«Арион», «Вопросы литературы», «Гвидеон», «Дружба народов», «Иностранная литература», «Знамя», «Звезда», «Православное книжное обозрение», «Фома»
Алексей Алехин — Олег Чухонцев. Беспомощность лирики. — «Арион», 2013, № 1 <http://www.arion.ru>.
«О. Ч. <…> Читатель ушел. Все так надменно полагали, что он будет вечно. Последние, кого читали, были громкие „шестидесятники”. Ну, еще потом Бродский — но тут и нобелевский статус действовал. А теперь ты хоть из себя выпрыгни, издай хоть десяток книг, если только тебя не посадили…
А. А. …в тюрьму или в телевизор…
О. Ч. …да-да, в тюрьму или в телевизор, — никто твоего имени не услышит и не узнает. Поэтому надо учиться жить в подполье, как тамплиеры. Или наши гонимые староверы, и этот этап, возможно, будет достаточно долгим. И чем шире под видом искусства насаждается то, что за него теперь выдается, тем дольше мы будем отшельниками. Мы должны быть чем-то вроде монашеского ордена. <…> Важно какой-то уровень общения поддерживать в нашем „ордене”…»
Виталий Амурский. «Все у меня о России…» Вспоминая Владимира Соколова. — «Вопросы литературы», 2013, № 2 <http://magazines.russ.ru/voplit>.
«Сам Владимир Николаевич рассказал мне буквально следующее: „Я написал это стихотворение («Я устал от двадцатого века, / От его окровавленных рек. / И не надо мне прав человека, / Я давно уже не человек…» — П. К.) — в конце 1988 года. Я был тогда в гостях в Болгарии. По телевидению было передано сообщение о землетрясении в Армении. А перед этим шли события в Карабахе, шли события такого тяжелого свойства по всей стране. Мне это землетрясение показалось чем-то переполнившим чашу терпения, и я почувствовал, как я устал, и что я не один устал от этих непрерывно развивающихся тяжелых событий. Мне было страшно написать строчку: ‘Я давно уже не человек‘. Но я заметил, что если страшно что-то написать, то это необходимо сделать...”
Никаких сомнений в том, что все было именно так, у меня не было и нет. Однако, поведав о моменте, который как бы спровоцировал у него взрыв душевного отчаяния, Соколов, не задумываясь о том специально, сделал важное указание не только на обстоятельства, в которых родилось стихотворение, но и на место: в Болгарии. Именно такое единение времени и места (отмеченного личной драмой), на мой взгляд, подвело его перо к страшной по существу формулировке: „Я давно уже не человек”, с ключевым — „давно”».
«А синтаксис — просто какой-то Моцарт!..» Беседа Михаила Мейлаха с Омри Роненом. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2013, № 3 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
С выдающимся филологом-славистом (ушедшим из жизни прошлой осенью), многолетним ведущим авторской рубрики в «Звезде», М. Мейлах беседовал, как он пишет в предисловии, 10 августа 1998 года. Ниже — фрагмент монолога О. Р. и наше недоумение.
«Я всегда говорю: в молодости я менял свои взгляды очень редко, а на старости лет стал их менять довольно часто. Это нечто обратное склерозу и происходит чисто эмоционально: в старости я очень быстро реагирую на то, что в воздухе. Например, мое убеждение во всегдашней правоте Запада, Западной Европы изменилось весной 1999 года, после бомбардировки Белграда, когда я увидел торжество не рассуждающей грубой силы, которая защищает бандитов, и никто не смеет рта раскрыть… Как я уже говорил, сейчас я на стороне сербов».
Тут что-то не так: Белград бомбили, действительно, весной-летом 1999-го, а беседа записана… см. выше — указанную М. М. дату.
Уильям Бойд. Нат Тейт (1928 — 1960) — американский художник. Перевод с английского и предисловие Ольги Варшавер. — «Иностранная литература», 2013, № 4 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Скрупулезная документальная проза о легендарном художнике-самоубийце Тейте, «символе послевоенной эпохи» (с множеством фотографий и иллюстраций) публикуется ближе к концу номера. В послесловии переводчица пишет, что пока переводила, «совершенно поверила в существование Ната Тейта» и «тоже попалась на удочку». Поверил и я, тем более, что о «Тейте» слышал и ранее.
Этот номер целиком посвящен теме «Круговорот масок: мистификация или фальсификация?». Здесь и Борхес с соавтором (получился вымышленный писатель детективных рассказов О. Б. Домек), и серб Бора Чосич (придумавший «Записную книжку Музиля»), и молодая испанка Каре Сантос («продолжившая» того же Борхеса, Кортасара, Карпентьера и других). Алексей Симонов вспоминает здесь о «поэте XVI века» Гийоме дю Вентре, — созданном фантазией и талантом двух лагерников — Якова Харона и Юрия Вейнерта…
Иосиф Бродский. Blues. Tornfallet. A Song. To My Daughter. Переводы с английского. Вступление Виктора Куллэ. — «Иностранная литература», 2013, №1.
«Неизбежность сопоставления диктовала потребность в оригинальности собственного английского имиджа. В случае Бродского это означало стремление не вписаться — а, наоборот, выступить против устоявшихся в англоязычной поэзии традиций, прежде всего это касалось нехарактерной для современного английского стихосложения тенденции к строгой ритмической упорядоченности. <…> Другой точкой преткновения стала рифмовка. В стремлении к оригинальной рифме Бродский шел на эксперименты, носителям языка казавшиеся рискованными, а то и вовсе невозможными» (В. Куллэ).
В публикации приведены разные переводы четырех названных стихотворений. По-моему, очень интересна здесь Марина Бородицкая.
Евгений Водолазкин. Близкие друзья. Повесть. — «Знамя», 2013, № 3 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Короткая, драматичная вещь, которую «не читаешь», но смотришь «как кино». Судьбы трех немцев — двух парней и девушки — тянущиеся с довоенных времен и до наших дней. Травестированный такой Ремарк. Все — чуть не сказал «постмодернистские» — ходы тут, что называется, «записаны», сделано на ять, мерцают переклички и угадываются историко-литературные метафоры, но оторваться от этой довольно натуралистической хроники, изредка прерывающейся лирическими выпадами, невозможно. Все происходящее органично, на мой взгляд, укладывается в реплику В. Губайловского на конференции по Гончарову (см. ниже).
Владимир Воропаев. Однажды Гоголь… Рассказы из жизни писателя. — «Православное книжное обозрение», 2013, № 3 <http://www.izdatsovet.ru/pko>.
Выдержки из готовящейся к изданию книги. Автор — председатель Гоголевской комиссии Научного совета РАН «История мировой культуры». В сети я прочитал, что за подготовку Полного собрания сочинений и писем Н. В. Гоголя в 17 томах три года назад В. В. получил в Киеве орден УПЦ преподобного Нестора Летописца I степени.
Название — по строке Николая Рубцова, который посвятил Гоголю несколько стихотворений, знал наизусть целые страницы гоголевской прозы. А книга, судя по отрывкам, будет живая и многоадресная. Некоторые ее фрагменты публикуются и в апрельском номере «Фомы».
Наталья Громова. Скатерть Лидии Лебединской. То немногое, что осталось за пределами «Зеленой лампы». — «Дружба народов», 2013, № 3 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Новая книга Громовой — на сей раз яркий и плотный биографический рассказ о писательнице, без которой литературная Москва «старого уклада», действительно, осиротела. Уже после всех переполненных именами, событиями и датами рассказов о родителях, литераторах, любовях; после монологов дочери и самой Лидии Борисовны, в финале, — точное и необходимое поминание: «…писатель, мемуаристка, рассказчица, организатор конкурсов чтецов и создатель музеев — на самом деле ни одно значение не исчерпывало род ее занятий. С одинаковой страстью она могла рассказывать как о Фадееве и Светлове, так и о Вяч. Иванове, Блоке и Пастернаке. Она умела соединять людей из разных эпох с несхожими взглядами, убеждениями, творчеством. Любовь к чужому таланту, восхищение перед ним — редкое качество, которым в избытке обладала Лидия Борисовна. Наверное, потому, что она была просто Добрым Духом литературы».
Владимир Губайловский. [Из материалов конференции «Иван Гончаров в контексте XXI века», состоявшейся в редакции журнала]. — «Знамя», 2013, № 2.
«Когда мы читаем Гончарова, у нас нет всеобъемлющей конструкции, в которую вписаны герои. Гончаров выстраивает свои отношения с ними на условиях какого-то паритета. Персонаж может вести себя „хорошо”, как Обломов, или „плохо”, как Штольц. Автор своего отношения к ним не скрывает, но они ведут себя так, как считают нужным, как это соответствует их природе, они — равные с автором, они — свободны. Не Гончаров дает слово героям, он у них, скорее, просит слово. Он говорит: „Может, все было так?”. А герой ему отвечает: „Нет, не так”. И писатель соглашается: „Значит, не так”. И думает: а как же это было на самом деле. Это равенство автора и героя, которое я вижу у Гончарова, очень современно. В сегодняшней литературной ситуации писатель, претендующий на исключительное, высокое положение, по-моему, просто обречен».
Светлана Егорова. Рассказы из жизни поэта Александра Ерёменко. — «Знамя», 2013, № 3.
Кажется, это первый случай в новейшей литературе, когда реальный литератор (наш сегодняшний современник с устоявшейся легендой) становится героем художественных апокрифов, действительно, уходящих от привычной «постхармсовской» подачи — в «рассказы», в прозу, — пусть и сдобренную сильным игровым веществом. До сих пор А. Е. был героем стихотворных посвящений (из коих, как помним, В. Лобановым недавно был составлен и сборник).
Евгений Ермолин. Роль и соль. Вера Полозкова, ее друзья и недруги. — «Знамя», 2013, № 2.
«Где они, читатели Кушнера и Рейна? Впрочем, и сегодня за пережженными в поэтический уксус уроками поражения можно иногда сходить к Гандлевскому, за трагическим историзмом — к Чухонцеву. Да хоть и к Бродскому, которым кончается все на свете. Однако ж, господа, когда этим зачастую живешь и сам, следует чем-то перебить или дополнить свинцовую тяжесть последних опытов. А главное — монологическая сосредоточенность, в сильной мере присущая нашим лучшим поэтам XX века, озабоченным тем, чтоб ни единой долькой не отступаться от лица, не всем уже кажется убедительной в ситуации тотального диалога, сквозной коммуникации, интенсивной общительности, ставшей нормой нашей жизни в XXI веке. Наше время — это время, когда кончается эпоха добрых намерений и банальных приличий, эпоха больших, не слишком взыскательных масс. Но в ней слабо угадывается и трагическая нота».
Вадим Ковский. Литературный быт в позднесоветских декорациях. Взгляд из-за кулис. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2013, № 3, 4.
Рубрика «Мемуары XX века». К цитате: автор одно время заведовал отделом поэзии в «Дружбе народов».
«Всегда взрывоопасной была тема войны. Стоило только войне предстать в стихах в своем неприглядном, а подчас и двусмысленном обличье (так, скажем, уже позволяла себе рисовать войну проза), как поэзия наталкивалась на цензурные барьеры. Не удалось опубликовать, в частности, одно большое стихотворение такого рода А. Межирова, и „Дружба народов” была далеко не первым журналом, куда он его приносил (по-моему, об артиллерии, жаль, я его не сохранил). Зато удалось напечатать в 1986 году в рубрике „Литературное наследство” подборку фактически заново открытого для читателей фронтовика Константина Левина, с добрыми словами Владимира Соколова. И в ней, в частности, присутствовало знаменитое стихотворение „Нас хоронила артиллерия…”, давно ходившее в литературной среде по рукам. Честно говоря, не уверен, что мы могли бы его опубликовать, будь автор жив: „Мы доверяли только морфию. / По самой крайней мере — брому. / А те из нас, что были мертвыми, — / Земле, и никому другому. / Тут все еще ползут, минируют, / И принимают контрудары. / А там уже иллюминируют, / Набрасывают мемуары… / Бойцы лежат, им льет регалии / Монетный двор порой ночною, / Но пулеметы обрыгали их / Блевотиною разрывною”. Впрочем, и тут без купюр не обошлось: „А тех, кто получил полсажени, / Кого отпели суховеи, / Не надо путать с персонажами / Ремарка и Хемингуэя”».
Татьяна Морозова. Стать Лавром. — «Знамя», 2013, № 4.
Рецензия на роман Евгения Водолазкина «Лавр». «Свести дискурс романа к противопоставлению разумных европейцев и стихийных русских — значило бы катастрофически обеднить роман. <…> У народа и его избранных — разные задачи и разные сюжеты бытия. Евгений Водолазкин написал роман о том, как, следуя осознанной цели, человек может спастись сам и спасти тех, кто рядом. Мысль не новая, но от повторения она не делается старой. Роман показывает, что разговор о Боге, вере, любви, долге и других всем известных вещах может быть живым и свободным».
Особенности перевода с божественного на человеческий: Григорий Померанц и Зинаида Миркина. Интервью о постхристианстве. Беседовал Андрей Тавров. — «Гвидеон» («Русский Гулливер» / «Центр современной литературы»), 2012, № 4.
Из разговора о том, может ли спастись человек, «не пошедший в глубину», «в отличие от того, кто соприкоснулся с Богом» (А. Т.).
«Г. П. Он может спастись. <…> Узнавание — очень важный акт. У нас того же Антония Сурожского узнать и отделить его от прочих митрополитов — для этого нужно иметь дар узнавания. Этот дар узнавания намного шире, чем непосредственная благодать (выделено мной. — П. К.). У нас есть такие люди. Среди тех, кто узнает, я мог бы назвать несколько имен из православных, с которыми знаком. Конечно, большинство — нет».
Надо ли понимать, что существует что-то выше и «шире» «непосредственной благодати»? Или Григорий Соломонович в этом (вероятно, одном из последних своих интервью) имел в виду какую-то особую благодать, не Божественную?
Татьяна Полетаева. Жили поэты. Предисловие Сергея Гандлевского. — «Знамя», 2013, № 3.
В отличие от достаточно «игрового» сочинения Светланы Егоровой (см. выше), эту вещь можно — условно — отнести к «мемуарной». Однако это не просто воспоминания, это еще и чеканная, лирическая проза, очень интересно «рифмующаяся» с известным произведением под названием «Трепанация черепа» (пера автора предисловия). Добавлю, что если бы меня спросили, как это: написать о тех, кого любишь (пусть большинство уже за чертой), о самых родных и близких, о товарищах по судьбе, о времени, в котором выпало жить, — и написать увлекательно, искренне, с юмором и горячим сердцем, — то я бы мгновенно адресовал сюда, к «Жили поэты». И пишет-то литератор, поэт. «В быту Татьяна Полетаева женщина как женщина — то ключи посеет, то кошелек, то заговорит собеседника до одури, — но в литературе ей бывает присущ реликтовый, „бабий” и здравый, взгляд на вещи, который, думаю, правильней всего приписать ее таланту» (из предисловия).
В этом же номере продолжается живая, чуть беллетризованная «портретная галерея современных критиков», создаваемая Сергеем Чуприниным. На сей раз — об Игоре Шайтанове.
Вадим Перельмутер. Перекличка. — «Арион», 2013, № 1.
Вообще-то В. П. пишет о перекличке Александра Межирова с Владиславом Ходасевичем («Серпухова» с «Не матерью, но тульскою крестьянкой»). Но приводит и другие случаи.
«Одно из самых известных его стихотворений:
Мы под Колпиным скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим, —
написано в 1956 году.
Десятью годами ранее его сокурсник по Литинституту — тоже фронтовик — Константин Левин написал стихи, которые были напечатаны лишь в восемьдесят четвертом, в единственной прижизненной левинской книге, но вероятно, чуть ли не все поэты из фронтовиков, да и не только поэты, их знали, во всяком случае, мне их цитировали и Винокуров, и Наровчатов, и Ревич:
Нас хоронила артиллерия.
Сначала нас она убила.
Но, не гнушаясь лицемерия,
Теперь клялась, что нас любила.
Сходство пережитого на войне — и чужие стихи об этом. Опять-таки двойственность импульса».
Гарольд Пинтер. Суета сует. Пьеса. Перевод и послесловие Галины Коваленко. — «Иностранная литература», 2013, № 3.
В крохотной пьесе нобелевского лауреата 2005 года — два действующих лица: мужчина и женщина, тому и другой — около сорока лет. Они разговаривают. «Пьеса вызвала неоднозначные толкования. Майкл Биллингтон считает, что в фашизме, в числе прочего, таится сексуальная сила, являющаяся его политическим эквивалентом. Ханна Скольников страстно доказывает, что пьеса Пинтера — о Холокосте. Пинтер не соглашается с подобной окончательностью оценок» (из послесловия).
Вослед пьесе идут воспоминания последней жены Г. П. — Антонии Фрейзер. «Гарольд был уверен, что его герои начинают жить своей жизнью, и к этому нужно относиться с уважением. Я вспомнила об этом много лет спустя, когда узнала о случае с Пушкиным, произошедшим во время создания „Евгения Онегина”».
Алехандра Писарник. «Скиталица по себе самой…». — «Иностранная литература», 2013, № 2.
Стихи и фрагменты записных книжек. Представление одной из самых оригинальных поэтесс Аргентины (родилась в русско-еврейской семье эмигрантов, выходцев из Ровно; почти все родственники, оставшиеся в Европе, погибли в Холокост). Писарник покончила с собой осенью 1972 года в возрасте 36 лет. Переводчик ее стихов, П. Грушко, относит А. П. к проклятым поэтам.
«Мама рассказывала нам о России с ее заснеженными лесами: „…а еще мы лепили из снега снежных баб и нахлобучивали на них шляпы, которые крали у прадедушки…” Я смотрела на них в недоумении. Что такое снег? Почему баб надо лепить? И главное: что это за штука — „прадедушка”?» (перевод Натальи Ванханен).
Ян Пробштейн. Джон Эшбери. Эскиз на ветру. — «Гвидеон», 2012, № 4.
Автор переводил и, судя по тексту, плотно общался с крупнейшим (и старейшим) англоязычным поэтом. «В стихотворении, название которого состоит из усеченной пословицы, соответствующей русской „Больше дела” (меньше слов) или „Словами делу” (не поможешь), Эшбери пишет: „…И может, стремленье не взрослеть и есть / Ярчайший род зрелости для нас / Сейчас по крайней мере…”. Социальная неуверенность и неверие в человеческое понимание взаимосвязаны. Отсюда и стремление не взрослеть, сохранить детскость, быть непохожим на других. На первый взгляд кажется парадоксальным, что в творчестве Эшбери, человека вполне благополучного, так сильны мотивы неустроенности, даже некоторого изгойства. <…>
Помимо философского, этому, как я уже заметил, есть и социальное объяснение: в прагматическом индустриальном обществе, особенно в Америке, интеллектуалы, интеллигенты, не производящие материальных благ, действительно в некотором смысле изгои, пока не приобретут известность и не станут знамениты. Есть тому и психологические причины: от природы Эшбери человек весьма сдержанный, даже замкнутый. В разговоре скуп на слова. Он и сам это признает: „Люди 60-х были открыты, люди 70-х погружены в себя”, — как-то сказал он мне».
Алексей Пурин. Александр Леонтьев. — «Арион», 2013, № 1.
Рубрика: «Мой важный поэт». «И про этику упомянуто не ради красного словца. Потому что все-таки самое важное для меня у Александра Леонтьева — удивительная тональность его стихов. <…> Невообразимая искренность, неслыханная нежность».
Вторая позиция: Игорь Иртеньев о Вадиме Жуке. «Самое обидное и несправедливое, что известность Жука почти обратно пропорциональна его подлинному месту в современной поэзии. Пасясь на иных, театрально-эстрадных, лугах, он, увы, не нагулял положенного веса на литературных».
Роман Сенчин. Чего вы хотите? Повесть. — «Дружба народов», 2013, № 3.
«Как любят писать в таких случаях: „Редакция может не разделять точку зрения автора”. Но здесь сложнее. Дело в том, что сам автор далеко не всегда разделяет точку зрения автора. И вообще он тут не главный. <…> Повесть „Чего вы хотите?” наверняка вызовет неоднозначную общественную реакцию. По-видимому, именно такую реакцию и предполагает автор. Будет ли она сочувственной по отношению к его персонажу — писателю Сенчину? Наверное, у кого как. Но то, что она будет сочувственной по отношению к его дочери Даше, это точно. Однако нас как литературный журнал волнует не только это. Вот эти новые жанры — что они означают? В какой мере они откликаются на общественные запросы — в том числе эстетические? Понятно желание художника поскорее выплеснуть то, что накипело, — но не вредит ли это собственно художественным качествам произведений?»
Это из редакционной врезки. Что до жанров, то в недалеком будущем, возможно, какое издательство и соберет новую антологию типологической в первом приближении прозы — от Валерия Попова до Романа Сенчина, почему нет? В апрельском номере «ДН» прозаики Алексей Варламов, Ирина Богатырева, Владимир Березин, критики Мария Ремизова и Евгений Ермолин откликаются на призыв редакции — обсудить. Вышло более чем неравнодушно и портретно (в отношении откликнувшихся). От «Сенчин написал замечательную книгу. Может быть, лучшую из всех им написанных» (А. Варламов) до «Обобщающая, продуцирующая общие смыслы литература уходит в сторону масскультовского мейнстрима, сплавляющего жанровые матрицы с модными идеосимуляциями» (Е. Ермолин).
Андрей Турков. Запретные главы. Заметки на полях перечитанной книги. — «Дружба народов», 2013, № 4.
В Питере вышло новое, полное — с добавлением раздела под названием «Главы, которых не было» — издание знаменитой «Блокадной книги» Гранина и Адамовича. Непонятно, почему этого не случилось хотя бы лет десять тому назад. Не было издателя?
«„Блокадная книга” впервые подробно поведала о неимоверных лишениях и страданиях ленинградцев, о заиндевелых домах, где, по словам Ольги Берггольц, человек „у себя на кровати замерзал, как в степи”, о рабочих, привязывавших себя к станку, чтобы не упасть, о матерях, ради спасения детей совершавших такое, о чем и читать-то трудно („Я тогда, чтобы она могла уснуть, давала ей сосать свою кровь… прокалывала иглой руку повыше локтя и прикладывала дочку к этому месту”).
Но самые потрясающие страницы (быть может, и объясняющие „чудо” живучести, казалось бы, обреченного города) — об „отчаянной борьбе… души за то, чтоб сохранить себя, не поддаться, устоять”».
Я подумал, читая, что Андрей Михайлович Турков, наверное, единственный сегодня активно пишущий литературный критик (и участник войны) в своем поколении.
В следующем году ему исполнится 90 лет.
Мишель Турнье. Зеркало идей. Перевод с французского и вступление Марии Липко. — «Иностранная литература», 2013, № 1.
Работая над переводом этой «галереи отражений» (тут десяток искусных пар-«антидвойников» вроде «Дон Жуана и Казановы», «кошек и собак», «ванны и душа», «вилок и ложек» и т. п.), — М. Липко прилагает во вступлении и свой шутливый пастиш под названием «Вишня и черешня». По моему, конгениально.
Борис Херсонский. Депрессия. Что делать с духом уныния. — «Фома», 2013, № 4 <http://www.foma.ru>.
Из последней главки, названной «Церковный ракурс».
«Есть еще один предрассудок, характерный уже для людей верующих. Мол, медицина — от лукавого. Уповать нужно только на Церковь, таинства, пост и молитву. Да, верующий человек уповает на Бога, и вера укрепляет его. Но почему нужно пренебрегать врачебной помощью? Вспомним — целитель Пантелеимон изображается с ларцом, в котором находятся лекарства. Врачом был апостол и евангелист Лука (см. Кол 4: 14). А Косма и Дамиан были хирургами. И святой двадцатого века, святитель Лука (Войно-Ясенецкий) был врачом — и каким!
Еще хуже обстоят дела, если больной — человек неверующий, а родственники тянут его в церковь. При этом таинства низводятся до уровня магических процедур… Сколько раз я с этим сталкивался! Если в депрессию впадает верующий, воцерковленный человек, роль хорошего духовника трудно переоценить. Но было бы прекрасно, если бы врач и духовник могли идти в заботе о таком пациенте рука об руку. Об этом писал в „Пастырском богословии” архимандрит Киприан (Керн)».
Составитель Павел Крючков