Если представить себе литературу (совокупность текстов) как ряд книжных полок, то внимательный читатель заметит, что кое-где на этих книжных полках зияют дыры. То есть вроде тут должна стоять книга, по всем законам развития литературы, жанра, направления и т. п., но по каким-то причинам, иногда чисто случайного характера, ее нет. Ну, например, русской поэзии 20-х ХХ века отчаянно нужен был свой Киплинг, но все, кто претендовал на эту роль, на Киплинга как-то не тянули (не «изысканного жирафа» же туда ставить, право слово), и на пустое место естественным образом, как родные, встали переводы Киплинга — и прореха затянулась.
Это же касается и фантастики — есть вещи, которые ну кровь из носу должны быть написаны, без них на книжной полке некрасиво как-то. Неаккуратно. Когда такая книга появляется, она естественным образом в этот ряд встраивается и становится прямо на предназначенное место, так, что другой похожей уже не втиснуться. Скажем, «Silver Metallic Lover» Танит Ли (1981), романтическая история про то, как богатенькая, но затюканная, несчастная и неуверенная в себе девушка влюбилась в красивого андроида и как они оба — под влиянием друг друга — изменились, просто обязана была появиться по всем законам жанра и, когда появилась, как бы закрыла дорогу остальным таким же… То есть, на здоровье, пишите про любовь девушки и красивого человекоподобного робота сколько угодно, но место на книжной полке уже занято. Это, пожалуй, самый простой пример, есть и другие, менее, что ли, конкретные примеры того, как пустые места на книжных полках постепенно заполняются — культурологической космической эпопеей Дэна Симмонса («Гиперион»); психоделической фанастикой Дика, социо-экологической фантастикой Херберта и т. п.
Легче всего это видеть на примере стимпанка, направления сравнительно молодого. Не было громоздкого, роскошного, как сам объект, стимпанка на тему Вавилонской башни — вот вам «Восхождение Сенлина» Бэнкрофта[1]; не было городского масштабного стимпанка — вот вам Нью-Кробюзон Мьевиля… Не было фэйри-стимпанка — вот вам «Дочь железного дракона» Суэнвика… Молодые жанры забивают свои книжные полки очень быстро — в такой ситуации наш «Кетополис» (честное слово, очень хороший) на эту книжную полку уже втиснется с трудом; ее у нас плотно забили переводные западные тексты.
Фантастика — жанр более космополитический, чем поэзия, но есть и своя, локальная специфика. Постсоветской фантастике явно не доставало пышной барочной (да простит меня за это слово коллега Березин) космооперы — и вот вам первая «Ойкумена» Г. Л. Олди (Дм. Громов, О. Ладыженский) (остальные ее сколько-то там томов могут стоять на этой самой книжной полке, а могут и нет, они уже ничего не изменят, но жаль, конечно, не разрабатывать дальше такой многообещающий мир)[2]. А «Последнего кольценосца» Кирилла Еськова, который — закономерная реакция на возвышенные, с придыханием фанфики игровиков, или его же «Евангелие от Афрания» — их куда отнести? И вот «Евангелие от Афрания» заняло пустующее место с табличкой «криптоистория», а для «Последнего кольценосца» (1999) пришлось рисовать табличку «криптолитература», и уже некуда ставить было ни «Д’Артаньяна, гвардейца кардинала» Александра Бушкова (2002), ни «Да, ту самую Миледи» Юлии Галаниной (2005, очень милый профеминистский роман, кстати), ни брутальную «Ночь накануне юбилея Санкт-Петербурга» Виктора Точинова (2004). А заодно не поместилась и более ранняя «Черная книга Арды» (1995), в силу, вероятно, того, что была скорее для узкого круга посвященных и широкому читателю не предназначалась. «Столовая гора» Андрея Хуснутдинова заняла пустоту под табличкой «отечественный нуар» — ведь должен быть отечественный нуар, правда? А вот дерзкая «Золотая пуля» Врочека и Некрасова не столько заняла пустующее место под табличкой «отечественный сплаттерпанк», сколько с трудом втиснулась в переводной западный ряд — в силу узости этой метафорической полки… «Посмотри в глаза чудовищ» Андрея Лазарука и Михаила Успенского (1997) заняла пустующую на тот момент отечественную нишу с длинной табличкой «постмодернистская фантастическо-историческая мениппея», практически вытеснив из сферы читательского и критического внимания бурлескного «Эфиопа» Бориса Штерна того же года и выросшую из одноименного рассказа (2000) «Анну Каренину-2» Александра Золотько (2013) — оба текста уж точно замечательные, но место на книжной полке занято, и все тут.
А есть книжки, которые как бы закладывают новую книжную полку; после них писать как раньше уже просто невозможно. То есть, возможно, конечно, но это и будет — как раньше… Они сами создают канон, а не встраиваются в него, заполняя пустующие места.
Для нашей фантастики, как мне кажется, это великолепная, жесткая, взрослая — против тогдашней, почесывающей инфантильные комплексы неудачников — проза Линор Горалик и Сергея Кузнецова «Нет» (2004); прочти ее тогда наши фантасты (не критики, которые ее высоко оценили, в частности покойный Александр Ройфе, а именно работающие тогда фантасты), возможно, вся наша нынешняя фантастика, как недавно заметил мой коллега Сергей Шикарев, была бы иной. Это была очень нужная на тот момент книга, ее явно не доставало, и, да, ее появление — даже при всем вышесказанном — постепенно изменило ход русла нашей фантастики.
Есть писатели, которые сами по себе книжные полки. То есть вот стоят эти полки, теснятся книжным рядом, и другим авторам на этом пространстве делать нечего. Ну да, вы и сами догадались. Пелевин, Акунин. Сорокин. Появление Сорокина, вскрывшего, деконструировавшего «большой советский стиль», а потом и всю «великую русскую литературу», было предопределено всем ходом культурной истории — его книжная полка до его появления стояла пустой, но с готовой уже табличкой. Появление Б. Акунина вызвано острой потребностью в постмодернистском отечественном «ретро-детективе» — только и возможном на постсоветском пространстве, где термины «закон» и «справедливость» скоренько сменились красивым выражением «по понятиям», да и потом ни разу не совпали друг с другом. Появление Пелевина — ну, давайте вместе придумаем, чем обусловлено…
А есть книги — беззаконные кометы. То есть вроде ничто не предвещало их появления, ни бэкграунд, ни культурно-историческая ситуация, но вот они ффффр! и тут. Просто потому, что автор может… (Да-да, я знаю, что на самом деле кометы — не менее регулярные небесные тела, чем звезды и планеты.)
Ну вот, навскидку. «Посольский город» Мьевиля вполне может встать на одну полку с «Вавилоном-17» Сэмюэла Дилэни и «Историей твоей жизни» Тэда Чана («лингвистическая фантастика»), а вот «Город и город» буквально некуда поставить… Ну нет другого такого текста, к которому его можно припасовать. Или «Сияние» Кэтрин Валенте. Ну вот что это такое? Совершенно ни на что не похожий сам-по-себе-текст.
(Ее же «Бессмертного», кстати, понятно, куда ставить, — очень милая и яркая постмодернистская фэнтези на материале русских сказок, дай бог нашим такую написать, равно как и «Танцы с медведями» Суэнвика. Вот почему это уже так, a propos, у них получается, а у наших не очень, разве что у Михаила Успенского получалось?)
У нас? Ну, навскидку, ничто не предвещало «Дома, в котором…» Мариам Петросян. Или «Космической тетушки» Хаецкой. Попытки писать «христианскую фантастику» были. Даже полочку прибили и красивую табличку нарисовали. Но полки по ряду причин не составилось. Значит, стоит там космическая тетушка, с ее дерзкой космогонией и раздробленным раем на астероидах, который после грехопадения «пронзил пространство как игла», одна-одинешенька.
Или «Все, способные дышать дыхание…» Линор Горалик. Ее-то куда девать?
Тут, конечно, можно поспорить — что беззаконная комета, а что регулярная планета, появление которой можно вычислить на кончике пера. Я иногда обкатываю то, что вы сейчас читаете, в фейсбуке[3], и тут мнения разделились. Скажем, «Реквием по пилоту» Андрея Ляха и его же «Челтенхэм» (2019), недавний победитель «Новых горизонтов», — типичная беззаконная комета, а вот единственный и неповторимый «Я, Хобо: Времена смерти» Сергея Жарковского — это что? Наш постоянный автор Ася Михеева назвала его в той же дискуссии «книгой-заплатой, ответом на зияющую пустоту» — но полка «социо-футурологической сай-фай» у нас так и не сложилась, хотя все время кажется, вот-вот. Но остальные ее образцы, если дальше пользоваться вот этим рядом метафор, макеты книг, корешки с названием и пустыми страницами, которые ставят на полки мебельных магазинов — для красоты и декорума.
Ну и наконец, есть просто книги. Сами по себе они вроде и неплохи, но убери их с метафизической книжной полки, ничего не изменится. Ну будет на одну хорошую книгу меньше... Что мы, хороших книг не читали? Обсуждают, вспоминают, разбирают, критикуют именно то, что становится впоследствии «новым каноном». То, что одним-единственным наименованием заняло одно-единственное пустующее место, убрав тем самым в запасник своих тематических двойников. Обсуждают и помнят основателей новых книжных полок. Или «беззаконные кометы», у которых есть шанс стать «новым каноном» в будущем, пусть даже отдаленном, — ну, как это случилось, скажем, с «Моби Диком». Или шанс остаться никем и никогда не превзойденным шедевром, как… ну, скажем, как сказки Туве Янсcон.
Остальное, если даже и получает благосклонные отзывы читателей и критиков по выходу, рано или поздно становится в ряд «…и другие». Обидно, да? Ну, в общем, да. Для автора обидно. Он старался, а оно вот как повернулось.
Есть еще один шанс — написать так, чтобы читатели и критики позабыли, что ты не первый. Что, до «Гарри Поттера» не было историй про сирот, на которых свалилось чудесное приключение? Про академию магов? Правда не было?
Но так уж совсем мало кому удается.
Честно говоря, это была преамбула. А сейчас, как говорится в одном каноническом тексте, начнется амбула. Юбилей Аркадия Натановича Стругацкого показал со всей наглядностью, что книги Стругацких были и беззаконной кометой, и новым каноном, и зачинателями сразу нескольких книжных полок. Почему так произошло? По моему скромному мнению, отчасти в силу причин чисто внешних. В силу культурной изоляции советского читателя от корпуса мировой литературы Стругацким хочешь не хочешь пришлось стать такими вот на все руки мастерами. Но также и в силу, разумеется, их уникального чутья и таланта — все-таки Стругацкие у нас одни. Другие, возможно, тоже пытались, но не вышло. А может, они так плотно заставили метафизические зияния виртуальных книжных полок своими текстами, что другим элементарно не осталось места — мы уже видели выше, как это бывает.
В 8-м номере «Нового мира» за этот год мы открыли заочный опрос, приуроченный к 95-летию со дня рождения Аркадия Стругацкого. Как оказалось, успели высказаться не все. В дискуссию вступили еще авторы, которым я хочу дать слово; и это уже свидетельствует о том, что для нас и посейчас значит это имя (или эти имена, как угодно).
Итак, первый раз за все существование колонки я отступаю в тень и даю слово коллегам. Как и в прошлый раз, сначала вопросы (они те же, что и в 8-м номере, я привожу их просто для удобства читающих), потом ответы участников опроса.
[2] Тут можно добавить, что это судьба всех продолжений и «вторых частей», пусть даже и конгениальных оригиналу, им просто элементарно некуда вставать на этих метафорических книжных полках, их место уже занято растопырившейся первой частью.