ЧЕРНЫЙ ЯЩИК

Козлов Владимир Иванович родился в 1980 году. Поэт, критик, литературовед. Окончил филологический факультет Ростовского государственного университета, доктор филологических наук. Автор поэтических книг «Городу и лесу» (Ростов-на-Дону, 2005), «Самостояние» (М., 2012) и литературоведческой «Русская элегия неканонического периода» (М., 2013). Стихи, эссе и статьи публиковались в журналах «Арион», «Вопросы литературы», «Знамя», «Новая Юность», «Новый мир».

Живет в Ростове-на-Дону.

Владимир Козлов

_*

ЧЕРНЫЙ ЯЩИК

Несвоевременные люди

Страна понесла потери — люди потерялись в кисловодском парке.

Ушли приблизительно в девяносто втором на прогулку.

«Берегите себя по возможности и гуляйте подольше» — им лечащий каркал.

Остальные советовали не соваться, уткнуться в свои писульки.

И они — послушались. Началось многолетнее воспитание белок,

наблюденье за ростом деревьев, прополки, зарубки,

дотошное ежедневное обсужденье методики дела,

не выходящего за пределы закатов и пешеходных маршрутов.

Снаружи их до сих пор никто не хватился, не принял меры.

На улице Современников три бедолаги торгуют орешками и платками.

Ну а в парке, конечно, никто не слыхал, как стреляли в мэра.

Инфляция, кредиты, бюллетени — сюда не проникали.

Может, честнее, надежней — просить у неба погоды.

Да и законы природы, в конечном счете, — законы.

Это они пропустили эпоху или мы — свои лучшие годы,

раз уж нарзаном и за год не смыть за день набитой оскомы? —

Кто из нас более виноват? —

Оздоровляющие терренкуры

за время с тех пор их настолько оздоровили,

что даже бывшие прожженные работники прокуратуры

выглядят теперь, как младенцы — молодо и невинно.

И не скажешь, что в мире их не было перспективы.

С Красных камней они наблюдали горбы Эльбруса.

Потом, как умели, мазали им картины,

и выходило маленькое, трехкопеечное искусство.

Перевернутый Киев

Во граде во Киеве семь лысых гор.

На каждой из них — то дворец, то собор.

Но знамя колышется лишь на одной.

Сегодня — на этой, завтра — на той.

Трясется Крещатик от топота ног.

Вещает с майдана языческий бог.

Сегодня — гуляния, завтра — мятеж.

В вечерних газетах одни да и те ж.

А в архитектуре запахло Москвой.

Горилка культуру ведет за собой.

Дивчина судьбину несет в подоле,

пока над землей, под землей, на земле

с гулом торгуют заморским шитьем —

в новую жизнь полагается в нем.

В пустую Софию глядит человек.

А та вспоминает двенадцатый век.

Во граде буянит свобода иметь.

А всем несвободным — мука и смерть.

Во граде во Киеве по-над Днепром

уходят миряне в земное нутро —

там жарко от жара земного ядра,

там притолока от дыханья сыра,

там свечка горит, чтобы видеть, куда

держать направленье слепого труда —

и гувна забот, и раны грехов,

сюда принесенные с самых верхов,

молитвою, прикосновеньем к мощам

до жизни конца еще расчищать —

вот все, что сюда, в пещеры, на дно

с собой унести человеку дано,

чтоб с помощью Бога во мгле рудника,

используя только огонь языка,

однажды коснуться суставов времен;

и Божие Царство во весь окоем

слепой летописец за тонкую нить

достанет из морока — и сохранит.

Все выше и выше град наверху.

Доход распаляет солнце в паху.

Все глубже и глубже уходит другой.

До самого Бога копает любовь.

И лишь обыватель, брошенный тут,

глядит, как каштаны весною цветут.

Он думал вчера, будет думать и впредь,

в рай прогрызаться иль в ад улететь.

30-31 июля 2013

Остров Петербург

Утеха барельефа — быть помногогранней,

облапошить варвара, чтоб он о камень

бился оттого, что камень намекнул о драме —

подмигнул и замер, как бы продинамил.

Входя в этот город, веди себя как хозяин:

что нужно — бери, что понравилось — трогай.

Упаси тебя Бог вопрошать у гранита и слушать, раззявив

рот, — не проси, не рассчитывай на подмогу.

Мосты, дороги, статуи и фасады

кончаются у воды, где спешились и обстали —

и больше никто никогда не покинет Летнего сада.

А ты — из тех, кто забивает сваи.

А ты — из тех, кто в золоченой мариинской ложе

рыдал на первом акте, на втором — кемарил.

А на стоянке остывала твоя лошадь,

от конных статуй отличаясь мало.

Ты на острове, вокруг пучина — и куда поскачешь?

Культура — остров, и всенепременно — остров.

От человека вовсе тут не надо качеств:

куда халтуре душ равняться с этим Росси?

Пора, проснись, колхозник, вспомни Пенелопу.

Назавтра ждет гостиница с окном на буйный Терек.

И будет речь в кафе захлебываться от галопа.

И пара мыслей все же покорит тот берег.

Черный ящик

Кожаные руки с венами на коленях.

Стопы медью попирают советские гобелены.

Туловище придавлено воздушным столбом.

Ночь. В телевизоре происходит футбол.

В замершей комнате брошены голень, бицепс.

Некто весь уже спит, но чему-то внутри не спится.

Красные люди гонят зеленых людей.

Жизнь не была такой долгой, как день.

Внутри затвердевшего тела мотается пленка.

Лица и сцены встреч, рожденье ребенка.

Тишину нарушает явственный плач.

Он уже знает, кто выиграет этот матч.

Только сеть постоянно что-то приносит из бездны.

....................................................

....................................................

....................................................

На борту бегущего человека работает черный ящик.

Он будет прочитан, лишь если сорвет башню.

А еще разрастается сна в ленте памяти кадр.

Но некому различать, да и не различить никак.

8-9 ноября 2013

Бог в детали

Когда, поглядев вокруг,

сначала становится жаль себя,

а потом и не очень жаль,

вся надежда уходит

в неожиданную деталь —

то на улице из-за угла

вдруг выскочит даль,

то длинной нотой в серванте

вдруг прозвучит хрусталь,

и в книжном шкафу

открытка блеснет

духом обещанных приключений,

и в это время

доносится с кухни

запах созревшего в печке печенья,

и в глазах случайного гостя

сверкнет рождественская искра,

и во мраке вещей пронесется улыбка,

в которой возможность завтрашнего утра,

и даже странные вещи, как ополченцы,

становятся вдруг на защиту добра —

и вот утром ты был один, а теперь

целая армия вместе с тобою в ночи у костра —

это фонарь загорелся

под окнами третьего этажа,

но он загорелся, теперь

чему-то иному служа,

и деталь, что была в начале,

теперь выглядит так ничтожно

на фоне горящего мира,

который, как ёлка, сложен

перед тобой, и висит лабуда,

мишура, пугливые звери, железные поезда, —

и пластмассовой на верхушке

прикидывается звезда.

Олимпийская жертва

Вечная мышь через десять лет ада

идет под прожектор затянутой в лайкру.

Она отправляется в космос, как лайка,

корябать на льду внеземную руладу.

Жгучая, будто рана, помада

укажет нам место, где ставить лайки.

Мать — рядовая работница ЖЭКа.

Счастьем блестит ритуальная жертва

во имя великих способностей человека,

гармонии, мира, стремления к свету.

Пока до нее не добрался прожектор,

тиком заходится веко.

Но человечьего в ней теперь мало.

Любимой пластинкой играет тело.

Затерто до дыр поначалу в подвалах,

после оно в спортзалах потело.

Теперь вокруг город, который сделан

затем, чтоб она тут предстала.

Знаешь ли ты, какой сейчас век?

Кто сейчас царь? Как названье страны?

Чем отличаются новый и ветхий завет?

Слышал ли ты, что все люди равны?

Будет алтарь золотым, ты наверх

взойдешь, чтоб ответы забыли и мы.

Мыши, гляди, превращаются в олимпийцев.

Это — они; мы ведь знаем их лица

по мрамору древних оригиналов.

Когда мы копали моря и каналы,

торсы без головы ли, руки, причиндалов

ставили на высоты, гробницы, границы.

Ее в четверном почти что не видно тулупе.

Она борется только с бегущим, как белка,

сердцем внутри совершенной поделки,

закаленной сначала в халупе,

потом в олимпийском огне салюта.

Так высоко не летает нога человека.

В радиусе нескольких километров

в воздухе зависает восторг и дружба.

Договоримся на время оружьем

считать заработанные отметки.

Вихревращений ее окружность

распространяется медиаветром.

Может быть, мир и не требует жертв,

но никому не бывает так рад,

как добровольцам сошествия в ад,

преображенным в огне рубежей.

Выгребешь, мышь, мы подгоним трап

и до облака, выше — подкинем уже.

7-9 февраля 2014