Анна Владимировна Бражкина родилась в 1959 году в Ростове-на-Дону, окончила филологический факультет Ростовского пединститута. Украинскую литературу переводит с 1998 года. Основные переводы: Юрий Андрухович, “Московиада”, роман (М., 2001); Юрий Андрухович, “Перверзия”, роман (М., 2002, совместно с Игорем Сидом); Сергей Жадан, “Депеш мод”, роман (М., 2005). Автор научных и энциклопедических публикаций по истории украинской литературы. Живет в России, на Украине, в Чехии.
За всем этим стоят слезы, нервы и любовь твоих сверстников. Именно слезы, нервы и любовь, потому что все беды и проблемы сверстников начинались вместе с половым созреванием и заканчивались вместе с дефолтом, и если что-то и может заставить эти раскаленные славянские языки замолчать, а эти сильные прокуренные легкие задержать в себе воздух — это любовь и экономика, бизнес и страсть, в своих самых невероятных проявлениях — я имею в виду и страсть, и, естественно, бизнес, все другое остается вне течения, вне темного бушующего потока, в который вы все прыгаете, едва достигнув совершеннолетия. Все другое остается накипью, кругами на воде, необязательными дополнениями к биографии, растворяется в кислороде и, хотя так же кажется жизненно необходимым, на самом деле таковым не является. Почему? Потому что на самом деле никто не умирает от недостатка кислорода, умирают именно от недостатка любви или недостатка бабок. Когда однажды ты просыпаешься и понимаешь, что все очень плохо, она ушла, еще вчера ты мог остановить ее, мог все исправить, а сегодня уже поздно, и теперь ты остаешься один на один с самим собой, и ее не будет в ближайшие лет пятьдесят, а то и шестьдесят, это уж насколько хватит у тебя желания и умения без нее прожить. И от осознания этого тебя вдруг накрывает великое и безграничное отчаянье, и пот выступает, как клоуны на арене, на твоей несчастной коже, и память отказывается сотрудничать с тобой, хотя от этого тоже не умирают, от этого, наоборот, открываются все краны и срывает все люки, ты говоришь, все нормально, я в порядке, вытяну, все хорошо, и каждый раз больно бьешься, попадая в те пустоты, которые остались в пространстве после нее, во все эти воздушные туннели и коридоры, которые она заполняла своим голосом и в которых теперь заводятся монстры и рептилии ее отсутствия, все нормально, говоришь, я вытяну, я в порядке, от этого еще никто не умирал, еще одну ночь, еще несколько часов на территориях, усеянных черным перцем, битым стеклом, на горячем песке, перемешанном с гильзами и крошками табака, в одежде, которую вы носили с ней вместе, под небом, которое осталось теперь тебе одному, пользуясь ее зубной щеткой, забирая в постель ее полотенца, слушая ее радио, подпевая в особо важных местах — там, где она всегда молчала, пропевая эти места за нее, особенно если в песне речь идет о вещах важных, таких, как жизнь, или отношения с родителями, или религия, в конце концов. Что может быть печальней этого одинокого пения, которое прерывается время от времени последними новостями и ситуация складывается таким образом, что каждая следующая новость действительно может оказаться для тебя последней.
Печальнее может быть только ситуация с бабками. Все, что касается финансов, бизнес, который ты делаешь, твоя персональная финансовая стабильность загоняют тебя каждый раз во все более темные и глухие углы, и выход только один — в направлении черного малоизученного пространства, в котором находится область смерти. Когда однажды ты просыпаешься и понимаешь, что для продолжения жизни тебе необходима посторонняя поддержка и желательно, чтобы это была поддержка непосредственно господа бога или кого-нибудь из его ближайшего окружения. Но какая поддержка, забудь это слово, все в этой жизни замешано на тебе, так что и выгребать придется самому, поэтому смотри — бизнес и любовь, секс и экономика, да, да, экономика — этот простатит среднего класса, тахикардия пионеров валютных бирж; пара неудачных законопроектов — и ты потенциальный утопленник, в смысле — тебя обязательно утопят, скорее всего, в цементе, и смертельные цементные волны, цвета кофе с молоком, сомкнутся над тобой, отделяя тебя от жизни и даже от смерти, потому что в подобном случае ты не заслуживаешь нормальной спокойной смерти, выгребай не выгребай, уже ничем не поможешь, финансовая задолженность висит над тобой, как полная луна, и тебе остается только выть на нее, привлекая внимание налоговой инспекции. Сколько молодых душ поглотила в себя неспособность правильно заполнить бизнес-планы, сколько сердец разорвала приватизационная политика; морщины на их сухих лицах и желтый металлический отблеск в глазах остаются после долгой борьбы за выживание — это наша страна, это наша экономика, это наша с тобой дорога в бессмертие, присутствие которого чувствуешь, проснувшись однажды и неожиданно осознав, что в жизни нет ничего, кроме твоей души, твоей любви и твоего, б…, долга, который ты никогда не сможешь вернуть, во всяком случае, не в этой жизни.
Об этом и поговорим.
Историю про клуб мне рассказал непосредственно один из его основателей, я давно про них слышал, но вот пересекаться не приходилось, что, в принципе, и не странно, учитывая специфику заведения. Слухи о первом в городе официальном гей-клубе циркулировали уже несколько лет, при этом указывались разные названия и адреса, и поскольку никто точно не знал, где именно он находится, подозревались все. Чаще всего про клуб приходилось слышать на стадионе, правая молодежь города решительно осуждала появление заведений подобного профиля, обещая самим себе сжечь этот клуб вместе со всеми геями, которые собираются в нем на свои, назовем их так, вечеринки. Однажды, в сезоне 2003 — 2004 года, они даже подожгли кафе “Буратино”, которое находилось рядом со стадионом, тем не менее милиция справедливо не связывала этот инцидент с деятельностью клуба для геев, потому что сами подумайте — какой гей-клуб может быть в кафе “Буратино”, само название которого является ксенофобским. С другой стороны, про клуб часто упоминали масс-медиа, в разнообразных обзорах культурной хроники или сюжетах о бурной клубной жизни города. Как правило, клубная жизнь города напоминала письма с фронта — в телевизионных сюжетах на эту тему звучали сначала тосты, потом автоматные очереди, а иногда, если оператор не пренебрегал своими, скажем так, профессиональными обязанностями, то есть не на…чивался дармового коньяку за счет заведения, автоматные очереди звучали в унисон со свадебными приветствиями и прощальными проклятьями, и трассирующие пули дырявили теплое харьковское небо как салют верности, любви и другим малопопулярным на телевидении вещам. В этом контексте известия о гей-клубе интриговали отсутствием четкой картинки и сообщений о непосредственных связях власти и криминала, так только, мол, была вечеринка, проходила в гей-клубе, публика вела себя вежливо, жертв нет. Так или иначе, слухи о клубе распространялись все шире, но на самом деле волна интереса спала, что нетрудно было спрогнозировать с самого начала — в нашем городе есть куда более интересные заведения, скажем, Тракторный завод. И вообще — кого интересуют проблемы секс-меньшинств в стране с таким внешним долгом. А то, что клуб, по слухам, крышует губернатор, тоже особенного резонанса не вызвало — ничего другого от губернатора, в принципе, и не ждали. Каждый, в конце концов, делает свой бизнес, главное — это чистая совесть и своевременно заполненная декларация об уплате налогов.
С Сан Санычем мы познакомились во время выборов. На вид ему было под сорок, хотя на самом деле он был 74-го года рождения. Просто биография сильнее генов, и Саныч тому яркое подтверждение. Он ходил в куртке черной хрустящей кожи и носил с собой пушку, типичный среднестатистический бандит, если я понятно выражаюсь. Впрочем, для бандита он был слишком меланхоличный, мало разговаривал по телефону, время от времени звонил маме, а ему, насколько я помню, вообще никто не звонил. Он сам назвался Сан Санычем во время знакомства и подарил визитку, где золотыми буквами на мелованной бумаге было написано “Сан Саныч, правозащитник”, внизу были указаны несколько телефонов с лондонским кодом, Саныч сказал, что это телефоны офиса, я спросил чьего, но он не ответил. Мы с ним сразу подружились, как только познакомились, Саныч достал из кармана куртки пушку, сказал, что он за честные выборы, и сообщил, что может достать хоть сто таких пушек. У него было свое представление о честных выборах, почему бы и нет. Еще сказал, что у него есть знакомый на “Динамо”, который достает стартовые пистолеты и в домашней мастерской перетачивает их в боевые. Смотри, говорил он, если спилить эту …ню — он показывал мне место, где, очевидно, и находилась ранее спиленная …ня, — его можно заряжать нормальными патронами, а главный позитив в том, что никаких претензий со стороны милиции — это же стартовый пистолет. Если хочешь — могу подогнать партию, сорок баксов штука плюс еще десять, чтобы спилить …ню. Если надо — могу подогнать членские билеты “Динамо”, для полного легалайза. Саныч любил оружие, еще больше любил о нем рассказывать. Постепенно я становился лучшим его приятелем.
Однажды он и рассказал мне про клуб, сам как-то случайно обмолвился, что, мол, до того как идти в правозащитники и выступать за честные выборы он занимался клубным бизнесом и, оказывается, имел непосредственное отношение к первому официальному гей-клубу, именно тому фантомному заведению, которое так долго и безрезультатно пыталась сжечь прогрессивная молодежь города. Тут я попросил его рассказать детальнее, и он согласился, мол, о’кей, без проблем, это все давно в прошлом, почему бы и не рассказать.
И рассказал приблизительно такую историю.
Оказывается, он был членом ассоциации “Боксеры за справедливость и социальную адаптацию”. Он кое-что рассказал про них, появились они при “Динамо” как общественное объединение бывших профессиональных спортсменов. Чем на самом деле занимались “Боксеры за справедливость”, точно известно не было, но смертность в рядах ассоциации была высокой, ежемесячно кого-то из них обязательно подстреливали, и тогда начинались шумные поминки с участием милицейских чинов и областного руководства. Время от времени, раз в несколько месяцев, “Боксеры за справедливость” устраивали товарищеские матчи со сборной Польши, во всяком случае, они это так называли, под офис подгоняли несколько автобусов, наполняли боксерами и огромным количеством отечественной электротехники, и караван двигал в Польшу. Отдельно ехало областное начальство и тренерский штаб. Приехав в Варшаву, боксеры шли на стадион и оптом сплавляли весь товар, после чего праздновали очередную победу отечественного параолимпийского движения. Интрига состояла в том, что боксером Саныч не был. Саныч был борцом. В смысле — не за справедливость и социальную адаптацию, а вольным борцом. В борцы его привел дедушка — в свое время, в послевоенные годы, дедушка его серьезно занимался вольной борьбой и даже принимал участие в спартакиаде народов СССР, где ему сломали руку, чем он, в свою очередь, не на шутку гордился, в смысле — не сломанной рукой, а фактом участия в спартакиаде. И вот дедушка привел его на “Динамо”. Саныч начал делать успехи. Принимал участие в соревнованиях, подавал надежды, но через несколько лет ему тоже сломали руку. К тому моменту он уже закончил учебу и пробовал делать свой бизнес, но ему это не очень удавалось, тем более — со сломанной рукой. Вот тогда он и пришел в “Боксеры за справедливость”. “Боксеры за справедливость” посмотрели на его руку, спросили, за справедливость ли он и за социальную ли адаптацию, и, получив утвердительный ответ, взяли к себе. Саныч сразу попал в бригаду, которая контролировала рынки в районе Тракторного. Оказалось, что сделать карьеру в этом бизнесе было довольно несложно — как только убивали твоего непосредственного босса, ты сразу же вставал на его место. Через год Саныч уже командовал небольшим подразделением, опять подавал надежды, но бизнес ему не нравился, Саныч все-таки имел высшее образование, и погибнуть в неполные тридцать лет от спекулянтской гранаты ему не улыбалось. Тем более, что бизнес отнимал все свободное время и личной жизни у Саныча просто не было, если не считать проституток, которых он собственноручно вылавливал по базарам. Но проституток Саныч не считал, думаю, проститутки тоже не считали это личной жизнью, скорее общественно-экономической, так, наверно, будет правильно. И вот Саныч начал серьезно задумываться о своем будущем. Решающим моментом стал случай с бронежилетом. Однажды, находясь в состоянии продолжительного алкогольного ступора (очевидно, речь шла о каком-то празднике, скорее всего, о рождестве христовом, мне так кажется), подопечные Саныча решили подарить своему молодому боссу бронежилет. Бронежилет они выменяли у работников Киевского ровд на новый ксерокс, машину последнего поколения. Подарок тут же обмыли, после чего решили опробовать. Саныч надел бронежилет, бойцы достали “калашникова”. Бронежилет оказался надежной штукой — Саныч выжил, получив всего три пулевых ранения средней тяжести. Но решил на этом остановиться — карьера вольного борца у него не вышла, карьера борца за справедливость и социальную адаптацию складывалась тоже не наилучшим образом, нужно было что-то менять.
Зализав раны, Саныч пришел к “Боксерам за справедливость” и попросил отпустить его из бизнеса. “Боксеры за справедливость” справедливо заметили, что в их бизнесе из бизнеса вот так просто не выходят, во всяком случае живыми, но в конце концов приняли во внимание боевые раны Саныча и согласились. На прощанье выразили надежду, что Саныч и дальше не утратит связей с ассоциацией и по жизни сбережет преданность идеалам борьбы за справедливость и социальную адаптацию, и, пожелав Санычу на прощанье скорейшего выздоровления, пошли грузить автобусы отечественной электроаппаратурой.
Так Саныч очутился на улице — без бизнеса и личной жизни, зато с боевым опытом и высшим образованием, последнее, впрочем, мало кого интересовало. И в этот кризисный для себя период он встречает Гогу, Георгия Ломая. С Гогой они учились в одном классе, после чего Сан Саныч пошел в борцы, а Гога — в медицинский. Последние несколько лет они не виделись — Саныч, как указывалось выше, активно занимался движением за социальную адаптацию боксеров, а Гога как молодой специалист выехал на Кавказ и принял участие в российско-чеченской войне. Причем на чьей стороне он его принял, определить было трудно, поскольку выступал Гога как подрядчик, закупал у российского минздрава медикаменты и перепродавал их администрациям грузинских санаториев, где лечились чеченцы. Погорел Гога на анестетиках, неосторожно заказав слишком большую партию, что дало минздраву все основания поднять накладные и поставить самому себе справедливый вопрос: зачем региональной детской поликлинике, на которую были выписаны все накладные, такое количество наркотиков. Так Гога вынужден был вернуться домой, по пути отстреливаясь от обиженных кавказских перекупщиков. Вернувшись, он с ходу взял несколько партий гипсокартона. Бизнес шел неплохо, но Гога уже увлекся новой идеей, которая занимала все больше места в его фантазиях и проекциях, — он решил пойти в клубный бизнес. Именно в этот тревожный момент наши герои и встретились.
Послушай, сказал Гога другу детства, я в этом бизнесе человек новый, мне нужна твоя помощь. Хочу открыть клуб. Ну, ты знаешь, ответил ему старый приятель, я в этом вообще не очень разбираюсь, но если хочешь, могу расспросить людей. Ты не понял, сказал ему Гога, мне не надо расспрашивать людей, я сам все знаю, мне нужен компаньон, понимаешь? Я хочу, чтобы ты делал этот бизнес со мной, мне так выгодно, понимаешь — я знаю тебя с детства, я знаю твоих родителей, я знаю, где тебя в случае чего искать, если ты надумаешь меня кинуть. Ну и главное, ты же тут со всеми работал. Ты настоящий компаньон. И что, спросил Саныч, ты правда собираешься на этом заработать? Понимаешь, ответил ему на это Гога Ломая, заработать я могу на чем угодно. Ты думаешь, я это для бабок? Да у меня на Балашовке пять вагонов гипсокартона стоит, я их хоть сейчас продам — и на Кипр. Но понимаешь, в чем мой пафос: я не хочу на Кипр. И знаешь, почему я не хочу на Кипр? Мне почти тридцать, впрочем, как и тебе, правильно? У меня был бизнес в четырех странах, меня разыскивает прокуратура нескольких автономных республик, я давно должен был умереть где-нибудь в тундре от цинги, я трижды попадал под артобстрел, у меня брал шприцы Басаев, меня чуть не расстрелял красноярский омон, однажды в машину, в которой я ехал, попала молния, пришлось потом менять аккумулятор. Я плачу алименты одной вдове в Северной Ингушетии, другим не плачу, у меня половина зубов вставные, однажды я чуть не согласился продать почку, когда надо было выкупить партию металлообрабатывающих станков. Но я вернулся домой, у меня хорошее настроение и здоровый сон, половину моих друзей уже перебили, но половина еще живы, вот ты тоже живой, хотя какие у тебя были шансы. Понимаешь, как-то так случилось, что я выжил, и раз уж я выжил, то я себе подумал: ну, о’кей, Гога, о’кей, теперь все нормально, теперь все будет хорошо, если тебя не расстрелял красноярский омон и не убило молнией, то какой еще Кипр тебе нужен? И я вдруг понял, чего мне на самом деле хотелось всю жизнь. Знаешь чего? Чего? — спросил его Сан Саныч. Всю жизнь мне хотелось иметь свой клуб, понимаешь, свой клуб, в котором я смогу сидеть каждый вечер и откуда меня никто не выкинет, даже если я начну блевать в меню. И что я сделал? Знаешь, что я сделал? — Гога засмеялся. — Я просто взял и купил себе этот долбаный клуб, понимаешь? Когда купил? — спросил его Саныч. Неделю назад. И что за клуб? Ну, это не совсем клуб, это бутербродная. Что? — не понял его Саныч. Ну, кафе “Бутерброды”, знаешь? Работы там до …, но место хорошее, в районе Иванова, скину гипсокартон, сделаю ремонт, и все мои неврозы останутся в прошлом. Только мне нужен компаньон, сам понимаешь. Нравится идея? — спросил он Саныча. Название нравится. Какое название? Название клуба: “Бутерброды”.
И вот они договорились на следующее утро встретиться в клубе. Гога обещал познакомить компаньона с будущим арт-директором. Сан Саныч подъехал вовремя, его напарник уже был на месте и ждал на улице под дверью “Бутербродов”. “Бутерброды” выглядели не лучшим образом, ремонт тут в послений раз делали лет тридцать назад, а принимая в рассчет, что их и построили лет тридцать назад, можно сказать, что ремонт тут не делали вообще. Гога открыл навесной замок и пропустил вперед Сан Саныча. Сан Саныч зашел в полутемное помещение, заставленное столами и пластиковыми креслами, ну вот, подумал он печально, надо было оставаться в “Боксерах за справедливость”. Но отступать было поздно — Гога зашел следом и закрыл за собой двери. Сейчас придет арт-директор, сказал он и сел на один из столов, давай подождем.
Арт-директора звали Славик. Славик оказался старым торчком, на вид ему было за сорок, но это можно было списать на наркотики, он опоздал на полчаса, сказал, что были пробки, потом сказал, что ехал на метро, одним словом, темнил. Был в старой джинсовой куртке и носил большие мудацкие солнцезащитные очки, снимать которые в темном подвале принципиально отказался. Где ты его взял? — спросил тихо Саныч, пока Славик ходил и рассматривал помещение. Мама порекомендовала, — так же тихо ответил Гога. — Он во дворце пионеров худруком был, потом его выгнали, кажется, за аморалку. Ну, понятно, что не за религиозные убеждения, — сказал Саныч. Ладно, — ответил ему Гога, все о’кей. — Ну что, — крикнул он Славику, — нравится? В принципе нравится, — озабоченно ответил Славик, подошел к ним и сел на пластиковый стул. Еще бы этому мудаку что-то тут не понравилось, подумал Саныч и даже телефон отключил, чтобы никто не мешал, тем более что звонков все равно не было. Ну и что, — Гога откровенно радовался ситуации, — что скажешь, какие идеи? Значит, так. — Славик тяжело выдохнул воздух и достал какую-то голимую папиросу, — значит, так. Он какую-то минуту помолчал. Георгий Давыдович, — обратился он наконец к Гоге, — я буду с вами откровенен. Вот мудак, подумал Саныч. Гога удовлетворенно жмурился в сумерках бутербродной. Буду откровенен, — повторил Славик. — Я в шоу-бизнесе уже двадцать лет, я работал еще с укрконцертом, меня знают музыканты, у меня есть зацепки на гребенщикова, я организовывал харьковский концерт ю-ту... В Харькове был концерт ю-ту? — перебил его Сан Саныч. Нет, они отказались, — ответил ему Славик, — и вот что я вам скажу, Георгий Давыдович, — Саныча он откровенно игнорировал, — то, что вы купили этот клуб, это клевая идея. Думаешь? — засомневался Гога. Да, это действительно клевая идея. Я вам говорю откровенно, я в шоу-бизнесе знаю все, я делал первый рок-сейшн в этом городе, — тут он, вероятно, что-то вспомнил, потерял мысль и надолго замолчал. И что? — не выдержал наконец Гога. Да, — кивнул ему головой Славик, — да. Блин, да он же обдолбанный, восхищенно подумал Саныч. Что да? — не понял Гога. Ес, — Славик снова закивал головой, — да... Сан Саныч обреченно потянулся за телефоном, в принципе, на своей прежней работе он таких убивал, но тут была другая ситуация, другой бизнес, в конце концов, пусть сами разбираются. Я вам, Георгий Давыдович, вот что скажу, — вдруг заговорил Славик и неожиданно для всех выдал такую телегу —
клубный бизнес, — начал он издалека, — дело стремное, прежде всего потому, что рынок уже сформирован, понимаете, о чем я? Все сделали вид, что понимают. Это все из-за среднего бизнеса, он, б…, этот средний бизнес, развивается в первую очередь. Вот вы купили помещение, — обратился он скорее все-таки к Гоге, — хотите запустить нормальный клуб, с нормальной публикой, с культурной программой, …-моё. Славик, давай без агитации, — перебил его Гога. Хорошо, — согласился Славик, — но главное что? Что главное в шоу-бизнесе? Гога постепенно перестал улыбаться. Главное — это формат! Да, да, — радостно закивал Славик и даже захлопал в ладоши, — ес, это оно... И что с форматом? — спросил Гога после тяжелой паузы. Да …ня полная с форматом, — ответил Славик. — В этом бизнесе уже все занято, все места. — Он засмеялся. Рынок сформирован, понимаете? Хотите сделать фастфуд — делайте фастфуд, но в городе уже есть сто фастфудов, хотите кабак — давайте кабак, я культурную программу организую, это без проблем, хотите диско — давайте диско, хотите паб — давайте паб. Только ни … у вас не выйдет, Георгий Давыдович, вы уж простите, что я так откровенно, ни ... Это же почему? — обиженно спросил Гога. Потому что рынок уже сформирован и вас просто задавят. За вами же никого нет, правильно? Вас просто сожгут вместе с вашим клубом. И что ты предлагаешь? — Гога занервничал. — Идеи у тебя какие-то есть? Ес, — удовлетворенно промолвил Славик, — ес, есть одна клевая идея, по-настоящему клевая. Ну и что за идея? — чуя недоброе, спросил Гога. Надо занять свободную нишу, если я понятно выражаюсь. И в этом бизнесе ниша есть только одна — надо открыть гей-клуб. Какой клуб? — не поверил Гога. Гей, — ответил Славик, — то есть клуб для геев. Надо заполнить нишу. Ты что — ..нулся? — спросил Гога после очередной паузы. Ты что — серьезно? Ну а почему нет? — настороженно спросил Славик. Не, ты что, — Гога разгорался, — серьезно хочешь, чтобы я, Георгий Ломая, открыл в своем помещении гей-клуб? Все — ты уволен, — сказал он и соскочил со стола. Подождите-подождите, Георгий Давыдович, — теперь уже занервничал Славик, — никто же не будет писать на нем большими буквами “Клуб для пидоров”, правильно? Ну а что ты будешь писать? — спросил его Гога, надевая пальто. Напишем “Клуб экзотического отдыха”, — ответил Славик, — и название дадим какое-нибудь целевое. Например, “Павлин”. “Инсулин”, — передразнил его Гога. — Кто в этот твой павлин ходить будет? В том-то и дело, что будет, — заверил его Славик. — Я же вам говорю — ниша свободна, в двухмиллионном городе ни одного клуба для геев! Это же золотая жила. Даже не надо работать на целевую аудиторию, они сами придут, только бери их тепленькими. На эти слова Гога брезгливо сморщился, но опять сел на стол, хотя пальто и не снял. Славик воспринял это как добрый знак, достал еще одну папиросу и продолжил. Меня самого перемкнуло, когда я подумал об этом. Это же капитал, который лежит на улице, подходи и забирай. Я до сих пор удивляюсь, как никто до этого не додумался, это ж месяц-другой — и украдут идею, сто пудов украдут, я вам говорю! — Славик все больше нервничал, похоже, вправду боялся, что украдут. Фактически мы оказываемся вне конкуренции! Ну скажите, — обратил он наконец внимание на Сан Саныча, ища в нем поддержки. О’кей, — сказал наконец Гога, — в принципе идея неплохая. Ты что, серьезно? — спросил его Саныч. Ну а что, может быть. Понятно, что может! — восторженно ответил Славик. Да подожди, — перебил его Саныч и опять обратился к Гоге: — Послушай, мы с тобой, понятно, друзья и все такое, но я против. Я почти два года в “Боксерах за справедливость” работал, они же меня проклянут, ты что? Мы ж договаривались нормальный бизнес делать, а не какой-то павлин. Ну, скажем, не павлин, — сказал Гога, — павлином его никто называть не собирается. Придумаем нормальное название. Или оставим старое. Это какое же? — не понял Саныч. “Бутерброды”! А что, — опять заулыбался Гога, — нормально звучит: клуб экзотического отдыха “Бутерброды”. А, Славуня? Славуня кивнул, потом кивнул еще раз. Чего-то большего от него ожидать было трудно. Да ты не парься, — сказал Гога компаньону, — геев на себя возьмет вот он, — он показал на Славика, — нам с тобой главное до лета ремонт сделать, а там посмотрим. В конце концов, — подумал он вслух, — почему бы и не гей-клуб? Во всяком случае блядей не будет.
И все принялись за работу. Гога скинул гипсокартон, Саныч свел его с нужными людьми, и они начали ремонт. Славик в свою очередь вызвался зарегистрировать гей-клуб как клуб молодежных инициатив, чтобы не башлять за коммерческую деятельность. Оказалось, Славика действительно знали все, из-за чего старались избегать с ним общения. С утра Славик шел в исполком, заходил в буфет, пил там чай, разговаривал с буфетчицами про погоду, после чего шел в управление культуры. В управление его не пускали, Славик обижался, прибегал в клуб, ругался с рабочими, которые делали ремонт, кричал, что он в шоу-бизнесе уже двадцать лет, и грозился пригласить на открытие гребенщикова. И вот, кстати, об открытии — прошла весна, ремонт был сделан, клуб можно было открывать. Гога опять собрал всех, на этот раз в своем только что отремонтированном, кабинете. Ну что, — спросил он, — у кого какие идеи по открытию? Значит, так, Георгий Давыдович, — деловито начал Славик, — есть ряд идей. Во-первых, фейерверк... Давай следующую идею, — перебил его Гога. Хорошо, — не расстроился Славик, — предлагаю японскую кухню. Где ты ее возьмешь? — спросил Саныч. У меня есть знакомые, — ответил ему Славик не без достоинства. Японцы? Нет, вьетнамцы. Но работают под японцев — у них контейнеры на Южном, в одном они шубы шьют, в других у них кухня. Дальше, — опять перебил его Гога. Цирковой стриптиз, — победно выдал Славик. Какой? — спросил Гога. Цирковой, — повторил Славик. — У меня есть зацепки, четыре телки в бикини, работают сутки через двое, чаще не могут — подрабатывают во дворце пионеров. Так, — остановил его Гога, — отпадает, я же говорил — блядей у меня в клубе не будет. Мало мне геев, — озабоченно добавил он и опять обратился к Славику: — У тебя все? Славик достал папиросу, медленно прикурил ее, выпустил дым, тяжело вздохнул и начал: — Ну что же, хорошо, хорошо, — он сделал многозначительную паузу, — хорошо, Георгий Давыдович, я понимаю, к чему вы ведете, хорошо, что ж, я поговорю с борей, если вы настаиваете, только, думаю, он не захочет бесплатно, даже для меня... Короче, — отмахнулся Гога, — Саныч, будь другом, пробей каких-нибудь музыкантов, хорошо? А ты, — это уже он к Славику, — подумай, кого приглашать будем. Как кого? — оживился Славик. — Пожарников надо, налоговую, из управления культуры кого-нибудь. Помониторим, одним словом. Ну хорошо, — согласился Гога, — только ты уж постарайся, чтобы кроме этих пидоров и пара нормальных геев была.
Открытие состоялось в начале июня. Сан Саныч пробил вокально-инструментальный ансамбль, который играл в ресторане отеля “Харьков”, программа у них была накатана, брали они недорого, на работе не пили. Славик составил список приглашенных, всего сто с чем-то человек, Гога долго изучал предложенный ему список, потом долго его редактировал, вычеркнул фамилии буфетчиц из исполкома и четырех работниц дворца пионеров, остаток списка был согласован, Славик старался отстоять хотя бы буфетчиц, но после продолжительного спора отступил. Гога пригласил партнеров по бизнесу, оптовиков, с которыми он торговал гипсокартоном, друзей детства и братьев Лыхуев. Сан Саныч пригласил маму, хотел пригласить знакомую, бывшую проститутку, но подумал про маму и отказался от этой идеи.
Открытие получилось пафосным. Славик напился за полчаса, Сан Саныч попросил охрану следить за ним, Гога сказал всем расслабиться — открытие все-таки. Мама Сан Саныча вскоре ушла, сказав, что музыка играет слишком громко, Саныч вызвал для нее такси и вернулся праздновать. Оптовики поснимали галстуки и пили за здоровье хозяев, Славик громко пел и целовался с представителями налоговой, в принципе, изо всей публики он один вел себя как гей, во всяком случае, как он это понимал, причем делал это целенаправленно, чтобы завести публику. Публика наконец завелась, в результате братья Лыхуи подрались в мужском туалете с оптовиками, в принципе, нормальный мордобой, за что-то ведь они бабки платили, из туалета звучали обиженные крики Гриши Лыхуя “сам ты пидор!”, брат, Савва Лыхуй, поддерживал его. Драка была быстро локализована, Саныч всех развел, и пьяные оптовики поехали допивать в клуб со стриптизом, поскольку в “Бутербродах” стриптиза не было. Представители налоговой тоже поехали в клуб со стриптизом, Славика они с собой не взяли, чтобы не портить репутации. Публика почти разошлась, только около бара на стульчике сидела какая-то девочка, а в углу шептались двое мужчин среднего возраста, внешне похожие на тех же представителей налоговой, то есть что-то определенное об их внешности сказать было трудно. Кто это? — спросил Саныч у Славика, который начал понемногу трезветь и теперь впоминал, с кем он тут целовался. А, это, — сказал он, сфокусировав взгляд. — Не хочу обидеть никого из присутствующих, но, по-моему, именно это и есть геи. Ты их знаешь? — на всякий случай спросил Саныч. Да, знаю, — закивал головой Славик, — это Доктор и Буся. Какой доктор? — не понял Саныч. Нормальный доктор, — ответил Славик, — пошли, я вас познакомлю. Привет, Буся, — обратился он к чуваку, который выглядел младше и был больше похож на представителя налоговой, — здраствуйте, Доктор, — пожал он руку чуваку, который выглядел более солидно, соответственно на представителя налоговой был похож меньше. — Знакомьтесь, это — Санёк. Сан Саныч, — робко поправил его Сан Саныч. Наш менеджер, — не дал ему закончить Славик. Очень приятно, — сказали Доктор и Буся и пригласили их к столу. Саныч со Славиком сели. Наступило неловкое молчание. Саныч занервничал, Славик потянулся за своими папиросами. Что, Славик, — решил разрядить ситуацию Доктор, — ты теперь тут? Да, — сказал Славик, прикуривая и загасив спичку в их салате, — друзья попросили помочь, думаю, почему бы и нет, у меня как раз окно в графике. Понятно, у них еще не все получается, — продолжал Славик, взяв у Доктора вилку и зацепив ею салат, — вот хотя бы и это открытие: в принципе, можно было по-человечески сделать, чтоб культурная программа, я уже договорился с гребенщиковым... Ну да ничего, — он положил руку Санычу на плечо, — ничего, я им подсказываю то тут, то там, все будет нормально, да... Саныч осторожно убрал его руку, встал, кивнул Доктору и Бусе, мол, хорошего вам отдыха, еще поговорим, и отошел к бару. Ты кто? — спросил он девочку, которая заказала очередную водку. На лице у нее был пирсинг, и когда она пила, металлические шарики дзинькали о стекло. Я Вика, — сказала она, — а ты? Сан Саныч, — ответил Сан Саныч. Гей? — деловито спросила Вика. Владелец, — оправдываясь, сказал Саныч. Понятно, — сказала Вика, — отвезешь меня домой? А то я что-то совсем тут у вас назюзялась. Саныч опять вызвал такси и, попрощавшись с Гогой, вывел девочку наружу. Таксист оказался каким-то горбуном, Саныч его и раньше тут встречал, теперь вот пришлось вместе ехать, горбун весело посмотрел на них, а, сказал, это вы из пидорского клуба? Да-да, — обеспокоенно ответил ему Сан Саныч. — Куда нам? — спросил он у Вики. Вику в машине накрыло, что, — спросил горбун, — блевать будете? Все нормально, — сказал Саныч, — не будем. Как хотите, — несколько разочарованно сказал горбун. — Так куда едем? Саныч взял Вику за плечо, повернул к себе, залез во внутренний карман ее косухи и вытащил паспорт. Посмотрел на прописку. Давай попробуем, — сказал горбуну, и они двинулись. Вика жила совсем рядом, проще было отнести ее домой, но кто ж знал. Саныч вытащил ее на улицу, попросил горбуна подождать и понес Вику в подъезд. Перед дверью поставил на ноги, ты в порядке? — спросил. В порядке, — сказала Вика, — в порядке, паспорт отдай. Саныч вспомнил про паспорт, достал его и посмотрел на фото. Тебе без пирсинга лучше, — сказал он, Вика забрала паспорт и спрятала в карман. Если хочешь, — сказал Саныч, — я останусь у тебя. Чувак, — ответила ему Вика, довольно улыбаясь, — я ж лесбиянка, ты что — не понимаешь? А ты даже не гей, ты владелец. Сечешь? Вика поцеловала его и исчезла за дверью. Саныч почувствовал на губах холодный привкус ее пирсинга. Впечатление было такое, будто он коснулся губами серебряной ложки.
Начались трудовые будни. Главная проблема трудовых будней состояла в том, что клуб оказался совершенно неприбыльным. Целевая аудитория упорно обходила “Бутерброды”. Гога ругался, Славик старался на глаза ему не попадаться, а если попадаться приходилось, громко кричал про нишу, про укрконцерт и вьетнамскую диаспору, даже предлагал перепрофилировать “Бутерброды” в суши-бар и работать исключительно на вьетнамскую диаспору, после чего получал от Гоги по голове и какое-то время на работе не появлялся. Гога сидел у себя в кабинете и нервно разгадывал кроссворды, напечатанные в “Бухгалтерском учете”. Сан Саныч разыскал Вику и пригласил ее на ужин. Вика сказала, что у нее месячные, и попросила оставить ее в покое, пообещав, впрочем, зайти как-нибудь в “Бутерброды”. Лето было горячее, кондиционеры истекали соком.
Появился Славик. Старательно скрывая синяк, который было видно даже сквозь солнцезащитные очки, он прошел в кабинет к Гоге. Гога позвал Саныча. Славик сидел, печально кивая головой, и молчал. Долго молчать будешь? — спросил Гога, радостно улыбаясь. Георгий Давыдович, — начал Славик, тщательно подбирая слова, — я понимаю, да — мы все были на нервах, я был не прав, вы погорячились. Я? — продолжал улыбаться Гога. В конце концов, мы профессионалы, — сказал Славик и поправил очки. — Я понимаю — бизнес есть бизнес и надо его спасать. Я привык, чтобы все было начистоту, да... И если у вас ко мне какие-то претензии — говорите, я не обижусь. Но, — продолжил Славик, — я все понимаю, возможно, я где-то с вами был не согласен, возможно, наши позиции кое в чем не совпадали, ну, так получилось, я понимаю — вы в этом бизнесе человек новый, поэтому, нет, все нормально, я в команде, все хорошо. Славик, — сказал ему Гога, — это просто фантастика, что ты в команде, только проблема в том, что наша команда вылетает из высшей лиги. Да, — сказал Славик, — да. Я понимаю — вы имеете право так говорить, я бы на вашем месте тоже сказал бы так, я понимаю, все хорошо... Славик, — опять обратился к нему босс, — я тебя прошу — давай что-то конкретное, я в минусах, так бизнес не делают, ты понимаешь? Славик еще покивал головой, поразводился по поводу команды, в которую он вернулся, выразил уверенность, что на его месте так сделал бы каждый, стрельнул у Гоги на такси и велел ждать его завтра с хорошими новостями. Завтра утром он перезвонил с чужого мобильника и возбужденно прокричал, что сейчас он, мол, сидит в исполкоме и что сейчас тут, мол, решается вопрос на уровне облсовета, чтобы предоставить им право в этом году проводить “Вышиваны рушнички”. Что? — спросил его Гога. “Рушнички”, — терпеливо повторил Славик, слышно было, как законный владелец вырывает у него из рук свой телефон, но он не поддавался, — “Вышиваны рушнички”. Да подожди ты! — крикнул он по ту сторону разговора и, опять припав к трубке, продолжил: — Конкурс детского и юношеского творчества, непосредственно под патронатом губернатора, башляется из бюджета, если пройдет — они дают нам статус творческого центра, ни одна налоговая не до..ется. А ты уверен, что нам это подходит? — на всякий случай спросил его Гога. Ясно, что подходит, — закричал Славик, — это именно то, что нам надо, — рисунки на асфальте, конкурс детских моделей, старшеклассницы в купальниках, б... — распишем программу, бабло проведем через бухгалтерию, сделаем откат пожарникам, чтобы они нас в бюджет на следующий год поставили, и все — целый год кавээнить будем за народные бабки, шоу маст гоу он, Георгий Давыдович, я в этом бизнесе двадцать лет, ай, б...! — закричал он уже скорее в пустоту, поскольку трубку у него таки забрали. Гога тяжело вздохнул и вернулся к кроссворду.
После обеда в клуб пришли четверо, были в спортивних костюмах, но на спортсменов похожи не были, разве что на злостных нарушителей спортивного режима. Охранник спросил, к кому они, но они свалили его с ног и пошли искать директора. Гога сидел с Санычем и добивал кроссворд. Саныч увидел четверых и молча отключил телефон. Вы кто? — спросил их Гога, уже наперед зная ответ. Мы “Супер-ксероксы”, — ответил первый, в синем спортивном костюме. Кто? — переспросил Сан Саныч. Ты что, глухой? — сказал второй, тоже в синем спортивном костюме. — “Супер-ксероксы”. Весь дом напротив — наш. Паркинг за углом — тоже. И еще офис на Южном, — опять вступил в разговор первый, в синем. Вообще — мы лидеры на рынке, понятно? — это уже добавил второй, в синем. Третий, в зеленом, неудачно повернулся, и из-под полы его спортивной куртки выпал обрез, зеленый быстро наклонился, поднял его и спрятал обратно, хмуро посмотрев вокруг. Мы держим сеть оптовых центров, — продолжал первый, — у нас прямые поставки из Швеции. Вы что, — попробовал поддерджать разговор Гога, — хотите продать нам ксерокс? Четверо хмуро замолчали, тяжело переводя взгляды с Гоги на Сан Саныча. Мы хотим, — наконец начал первый, вытирая вспотевшие ладони о синюю ткань спортивных штанов, — чтобы все было по-честному. Вы тут новые, вас тут не было. Это наша территория. Надо платить. Мы платим, — попробовал пошутить Гога, — налоговой. Третий опять неудачно повернулся, и обрез загрохотал по полу. Четвертый отвалил ему леща, наклонился, поднял оружие и спрятал его в карман своих малиновых спортивных штанов. Брат, ты не понял, — опять начал второй, вкладывая в слово брат всю свою ненависть. — Мы “Супер-ксероксы”, мы покрываем весь регион. Что вы имеете в виду? — спросил Сан Саныч. Ты не перебивай, да? — резко сказал первый и повернулся ко второму, — говори, Лёня. Да, — сказал на это Лёня, — у нас выходы на администрацию. Это наша территория. Так что надо платить. Ну, мы тут тоже не чужие, — попробовал что-то сказать Гога. — Нас тут, в принципе, знают. Кто тебя знает, брат? — выкрикнул второй, сжимая кулаки, но четвертый взял его за локоть, мол, спокойно, Лёня, спокойно, они сами не знают, что творят. — Ну кто тебя знает? Ну как кто? — попробовал потянуть время Гога. — Я по гипсокартону вообще работаю, у меня знакомые на Балашовке плюс зацепки в налоговой. Братья Лыхуи опять же... Что? — заревел второй, и Гога сразу понял, что про Лыхуёв можно было не вспоминать. — Лыхуи?! Эти лохотронщики?!! Да они у нас, в “Супер-ксероксах”, взяли партию старых принтеров и перепродали их каким-то мудакам из Тракторного! Сказали, что это копировальные машины нового поколения! А те спихнули их в ментовскую академию, оптом, с нашей гарантией. Мы еле отмазались!!! Лыхуи!!! Лыхуи!!! — второй рвал на себе синюю спортивную куртку и выкрикивал на весь клуб проклятую фамилию. Не только, — добавил Сан Саныч, лишь бы что-то добавить, — мы еще в исполкоме... Что?! — не дал ему закончить второй, похоже, он вправду обиделся. — В каком исполкоме?!! Ты хочешь сказать, что вас тоже крышует исполком?!!! Ты отвечаешь за свои слова?!!!! Четвертый решительно полез в карман за оружием. Ну все, подумал Гога, лучше бы меня убил красноярский омон, не так противно было бы. Все четверо двинулись к столу, заняв собой полкомнаты. И выглядело все таким образом, что ни Гоге Ломая, ни тем более Сан Санычу в этой ситуации ничего, кроме тяжких телесных повреждений, ждать не приходилось.
И тут открываются двери и в кабинет входит Славик, радостно улыбаясь и маша, как веером, какими-то ксерокопиями. Четверо застыли на месте с занесенными кулаками. Гога медленно опустился на стул, Саныч зажмурился и нащупал в кармане телефон. Все повернулись к Славику. Привет, привет, — закричал Славик, не замечая общего напряжения, — всем привет! Он подошел к Гоге и пожал ему ватную руку. Партнеры? — радостно показал он Гоге на четверку и, засмеявшись, пожал руку крайнему, тому, который был в синем. Вот! — победительно крикнул он и бросил перед Гогой кипу ксерокопий. Что это? — выдавил из себя Гога. Разрешение! — победно крикнул Славик. — “Вышиваны рушнички”! “Вышиваны рушнички”? — недоверчиво спросил Гога, “Вышиваны рушнички”? — подошел Саныч и заглянул в документы. “Вышиваны рушнички”, “Вышиваны рушнички”, — испуганно зашептали четверо, пятясь к выходу. “Вышиваны рушнички”! — победно повторил Славик и, наклонившись к Гоге, деловито заговорил: — Значит, так, Георгий Давыдович, с пожарниками все улажено, переводим через их счет, я все прикинул, берем налом и списываем как коммунальный долг, — он нервно засмеялся, резко оборвал смех и, повернувшись к четверке, строго спросил их: — Вы что-то хотели, товарищи? Гога тоже вопросительно посмотрел на четверку, не решаясь задать им тот же вопрос. Брат, — заговорил наконец второй, застегивая на груди молнию синей куртки, — так вас что, в натуре губернатор крышует? Да-да, — нетерпеливо ответил ему Славик и опять зашептал Гоге: — Недостачу спишем на детские хоры, я пробивал через управление, они проведут это через квартальний отчет как целевой одноразовый платеж детям-сиротам. Четверка неуверенно толклась возле дверей, не зная, что им делать. Четвертый старался отдать обрез третьему, но тот отчанно отпихивался. Что, уже уходите? — повернулся Славик к четверке. — Георгий Давыдович, мы, кстати, приглашаем товарищей на “Вышиваны рушнички”? “Вышиваны рушнички”, “Вышиваны рушнички”, — застонали четверо и начали выскальзывать из кабинета. Когда двери за ними закрылись, Гога глубоко выдохнул. Дай папиросу, — обратился он к Славику. Славик вытащил свои голимые и протягнул Гоге. Гога схватил папиросу дрожащими губами, Славик предупредительно поднес спичку. Босс затянулся и тут-таки закашлялся. А что случилось? — не понял Славик. Славик, — обратился к нему Гога, — вот ты человек с биографией, да? Ты двадцать лет в шоу-бизнесе. Ты знаешь этого, как его... гребенщикова, — подсказал Славик. Ты организовывал харьковский концерт ю-ту, ты работал с пионерами. Скажи мне — бог есть? Есть, — сказал Славик. — Безусловно есть. Но это не имеет никакого значения.
В “Бутерброды” забежала Вика, — привет, пидоры! — крикнула она компаньонам, которые одиноко сидели за столиком. Гога хмыкнул, о’кей, сказал он напарнику, я домой. Я все закрываю, пообещал Саныч. Ну, понятно, засмеялся Гога, и, опасливо пропустив Вику, вышел на улицу. Где пропадала? — спросил Саныч. Тебе какое дело, — ответила Вика. Где пирсинг? — поинтересовался Саныч. Продала, — ответила Вика. Потом они пили водку, Вика плакала и жаловалась на жизнь, сказала, что разошлась со своей подружкой, что та свалила из страны, навсегда. А ты чего осталась? — спросил Саныч. А ты? — спросила его в свою очередь Вика. Ну, у меня бизнес, — сказал он. — К тому же я языков не знаю. Она тоже не знает, — сказала Вика, — она актриса, у нее язык тела, понимаешь? Не совсем, — честно ответил Саныч. Слушай, — спросила его Вика, — вот тебе почти тридцать. Почему ты не женился? Не знаю, — сказал Саныч, — я бизнесом занимался. У меня три ранения. Плюс сломана рука. Найди себе какого-нибудь гея, — посоветовала Вика. Думаешь, поможет? — засомневался Саныч. Вряд ли, — сказала Вика. Хочешь, поехали к тебе, — предложил он. Это что, трахаться? Ну, можно не трахаться, — сказал Саныч, — можно просто. Просто — нельзя, — авторитетно заявила Вика. И добавила: — Все-таки жаль, что ты не гей.
Потом они долго лежали на полу в ее комнате. Воздух был темный и прогретый, Вика считала его пулевые ранения, один, — считала она, — два, три. Это все? — спросила она несколько разочарованно. Все, — отправдываясь, сказал Саныч. Это почти как пирсинг, — сказала она, — только не заживает. Все заживает, — ответил он. Ну да, — не согласилась Вика, — моя подружка тоже так говорила. А сама …ала в Турцию. Это тоже опыт, — рассудительно сказал Саныч. Ага, — со злостью ответила Вика, — знаешь, каждый такой опыт, это как эти штуки у тебя на теле — всегда видно, сколько раз тебя хотели убить.
С клубом дела складывались совсем плохо. И даже успешно проведенные “Вышиваны рушнички”, во время которых Славика чуть не побили пионервожатые за то, что он без стука вошел в гримерку, где переодевались старшеклассницы, ситуации в целом не спасли. Гога вечерами сидел в кабинете и считал на калькуляторе убытки. Саныч впал в депрессию, Вика не звонила и не брала трубку, бабки заканчивались. Саныч курил у входа и с завистью смотрел, как “Супер-ксероксы” начали пристраивать к своему дому пентхаус. Бизнес явно не шел, надо было возвращаться к “Боксерам за справедливость”.
Однажды утром пришел Славик и сказал, что есть хорошие новости. Будем делать шоу-программу, — сказал он. Стриптиза вы не хотите, — обратился он к Гоге. — Что ж, пусть будет так. Пусть будет. Я уважаю ваш выбор, Георгий Давыдович, да. Но у меня есть чем вас удивить. Гога напрягся. Я, — сказал Славик небрежно, — договорился-таки с Раисой Соломоновной. Она сначала наотрез отказалась, у нее, знаете, график, да, но я нажал через свои каналы. Она скоро придет, было бы хорошо, чтобы все культурно прошло, ну, вы понимаете, — и Славик кинул обеспокоенный взгляд на Саныча. С кем ты договорился? — переспросил его Гога. Саныч засмеялся. С Раисой Соломоновной, — с некоторым вызовом повторил Славик. Это кто такая? — осторожно спросил Гога. Кто это такая? — усмехнулся свысока Славик. — Кто такая Раиса Соломоновна? Георгий Давыдович, вы что? Ну хорошо, хорошо, не грузи, давай рассказывай, — перебил его Гога. Что ж, — сказал Славик, — даже не знаю, что сказать. Как же вы клубным бизнесом собирались заниматься и не знали про Раису Соломоновну. Хм... Ну хорошо. Ну вы даете... Раиса Соломоновна — это цыганский муниципальный ансамбль, заслуженная артистка Белоруссии. Да вы слышали про нее, — уверенно выкрикнул Славик и полез за папиросами. Ну а тут она чего забыла? — недовольно спросил Гога. Я же говорю, — затянулся Славик, — будем делать шоу-программу. По вторникам. В другие дни она не может — у нее график. Я договорился. Ее знают все, заполним нишу. Ты уверен? — без энтузиазма спросил Гога. Точно, — сказал Славик и сбил пепел на только что разгаданный кроссворд. А что она делает, эта твоя артистка? — на всякий случай спросил Гога. У нее репертуар, — деловито сообщил Славик. — Полтора часа. Под фонограмму. Цыганские романсы, песни из кинофильмов, криминальная тематика. А как она поет? — поинтересовался Саныч. — По-белорусски? Почему по-белорусски? — обиделся Славик. — Ну, в принципе, не знаю. По-цыгански, должно быть, это же цыганский ансамбль. Она одна будет, — спросил на всякий случай Гога, — или с медведями?
Раиса Соломоновна приехала около часу дня, отдуваясь от уличной жары. Ей было лет сорок пять, но она сильно красилась, поэтому можно было ошибиться. Была худощавой шатенкой в высоких кожаных ботфортах и какой-то прозрачной комбинации, сказала, что только что с концерта, выступала в детском доме, сказала также, что на всякий случай прихватила афишу, чтобы все было понятно. На афише большими красными буквами было написано: “Харковская филармония приглашает. Заслуженная артистка Беларуси Раиса Соломоновна. Рассветные переклички”. Внизу стояло незаполненное “время” и “цена”. Ну что, — бодро сказала Раиса Соломоновна, — показывайте клуб! Все пошли в зал. Что у нас тут, — спросила артистка, — фастфуд или паб? У нас тут клуб для геев, — неуверенно ответил Гога. За..ись, — сказала Раиса Соломоновна и пошла на сцену. Славик, как представитель шоу-бизнеса, включил фонограмму.
Начала Раиса Соломоновна с криминальной тематики. Она пела громко, обращалась к воображаемой публике и призывно махала руками. Гоге неожиданно это понравилось, он засмеялся и начал подпевать, видно было, что слова знает. Славик напряженно стоял за пультом и боковым зрением пас шефа. Саныч растерянно смотрел на все это. После пятой песни Гога захлопал и попросил сделать перерыв, подошел к сцене и, подав певице руку, повел к себе в кабинет. Саныч неуверенно зашел за ними. Здорово, — сказал Гога Раисе Соломоновне, — просто здорово. Раиса, как вас... Соломоновна, — подсказала она. Да, — согласился Гога. — А давайте с вами выпьем. А что — петь больше не будем? — на всякий случай спросила певица. Не сегодня, — сказал Гога. — Сегодня давайте выпьем за знакомство. Ну хорошо, — согласилась Раиса Соломоновна, — только я с вашего позволения переоденусь, а то у вас тут такая жара. Все, что угодно, — весело сказал Гога и, позвонив в бар, заказал две бутылки холодной водки. Раиса Соломоновна сбросила ботфорты и достала из сумочки домашние тапки в виде пушистых котиков. Гога посмотрел на котиков и открыл первую бутылку. Саныч понял, к чему все идет, и печально отключил телефон. Славика в кабинет не приглашали. Он пришел сам.
Сначала они пили за знакомство. Потом начали петь. Гога предложил вернуться на сцену, Раиса Соломоновна согласилась и, как была, в домашних тапках, полезла на эстраду. За ней полез Гога в ее кожаных ботфортах. В ботфортах и шелковой рубашке от армани он напоминал разночинца. Славик запустил фонограмму. Раиса Соломовна вернулась к криминальной тематике, Гога подпевал. Ботфорты поблескивали в свете софитов.
Зайдя в туалет, Саныч нашел Славика. Тому было плохо, он поливал себя водой из умывальника и тяжело глотал горячий воздух. Х..во? — спросил его Саныч. Нормально, — прохрипел Славик, — нормально. Славик, — сказал Сан Саныч, — я давно хотел тебя спросить, может, это не лучшее место для такого разговора, но все-таки не знаю, будет ли еще случай — как ты вообще к геям относишься? Славик подставил голову под холодную струю, выдохнул и присел возле стеночки. Чуть помолчал. Я вам, Сан Саныч, так скажу, — доверительно заговорил он, сплевывая воду. — Меня вообще от геев не прет. Но, — он поднял вверх указательный палец, — на то есть свои причины. Ну и что за причины? — спросил Саныч, возвращаться в зал не хотелось, поэтому он решил переждать тут. Причины личного характера, — сообщил Славик. — Я — аллергик. Мы, аллергики, как правило, сидим на колесах. Вот я, например, — сказал Славик и достал папиросу, — сижу. Уже десятый год. Раньше мне врач прописывал. Но потом меня перестало вставлять, понимаете? А моя сестра работает в фармацевтической компании, у них под Киевом фабрика открылась. Им немцы на полмиллиона аппаратуры завезли, целый цех построили в рамках реабилитационной программы. Там какой-то дерибан был, фабрику открывали с понтами. Йошка Фишер приезжал на открытие, президент немецкий. — Славик нервно выпустил дым. — Бывший, — добавил он. — Запустили, значит, цех, сделали пробную партию, и тут госстандарт сказал: ни … — продукция не отвечает стандартам, слишком высокое содержание морфина. Кого? — не понял Саныч. Морфина, — повторил Славик. — Там фишка в том, что оборудование было ихнее, а сырье наше. А поскольку у них техника ориентирована на безотходное производство, то есть отходов у них просто не бывает, то вышло так, что они начали массово штамповать наркотики средней тяжести. Программу свернули, ясное дело. Фабрика обанкротилась. Профсоюзы подняли шум, их поддержали наши зеленые. Писали письмо Йошке Фишеру. Но он не ответил. Ну, одним словом, всех уволили, мою сестру тоже. А чтобы как-то уладить конфликт с профсоюзами, зарплату коллективу выдали продукцией. Они теперь стоят на житомирской трассе и продают эти таблетки туристам вместе с мягкими игрушками. А мне сестра несколько упаковок привезла. Так что я аллергик, чтоб вы знали... А при чем тут геи? — спросил Саныч после долгой паузы. А … его знает, — признался Славик. — Вот, возьмите, — сказал он и протянул Санычу две таблетки. — Хорошая штука. Рубит на раз. Саныч взял таблетки и глотнул их одну за другой. Хуже не станет, — подумал он. Хуже не стало.
Раиса Соломоновна совсем напилась. Она вырвала микрофон из рук Гоги и начала петь песни из кинофильмов. Свой рыжий парик она надела на встревоженного Славика. Гога попробовал забрать у нее микрофон, но она вцепилась ему в волосы и начала кричать. Славик попробовал оттащить ее от босса, но тщетно — Раиса Соломоновна крепко держалась за Гогу одной рукой, другой пытаясь выцарапать ему глаза. Гога сначала пробовал ее оттолкнуть, но потом тоже завелся и начал вслепую махать кулаками. Первым ударом он свалил с ног Славика. Славик схватился за челюсть и снова кинулся оттаскивать Раису Соломоновну. Раиса, встретив сопротивление, озверела и набросилась на Гогу с новой силой. После нескольких попыток она проехалась-таки по его левой щеке, оставляя кровавые борозды и обламывая накладные ногти. Гога вскрикнул, отступил и поддал Раисе Соломоновне ногой прямо в живот. Раиса отлетела назад и вместе со Славиком, который за нее держался, свалилась в зал. Гога, ругаясь, вытирал кровь. Саныч, — крикнул он, — будь другом, вынеси отсюда эту ведьму. И музыку ее выключи, — крикнул он. Саныч подошел к певице, взял ее за шкирку и потащил к выходу. Следом с плачем бежал Славик в парике, Гога смотрел на все это со сцены и ругался. Ведьма, — кричал он, стоя посреди сцены, — ведьма чертова! Саныч вызвал такси, сунул Славику бабки и вернулся в клуб. Гога сидел на краю сцены, вытирая кровь шелковым рукавом, и пил водку из горла. Ведьма! — заплакал он и ткнулся носом Санычу в грудь. — За что она меня? Вот ведьма! Нормально, брат, — ответил ему Саныч. — Давай я тебя домой отвезу. Они вышли на улицу. Горбун стоял возле своей машины, посмотрел на Гогу в ботфортах, перевел задумчивый взгляд на Саныча и молча сел за руль. По дороге все молчали, только Гога время от времени всхлипывал. У меня тоже сосед пидор, — попробовал завязать разговор горбун. Да? — хмуро отозвался Саныч, — а у меня целый подъезд.
Утром Гога проснулся дома, в постели, в одежде и в ботфортах. Задумчиво глядя на ботфорты, попробовал все вспомнить. И не смог. Черт, подумал Гога, чем я занимаюсь. Мне скоро тридцать, я нормальный здоровый бизнесмен, на меня телки вешаются. Ну хорошо, опять подумал он, телки не вешаются, но все равно — для чего мне этот клуб, для чего мне эти геи, что я сам себе жизнь порчу. Он потянулся за телефоном, набрал номер знакомого оптовика и с лету купил у него партию гипсокартона.
Саныч приехал в “Бутерброды” где-то после обеда. На входе стоял перепуганный охранник, Сан Саныч, — сказал он, — там Георгий Давыдович... Разберемся, — коротко ответил Саныч и зашел в клуб. Зал был завален какими-то коробками. Они стояли всюду. Столы были составлены в угол. Бар не работал. Саныч зашел к Гоге. Гога сидел, закинув ноги на стол, и весело разговаривал с кем-то по телефону. На столе перед ним стояли ботфорты. Что это? — спросил его Саныч, показывая пальцем в сторону зала. Что? — безмятежно переспросил его Гога. — А, в зале? Гипсокартон. Взял партию дешево. А как же “Бутерброды”? — спросил его Саныч. А никак, — ответил Гога. — Без понтов эти “Бутеброды”. Я в минусах, Саныч, какие “Бутерброды”? Сейчас скину гипсокартон — и на Кипр. А как же экзотический отдых? — спросил его Саныч. Да какой экзотический отдых? — нервно засмеялся Гога. — У нас ментальность не такая, понимаешь? Ну а какая у нас ментальность? Черт его знает какая, — ответил ему Гога. — Нашей ментальности шо нада — водку и телку для экзотического отдыха, правильно? А с вашими геями какая водка может быть? Не говоря уже про телку, — печально добавил он.
В зале послышался пронзительный крик. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Славик. Что? — закричал он. — Что это? Он отчаянно показывал в сторону зала. Георгий Давыдович, Саныч — что это такое? Это гипсокартон, — сказал ему Саныч. Гипсокартон? Гипсокартон, — подтвердил Саныч. Зачем гипсокартон? — не понял Славик. Гипсокартон, Славик, — объяснил ему Гога, — для строительства архитектурных объектов. Георгий Давыдович сворачивает бизнес, — объяснил Славику Саныч, — он теперь будет торговать гипсокартоном на Кипре. На каком Кипре? — обиженно возразил Гога, но Славик его уже не слушал — Что? — спросил он. — Сворачиваете бизнес? Вот так просто — сворачиваете бизнес? А я? А наши планы? Какие планы? — нервно перебил Гога. Да, я понимаю, — затянул Слава, — я это сразу видел. Для вас это так — сегодня открыли, завтра закрыли, для вас же это так. Я вас понимаю, я бы на вашем месте тоже так сделал бы. Да. Это когда до дела, когда “Вышиваны рушнички” надо пробить, тогда Славик давай. Или когда Раису Соломоновну пригласить, так это Славик, пожалуйста. Ведьма твоя Раиса Соломоновна! — закричал на это Гога. — Ведьма чертова! Да? — в свою очередь закричал Славик. — Раиса Соломоновна — артистка! У нее репертуар! А вы ее ногой по печени! Как — ногой по печени? — растерялся Гога. Так! Ногой! По печени! А у нее репертуар! — Славик не выдержал, упал на кресло и, обхватив голову руками, зарыдал. Воцарилась гнетущая тишина. Саныч, — заговорил наконец Гога, — Саныч, я что? Правда? Ногой по печени? Ну, ты защищался, — сказал Саныч, отводя взгляд. Не может быть, — прошептал Гога и тоже обхватил голову руками. Сан Саныч вышел на улицу. На противоположной стороне стояли два “Супер-ксерокса” в зеленых спортивных костюмах и почти сливались с июльской зеленью.
Наверное, Гога среагировал на эту историю про печень, в смысле про Раису Соломоновну. Что-то его перемкнуло после этого, стыдно перед коллективом стало или что, но на следующее утро он сплавил гипсокартон директору парка развлечений и пригласил Саныча и Славика на разговор. Саныча заедала депрессия, но он взял себя в руки и поехал. Последним явился Славик, был собран и выглядел строго. Гога старался в глаза ему не смотреть. Ботфорты так и стояли на столе, похоже, Гога просто не знал, что с ними делать. Все сели. Помолчали. Можно? — строго по-школьному поднял руку Славик. Прошу, — с предупредительностью разрешил Гога. Давайте я начну, Георгий Давыдович, — начал Славик. — Я все это дело заварил, мне и спасать проект. Сан Саныч посмотрел на него с отчаяньем. Я понимаю, — сказал Славик, — мы все наделали много ошибок. Вы в этом бизнесе люди новые, я где-то недосмотрел. Ну да. Не будем перекладывать вину на кого-то, — сказал Славик и посмотрел на Саныча. Но еще не все потеряно. У меня всегда есть запасной козырь в рукаве. Ага, — сказал он, — сейчас они придут. Кто? — испуганно спросил Гога. Бычки!
И Славик рассказал про Бычков. Он нашел их через стриптизерок из дворца пионеров. Дуэт Бычков — отец и сын — были цирковыми клоунами, но несколько месяцев назад, в связи с финансовыми проблемами, которые переживал городской цирк, попали под сокращение и занялись сольной карьерой, как про это сказал Славик. По его словам, у них была клевая шоу-программа, на полтора часа, с музыкой, акробатическими номерами и карточными фокусами. Славик поставил на Бычков все, сбоя быть не могло.
И вот пришли клоуны. Бычко, Иван Петрович, — представился старший Бычко и пожал руки Гоге и Сан Санычу. Бычко Петя, — представился младший, но руки пожать не решился. Гога пригласил всех садиться. Ну что ж, — начал Бычко-старший, сняв очки и протерев их носовым платком. — Мне рассказали про вашу ситуацию. Я думаю, мы с Петей сможем вам помочь. А какая у вас программа? — поинтересовался Гога. У нас дистанция, — сказал Иван Петрович. Династия, — поправил его Петя. Да, — согласился Иван Петрович. — У нас цирковая династия, с одна тысяча девятьсот сорок седьмого года. Именно тогда моя старшая сестра поступала в цирковое училище. Поступила? — спросил Гога. Нет, — ответил Иван Петрович, — так что цирк — это у нас семейное. Я, молодой человек, чтоб вы знали, еще в одна тысяча девятьсот семьдесят третьем получил вторую премию на республиканском конкурсе молодых артистов эстрады в Кременчуге. Я со своим номером “Африка — континент свободы” устроил настоящий фурор во время межрегионального слета агитаторов в Артеке в одна тысяча девятьсот семьдесят восьмом. Нет, — вдруг возразил сам себе Иван Петрович, — таки в семьдесят девятом. Да — в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом, в Артеке! А нам, — попробовал присоединиться к разговору Гога, — а нам вы тоже будете показывать “Африку — континент свободы”? Нет, — спокойно возразил Иван Петрович, — нет, молодой человек. Мы стараемся идти в ногу со временем. У нас с Петей программа, работаем полтора часа, дополнительно — почасовая оплата, дебет-кредит, все официально, все легально. Оплату можно по безналу, но тогда плюс десять процентов банковских. Ну хорошо, — сказал Гога, — это понятно. Но вы знаете нашу специфику? А что у вас со спецификой? — спросил Иван Петрович и кинул на Славика недовольный взгляд. У нас гей-клуб, — сказал ему Гога, — то есть клуб для геев, понимаете? Так, что у нас по геям. — Иван Петрович достал из кармана пиджака замызганную тетрадку в линейку. — Восемьдесят долларов за час. Плюс почасовая доплата. Плюс десять процентов банковских, — повторил он как завещание. А вы вообще работали с такой публикой? — продолжал сомневаться Гога. Кхм, кхм, — тяжело прокашлялся Иван Петрович. — Работали мы тут не так давно корпоратив в консалтинге. Ну так публика, я вам скажу, солидная собралась, аккуратная. И вот представьте себе, подходит к нам с Петей исполнительный директор и говорит... Ладно, ладно, — перебил его Гога, — знаю я этот консалтинг. Так что? — подал голос Славик. — Берем Бычков? Берем-то берем, — ответил Гога, — только как ты себе это все представляешь? Значит, так, — перехватил инициативу Слава, — Георгий Давыдович, я все продумал. Что у нас по календарю? Ну? — спросил его Гога. Купала! Сделаем гейского Купалу! — сказал Славик и весело засмеялся. Бычки тоже засмеялись — Иван Петрович хрипло и застуженно, Петя — звонко и не в тему. И Гога тоже засмеялся, его смех был особенно нервный и неуверенный. Уже когда прощались, Иван Петрович повернулся от дверей. Ваши? — спросил он Гогу и показал на ботфорты. Да, — сказал Гога. — Друзья прислали. С Кипра. А размер не мой. Бычко-старший подошел и потрогал голенище ботфорта. Хороший материал, — сказал он со знанием дела.
К гейскому Купале готовились особенно тщательно. Гога больше не доверял Славику и публикой занимался сам. Опять были приглашены партнеры по бизнесу, оптовики, друзья детства и братья Лыхуи, из которых, впрочем, пришел только Гриша, потому что Савву побили в драке на Тракторном и он лежал в четвертой больнице с переломанными ребрами. Славику разрешено было пригласить работниц дворца пионеров, всех четырех. Кроме того набилось много неизвестной публики, которая купилась непонятно на что, но точно не на гейского Купалу. Главной ударной силой были, естественно, Иван Петрович и Петя Бычки. Специально, как они сказали, к празднику ими был подготовлен номер “Огни Каира”, что, по безапелляционным утверджениям Славика, который был на прогоне, должен был всех порвать. На сцену Бычки вышли в костюмах фараонов, взятых напрокат в парке развлечений. Зазвучала музыка. Вспыхнули софиты. Петя Бычко легко прогнулся и сделал мостик. Иван Петрович напрягся, крякнул, но тоже сделал мостик. Публика зааплодировала. Гриша Лыхуй, который пришел уже пьяный, вскочил на ноги, но не удержался и завалил официанта. Охрана кинулась его поднимать и выводить, но Гриша сопротивлялся. Он свалил с ног одного охранника и успешно отбивался от второго. Саныч увидел драку и взялся разводить. Оптовики, которые уже сидели без галстуков, увидели, что бьют Гришу Лыхуя, и, забыв прошлое, бросились ему на выручку. Гриша в это время швырнул второго охранника на сцену, тот врезался в стойку, на которой висели фонари. Стойка не выдержала и завалилась на Ивана Петровича, который стоял мостиком. Младший Бычко этого всего не видел, поскольку сам стоял мостиком, публика бросилась вытаскивать Ивана Петровича из-под арматуры, но им мешал Гриша, который сцепился сразу с охранниками и оптовиками, не желая никому из них уступать. Тут младший Бычко повернул-таки голову и увидел папу под горой металлолома. Он дернулся было в его сторону, но отец угрожающе выбросил вперед руку, мол, назад, на сцену, ты артист, поэтому давай — дари людям радость! И Петя понял его, понял без слов этот последний отцовский наказ. И снова сделал мостик. И публика тоже все поняла и скрутила Гришу Лыхуя и потащила его в туалет, отливать холодной водой. Давай, Петя, давай, сынок, — прошептал Иван Петрович из-под аппаратуры, и тут прозвучал взрыв — Гриша Лыхуй, обидевшись на всех и не имея больше сил сопротивляться, достал из кармана пиджака ручную гранату и бросил ее в крайнюю кабинку. Унитаз треснул, как грецкий орех, из кабинки повалил дым, публика бросилась к выходу. Саныч старался собрать побитых охранников, Гога стоял возле сцены и ничего не понимал во всем этом гаме и дыме. Георгий Давыдович! Георгий Давыдович! — подбежал к нему запыхавшийся Славик. — Беда, Георгий Давыдович. Что случилось? — растерянно спросил Гога. Кассир! — прокричал ему Славик. — Кассир, сука, сбежал! С выручкой! Куда сбежал? — не понял Гога. Да тут недалеко! — продолжал кричать Славик. — Я знаю. Сейчас будет спускать бабки на игровых автоматах! Давайте, мы еще успеем! И Слава побежал к выходу. Гога, сам того не желая, пошел следом. Саныч оставил контуженых охранников и двинулся за ними. На улице их уже ждал горбун. Садитесь, — крикнул, — скорей! В машину кроме Славика, Гоги и Сан Саныча втиснулись еще две работницы дворца пионеров, Петя Бычко и, что примечательно, покрытый гарью и оглушенный Гриша Лыхуй, который кричал больше всех, как будто это его выручку только что украли. Горбун рванул вперед, Славик показывал дорогу, но ему мешал Гриша, на котором все еще дымился пиджак с одним оторванным рукавом. Горбун злился, но продолжал разгонять машину, работницы дворца пионеров пищали на поворотах, так что в конце концов горбун не удержал руля и такси, выскочив на встречную полосу, вылетело с дороги и въехало в киоск с газетами. Газеты разлетелись вокруг, как перепуганные гуси. Был четвертый час утра, было тихо и спокойно. По улице проехала поливальная машина. Двери разбитого такси тяжело открылись, и оттуда начали вылазить пассажиры. Первым вылез Гриша Лыхуй, в пиджаке с одним рукавом, увидел пачки газет, поднял одну и пошел вниз по улице. За ним со змеиной пластичностью выполз Петя Бычко в костюме фараона. За Петей вывалился Сан Саныч и вытащил двух работниц дворца пионеров. Изнутри работниц выталкивал Славик. Потом вытащили Гогу. Гога потерял сознание, но скорей от горя. Горбун вылез сам, он, казалось, сгорбился еще больше. В принципе, больше всех пострадала одна из работниц дворца пионеров, Анжела, — по дороге Гриша Лихуй выбил ей зуб. Сан Саныч отошел в сторону и достал из кармана отключенный еще вчера телефон. Попробовал его включить. Посмотрел на время. Четыре пятнадцать. Проверил автоответчик, не было ли новых сообщений. Новых сообщений не было.
Через месяц Гога снова сделал ремонт, отдал долги и запустил в “Бутербродах” салон игровых автоматов. Горбун теперь работал у него кассиром. Славик вместе с Раисой Соломоновной уехали на Дальний Восток. Саныч из бизнеса ушел. Гога просил его остаться, говорил, что на автоматах они быстро поднимутся, и просил не бросать его одного на этого горбуна. Но Саныч сказал, что все нормально, что процентов ему не надо и что он просто хочет уйти. Разошлись они друзями.
Но это еще не все.
Однажды, в начале августа, Саныч встретил на улице Вику. Привет, — сказал он, — у тебя новый пирсинг? Да, не дала ранам зажить, — ответила Вика. Чего не звонила? — спросил Саныч. Я в Турцию лечу, — не ответила ему Вика. — Попробую уломать свою подружку вернуться. Плохо без нее, понимаешь? А как же я? — спросил Саныч, но Вика только погладила его по щеке и молча пошла в сторону метро.
Еще через пару дней Саныч получил сообщение от Доктора и Буси. Дорогой Саша, говорили они, приглашаем тебя к нам в гости по случаю дня рождения нашего Доктора. Саныч полез в нычку, взял остатки бабок, купил в магазине “Подарки” пластмассовую амфору и поехал на день рождения. Доктор и Буся жили в пригороде, в старом частном доме, вместе с мамой Доктора. Встретили они его радостно, все сели к столу и начали пить красное сухое вино. Как там “Бутерброды”? — спросил Доктор. Нет больше “Бутербродов”, — ответил Саныч, — прогорели. Жаль, — сказал Доктор, — симпатичное было место. И чем планируешь заняться? В политику пойду, — сказал Саныч. — Выборы скоро. Неожиданно кто-то позвонил, Доктор взял трубку и начал с кем-то долго ругаться, после чего сухо извинился и, стукнув дверью, исчез. Что случилось? — не понял Саныч. А, это мама, — засмеялся Буся. — Старая швабра. Она постоянно достает Дока, хочет, чтобы он меня похерил, бежит к соседке и оттуда звонит. А Доктор не ведется. Его здоровье! — Буся придвинулся ближе к Санычу. Слушай, Буся, — сказал ему Саныч, подумав, — я вот что хотел у тебя спросить. Вот вы с Доктором геи, да? Ну... — неуверенно начал Буся. Ну, о’кей — геи, — не дал ему закончить Саныч. И вот вы живете вместе, да? Ну, вероятно, вы любите друг друга, если я правильно понимаю. Но объясни мне такую вещь — вам, как бы это сказать, физиологически хорошо вместе? Физиологически? — не понял Буся. Ну да, физиологически, ну, когда вы вместе, вам хорошо? А почему ты спрашиваешь? — растерялся Буся. Нет, ты прости, конечно, — ответил Саныч, — если это что-то интимное, можешь не говорить. Да нет, отчего же, — еще больше растерялся Буся. Ты понимаешь, Саша, в чем дело, в принципе, это же не так и важно, ну, я имею в виду физиологическую сторону, понимаешь меня? Главное же в другом. И в чем? — спросил его Саныч. Главное в том, что он мне нужен, понимаешь? И я ему нужен, мне кажется. Мы проводим вместе все свое время, читаем вместе, ходим в кино, бегаем вместе по утрам — ты знаешь, что мы бегаем? Нет, не знаю, — сказал Саныч. Бегаем, — подтвердил Буся. А физиологически на самом деле мне это даже не нравится, ну, ты понимаешь, когда мы с ним вместе. Но я ему этого никогда не говорил, не хотел его расстраивать. Почему я спрашиваю, — сказал ему Саныч. — Есть у меня знакомая, очень прикольная, правда, пьет много. И вот мы с ней однажды переспали, представляешь? Ну, — неуверенно сказал Буся. И вот у меня та же самая ситуация — мне с ней хорошо было, даже без секса, понимаешь? Даже когда она пьяная была, а пьяная она была всегда. А теперь она взяла и свалила в Турцию, представляешь? И я не могу понять — в чем же тут мораль, почему я, нормальный здоровый чувак, не могу просто быть с ней, почему она валит в Турцию, а я даже не могу ее остановить. Да, — задумчиво ответил Буся. Ладно, — посмотрел на него Саныч. — Я думал, хоть у вас, геев, все нормально. А у вас такая же …ня. Ага, — согласился Буся, — такая же. Ну все — пойду я, — сказал Саныч. — Привет Доку. Подожди, — остановил его Буся. — Подожди немного. И выбежал на кухню. Вот, держи, — сказал он, вернувшись и протягивая Санычу какой-то сверток. Что это? — спросил Саныч. Пирог. Пирог? Да, яблочный пирог. Это Доктор испек, специально для меня. Вообще, знаешь, вот ты про секс говорил. Просто есть какие-то такие вещи, от которых я плачу. Например, этот пирог. Я же понимаю, что он его специально для меня готовил. Как я после этого могу от него уйти? Знаешь, у меня был знакомый, который объяснил мне, в чем разница между сексом и любовью. И в чем? — спросил Саныч. Ну, грубо говоря, секс — это когда вы трахаетесь и ты после этого хочешь, чтобы она как можно скорее ушла. А любовь соответственно — это когда вы трахаетесь и после траха ты хочешь, чтобы она как можно дольше осталась. На, держи, — протянул он Санычу сверток. И что, — сказал Саныч, подумав, — это и есть мораль? Да нет, никакая это не мораль. Это просто кусок пирога.
И он пошел в сторону автобусной остановки. По дороге к нему пристроилась какая-то собака. Так они и шли — впереди Саныч с пирогом, сзади собака. Вокруг них разворачивались теплые августовские сумерки. Саныч пришел на остановку и, сев на лавку, стал ждать. Собака села напротив. Саныч долго ее рассматривал. О’кей, — сказал он, — шавка, сегодня твой день. В честь международного праздника солидарности геев и лесбиянок тебе достанется яблочный пирог! Собака довольно облизнулась. Саныч достал сверток и разломил пирог пополам. Вышло почти поровну.
Перевела с украинского Анна Бражкина