* *
*
Ночь и небесное тело,
Заполонившее сад.
Так же внезапно темнело
Десятилетья назад.
Жгучие звезды в июле,
Лунный багрец октября,
Разве они обманули,
Над головою горя?
Сколько по свету ни ездим,
Все-таки движемся к ним, —
В полночь и в полдень к созвездьям
Неудержимо летим.
Трава
Лошади, пленумы и георгины
Выше моей головы.
Нежные розы Ферганской долины,
Женщина в море травы.
Матери руки и первое слово...
Как я хочу наяву
Снова увидеть отца молодого,
Лечь в молодую траву!
Пышная дикая эта порфира,
Полузадушенный пыл...
Двадцать четвертая драма Шекспира,
Сессия славной ВАСХНИЛ.
Есть кульминация в ней и развязка,
Темная сила измен...
Змейка в траве, золотистая сказка,
Звезды и времени плен.
Только туда из привычного бреда,
В дивное небытие!
Впрочем, была ли и чья здесь победа?
...Звездное небо Твое!
Блеск и сиянье небесного крина,
Ночь и нагорный ручей,
Азии пыль, бормотанье акына,
Детство и дело врачей.
Новый Иерусалим
Лес да поле... Даль неутолима,
Шелестят эдемские сады...
Стены Нового Ерусалима
Ставили смоленские жиды.
К выкрестам благоволивший Никон
Их сюда во множестве привлек.
Облака в раздумии великом,
И, как небо, замысел глубок.
Книгой Руфи шелестели нивы...
Вот — страна! Зачем она несла
Палестинской пальмы негативы,
Сизый сон морозного стекла?
Времена года
Шевельнешься, пеленками стянутый туго, —
Петербурга пурга, выбегая на зной,
Станет вдруг цветопадом ферганского юга.
Солнце в лужах и свежесть зеленого луга,
И подруга зовет, и зовется Весной.
Жар болезни, уколы. Горяч и шафранов
Вечер в Азии. Ропот певучей воды,
Лепет первых признаний, валы океанов.
Лето ровно летит, воспарив и воспрянув,
Ураганами яблок топочут сады.
Голый северный лес, прорисованный тушью.
Листопад. Он исчислен и отдан годам.
Одиночество. Осень. Пронизанный глушью,
Постоишь и послушаешь дудку пастушью,
И с Тифлисом сошлись Коктебель, Амстердам.
Мать выводит ребенка. И снег по колено.
Дышим, глядя на звезды... Так сходишь с ума,
Видишь горы Монголии. Веянье тлена
В Храме Брата Последнего Богдогегена.
Расстаешься с любимой. И пышет Зима.
Это — мерное сердцебиенье работы,
Это — медленное прорастанье зерна,
Это верной рукою сквозь морок дремоты
Удивленный Вивальди ведет навороты,
И, взмывая, сливаются все времена.
Лавка
Лавка по дороге в Агру. Девочка гранатным оком
Строго держит под присмотром серебро и бирюзу.
Кожа — ветошь. Но хозяин в изумлении высоком
Говорит: “Я шью из кожи, боги делают козу!”
Эти жилистые руки стали пеплом, вероятно.
Дочка дочери торгует. Боги едут на арбе...
Снова, наплывая, стонут Индии цветные пятна —
Жизнь, окинутая тканью мысли тайной о тебе.
Потому, что это чувство как-то с Индией совпало,
Пыль дорожную застлало, и — пылает впереди
Под глубокой красной аркой призрак белый Тадж-Махала,
Возносящегося в небо и стоящего в груди.
Мара
Всегда в этой речи искрится санскрит,
Сквозь годы и долгие беды
Вещуньи седой ведовство говорит,
Премного древнее, чем Веды.
Струятся, тревожа таежную глушь,
Незримые реки нирваны,
И в присказках бабьих и воплях кликуш
“Рамаяны” бьют барабаны.
Колеблется в битве словесных корней
Земли изумрудное чудо...
Устану однажды от жизни моей,
Усядусь под дубом, как Будда.
В густой, многозвонной застыв тишине,
Оденусь в мечты и пожары.
Как темные волны, примчатся ко мне
Туманные дочери Мары.
* *
*
Слов осиротелых шевеленье.
Это все. Я не люблю земли.
Рыжей, чьи пласты и поколенья
Мне на грудь при жизни налегли.
Лечь в степи. Трава нежнее меха.
Шелестит под ветром мурава.
В небесах волнами ходит эхо,
Шевеля усталые слова.