее эманации разрозненно, то она может попасть в поле зрения совершенно разных дисциплин, от криминалистики до психиатрии. Но более цельный подход — рассматривать ее во всей совокупности форм и со всеми следствиями, к которым она может приводить, чем и занимаются в наши дни антропологи.

В этом контексте ответ на второй вопрос — для чего — становится простым. Дело в том, что фольклор при таком ракурсе — явление социальное, а не языковое, как принято было считать раньше. А общество изучает само себя, чтобы лучше знать процессы, происходящие в нем, лучше понимать и прогнозировать свое развитие. В случае с городским фольклором изучение помогает увидеть глубинное состояние, которое не удается артикулировать иначе, как через рассказывание историй.

Что же это за состояния? Конечно, страх. Именно страхам во всех формах, навязанным и естественным, реальным и выдуманным, посвящена книга Александры Архиповой и Анны Кирзюк. Жизнь советского человека предстает в ней полной фобий. Они могут казаться параноидальными, как, например, страх «чужого» знака на советских вещах, приводивший в 30-е гг. к уничтожению пуговиц и октябрятских значков, в которых усматривались троцкистские символы. Могут выглядеть смешными, как боязнь вшей в швах иностранных джинсов. А могут быть понятными до сих пор — разве не всплывает то и дело в сети информация о наркотиках в конфетах, раздаваемых возле школ и детских садов? А это прямое наследие слухов о битом стекле или «заразе» в жвачках или проволоке в лекарствах, которые «чужаки» (интуристы или врачи-евреи) раздают советским детям.

Людям свойственно бояться. Именно страх помог человечеству в процессе эволюции выжить. И для мозга нет разницы, является ли причина страха конкретной или вымышленной: пока будешь в этом разбираться, тебя, чего доброго, съедят, поэтому лучше сторониться всего мало-мальски опасного. Схожим образом в фольклоре никогда не проводится граница между тем, существует ли предмет опасности на самом деле или это досужие домыслы. Другой вопрос, что бояться человек может вовсе не того, о чем рассказывает, т. е. не самой аббревиатуры ТЗШ (троцкистско-зиновьевская шайка) на невинных предметах, не африканцев, приехавших на Олимпиаду, и не черной «Волги», ворующей детей, — а того, что скрыто за этими фольклорными символами.

Во всяком случае, на этом настаивают антропологи, рассматривающие городские легенды с точки зрения интерпретативного подхода. Согласно ему, мы рассказываем не просто некие легенды и слухи, а те, «которые содержат важное для сообщества скрытое сообщение, а работа антрополога и фольклориста заключается в дешифровке этого сообщения». Подход сам по себе может грешить субъективизмом, когда воля исследователя выхватывает то или иное значение из ряда возможных. Такие выводы нельзя верифицировать. За это метод подвергался критике, и авторы книги, честно признавая эту слабость, пытаются разбавлять его другими. Но все же в первую очередь они выступают в книге именно интерпретаторами, вскрывающими тайны и показывающими суть фольклорных явлений.

Дешифровка превращает книгу в историко-политический, почти шпионский детектив о противостоянии Советского Союза всему миру. Сначала социалистическое государство стремятся разрушить с помощью внутренних врагов (отсюда страх скрытых символов и послевоенный антисемитизм), затем — с помощью врагов внешних (что привело к форсированию страхов перед иностранцами). Что характерно, в 60 — 80-х гг., в условиях «холодной войны» и под давлением страха вооруженных столкновений с США, этот мотив покидает взрослый фольклор и уходит в детский — так появляются песенки, высмеивающие панический страх ядерной войны («Медленно ракеты уплывают вдаль») и др. Параллельно внутри государства идет непрекращающаяся борьба с «врагами народа», и страх бесследного исчезновения невинных людей проявляется также в детском фольклоре в виде легенд о черной «Волге».

Впрочем, материал в книге скомпонован не в хронологическом, а в тематическом порядке, что несколько усложняет восприятие и создает ощущение неструктурированности. Одни и те же фольклорные мотивы могут относиться к разным видам страхов, а потому встречаются не по одному разу. При этом авторы стараются прослеживать и их эволюционное развитие, и сменяемость. В итоге читатель вынужден качаться между эпохами, то падая в глубину 30-х годов, то вновь возвращаясь к недавнему прошлому. Возможно, такая рваная композиция книги объясняется тем, что некоторые ее части возникли из самостоятельных научных работ и статей этого же дуэта.

Может возникнуть вопрос, откуда авторы брали материалы для исследования. Действительно, ведь если современный или недавний фольклор можно просто пойти и «собрать» в ходе интервью, то кто сейчас вспомнит, какие анекдоты рассказывали в 20-е и 40-е гг.? Но тут на помощь пришли архивы НКВД, в которых этот материал проходит в качестве следственного, и сводки «о настроениях», которые каждую неделю должны были поставлять сотрудники органов — по сути, дайджесты городского фольклора.

Такая разница источников дает себя знать. Так, раздел, который хронологически приближен к нашим дням — или, точнее, который пришелся на детство и юность авторов, т. е. 70 — 90-е гг., — прописан более ярко и жизненно, в то время как довоенная часть более формализована, словно речь идет о персонажах раннего черно-белого кино. Но отсутствие эмпатии компенсируется избытком исторических фактов: с особой скрупулезностью авторы вникают в подробности эпизодов советской истории, чтобы объяснить появление тех или иных легенд. Порой даже кажется, что можно было бы обойтись и меньшей детализацией, однако А. Архипова и А. Кирзюк явно рассчитывали свою книгу на максимально широкую аудиторию, в том числе на тех, кто в СССР не жил, — на студентов первых курсов, например. «Рассказывайте об известных вам вещах так, чтобы это было понятно даже марсианину», — вот принцип, который проповедует Александра Архипова, и в этой книге он реализован максимально полно.

Еще один фактор, существенно расширяющий аудиторию книги, — это простой и доступный язык. Читая, можно забыть, что имеешь дело не с научпопом, а с самостоятельным научным исследованием. При этом авторы не нарушают структуры научной работы: за повествовательным стилем легко разглядеть и постановку задач и цели исследования, и выводы в конце каждой главы и работы в целом, и определение методологии и анализ других работ на данную тему, т. е. все формальные разделы, которые обычно пролистываешь, стараясь быстрее добраться до сути. В данном же случае авторам удалось так умело имплантировать их в текст, что они тоже работают на развитие повествования.

Изучение городских легенд — ведущий современный тренд в мировой фольклористике, однако вряд ли где-то еще это поле обладает таким напряжением, таким разнообразием мотивов, как на постсоветском пространстве. Дело в том, что в Советском Союзе в ситуации недоверия официальной власти и пропаганде вера в слухи, напротив, была огромной. По сути, это был альтернативный источник информации, пронизывающей все общество, от детсадовцев до пенсионеров. Одни и те же сюжеты в разных социальных слоях могли существовать как в виде коротких сообщений — собственно слухов, так и в виде сюжетно выстроенных нарративов — легенд, анекдотов, детских страшилок и т. п. Любопытно также, что официальные власти, боровшиеся со слухами и внедрявшие идею, что это пережиток прошлого, недостойный советского гражданина, тоже успешно пользовались популярностью этого вида информации и могли запускать свои «псевдослухи» (или агитлегенды по терминологии исследователей) — например, чтобы предотвратить общение жителей СССР с иностранцами.

Не все легенды, существовавшие в СССР, были специфически советскими. Так, слухи об острых предметах в конфетах и сладостях, которые раздают детям (например, на Хэллоуин), существуют в разных странах — но их значение, их скрытое послание, как подчеркивают авторы, везде разное.

Как разный у каждого из нас и опыт взаимодействия с фольклором. Несмотря на то, что фольклор, казалось бы, разлит повсеместно, благодаря разным когнитивным способностям кто-то проходит мимо него, а кто-то пересказывает всем знакомым. Не говоря уже о неодинаковом опыте жителей разных городов, ведь фольклор, как известно, штука локальная. Но тем не менее нам свойственно измерять чужой опыт собственным, особенно когда речь идет о таких простых, казалось бы, вещах, т. е. руководствоваться принципом: «Если я этого не помню, этого не было». Возможно, это объясняет неоднозначное отношение читателей к книге и тот всплеск негодования, который она вызвала, например, во время презентаций на ярмарке Non/fiction в декабре 2019 года: некоторым присутствующим было сложно поверить, что все, о чем пишут авторы, существовало на самом деле рядом с ними.

Действительно, мир, который предстает в советских легендах, депрессивен. Чего только стоят описания кошмаров с видениями атомных взрывов, которые преследовали советских подростков, замученных уроками военной подготовки в 80-х гг., и вызванный этим всплеск ернических песен про ядерный апокалипсис.

Но фольклор — это прежде всего метафора. Он говорит о психологическом состоянии социума, о напряженности и проблемах в нем. И в этом смысле является ярким историческим свидетельством эпохи, никакой документ не передаст того, что сохранят нам простые страшилки или анекдоты.

Если, конечно, уметь их интерпретировать.

Ирина БОГАТЫРЁВА