СТИХИ
Геннадий
Русаков. «Не просто для счёта»
Классика
всегда проста и вне моды – а значит,
подходит любому случаю и эпохе. Стихи
Геннадия Русакова – хорошее тому
доказательство. Это стихи для думающих
читателей – людей, причастных как
наследию прошедших веков, так и жесткой
современности. Стихи без претензии на
вычурность и нестандартность формы –
мысль важнее. Стихи, напоминающие
неспешный и уютный разговор о жизни –
такой домашний, такой ясный. В эпоху
стремления показать свое «не как все»
именно такая поэзия – настоящее спасение.
Мы
ведь в мире не просто для счёта,
мы
нужны, и без нас – никуда.
Мне в нём
дольше остаться охота,
собирая в
щепотку года.
Добрый Боженька раннего
детства!
Тронь меня невесомой
рукой,
чтоб мне снова на мир
заглядеться….
И припасть к нему
мокрой щекой.
Владимир
Губайловский. «Вишня в Латинском
квартале»
Очень
«французский» цикл стихотворений –
как по колориту, так и по настроению. И
дело, конечно, не только в Латинском
квартале – скорее, в самом ритме стиха,
деталях, экзистенциальности тем и
лирических героев.
Он
живет на Монмартре. С крутого холма
каждое
утро спускается за свежим багетом.
При
такой подагре можно сойти с ума
от
одной мысли об этом.
Он учился в
«Эколь», работал в «Тоталь».
Целый
год он в отпуске. Он болеет.
Он допивает
уже третий бокал.
Тело медленно
тлеет.
Сейчас он расплатится и,
опираясь на трость,
пойдет по брусчатке
– он живет через три дома.
Что-то
все-таки удалось, но что удалось,
не
объяснишь другому.
Лестница
Сакре-Кёр похожа на птичий базар.
Разноязыкий
щебет катится по ступенькам.
Длинные
лестницы учат терпенью, мсье Жерар,
учат
терпенью
Сорин
Брут. «Игрушечные стихи о жизни и смерти»
Первая
поэтическая публикация в «Новом мире»
уже заявившего о себе в современной
поэзии автора. Стихи и правда «игрушечные»
– напоминают детские песенки – то
грустные, то страшные – такие напевают
малыши, не ведая скрытых в них мыслей о
жизни и смерти, и еще городские блаженные
и юродивые. Целый цикл песенок-считалок
о знакомом нам мире со всеми его реалиями,
о человечьем одиночестве и сущности
души, о времени и его силе. И да, конечно,
о смерти и уходе человека из привычного
бытия. Так просто, действительно почти
играючи. Так глубоко и печально.
А
когда–нибудь ночью пойдет очень белый
снег,
самый белый из всех снегов и
пойдешь ты ему навстречу.
Из подъезда
выйдешь в сугроб и провалишься. В
белизне
этот домик цветной на детской
площадке покажется храмом, вечным
как
Парфенон, как София. А фонари над ним,
как
колокольни, молчат еле слышным звоном.
И
снеговик – святой, потерявший
нимб.
Помолись ему, и окажешься
заметенным.
Ты забыл «Отче наш»,
но веришь в Бога детей
и в молитву
без слов, потому что она – внимание.
А
молиться – значит беречь. Посмотри,
укрывает метель,
как родных, и дома,
и машины, и землю между домами.
Влада
Баронец. «Я должна ничего говорить»
Первая
публикация подборки стихотворений
Влады Баронец в «Новом мире». Стихи
Влады – это удивительное переплетение
непосредственного, живого и в хорошем
смысле детского восприятия мира – через
крохотные, но важные детали, через ритм
и отголоски русских народных сказок –
и одновременно экзистенциальной глубины,
осознания и проживания человеческого
бытия – то блаженно-трогательного, то
трагичного.
свет
из соседней комнаты
снова сюда
проникает
это должно быть
на
дальних озерах
зажигают огни
конечно
нет
никакой
соседней
комнаты
и все-таки думаешь
а
вдруг в это мгновение
смотришь
прозрачный
со дна поднимаемый
и
соседи разбуженные
кричат
немедленно
прекратите вы что
обалдели
в кромешное
время светить фонарем
Герман
Власов. «Парка, серая швея»
Стихотворная
подборка, напоминающая лесную дорогу
с неожиданными препятствиями (препятствиями
ли?). От классического «пушкинского»
(хотя, может быть, больше «блоковского»
или «левитанского») стиха к верлибру,
от верлибра – к элементам постмодернизма
– и опять к классике. В таких многочисленных
оболочках течет единая мысль – «жить,
дышать и пить, быть всему ответом, когда
все глухи»
– именно за этим – дать людям услышать
нечто о жизни, мгновении, душе, человеке,
мире – стоит «речи
части собирать в слова».
Такая глубокая, говорящая, мудрая тишина
в каждой строке – и одновременно диалог
с собой и читателем.
Дождь
лил и не показывал лица.
Как лодка,
унесенная с причала,
шел настоящий
ливень без конца,
шел ливень без конца
и без начала.
Текла терраса,
подставляли цинк;
просачивался дождь
и барабанил
о том, что жизнь не только
глупый цирк;
он сузил круг, он близких
круг убавил.
Алхимия дождя, его
лицо,
мелькнувшее в разгоряченном
тигле,
в одно соединившее кольцо,
окно,
деревья, штору и крыльцо;
и дождь ушел
– шаги его утихли.
Он в капюшоне,
он в дождевике,
его спина сутула,
серовата;
меж яблонь удаляется к
реке,
в руке дождливой молния
крылата.
На полчаса заставил
замолчать
сорок, людей и ангелов за
ними,
но без него могли не
прозвучать,
раскачиваясь, высветлив
печаль,
на ветках капли солнечные в
нимбе.
ПРОЗА
Даша
Матвеенко. «Чужая юность»
Роман.
Окончание
В
сентябрьском номере читателей ждёт
окончание романа (начало и продолжение
– в номерах №№ 7 и 8). Напоминаем, что
события в романе происходят сразу в
двух мирах – привычной нам современности
и мире, созданном главной героиней –
России начала XIX
века – блистательной и неторопливой,
полной незаурядных личностей с самыми
благородными стремлениями и желаниями.
Эти два мира органично переплетаются
между собою, точно время стирает свои
границы, пропуская эпохи друг в друга.
…А у
нас теперь совсем не бывает ночи. Но и
солнца почти нет: целый день льет дождь,
земля его впитывает и выдыхает. И в
облаках блаженных этих паров я всякий
день брожу вдоль крохотной нашей речки,
лежащей среди овражистых берегов. <…>
Прогулка моя происходит всегда примерно
в одно и то же время, хотя я не задумывалась
о том, пока не случилось одного прекрасного
вторженья. Уверена, что он гораздо
аккуратнее меня – я могу только спускаться
от склона к сосновому перелеску или,
уже миновав его, подниматься ближе к
насыпи. Но он всегда остается верен себе
– кроткий локомотив, почти беззвучно
и бережно прорезающий дремлющую равнину.
Я замираю и провожаю точный ход его
сердца, незаметно горящего внутри.
Всякий раз хочу отметить час, в который
усталый железнодорожник на западе
заботливого дня неизменно ведет машину
сквозь бесстрастие природы и редкое
сочувствие человека. Но постоянно
забываю, и теперь мне кажется, что здесь
есть что-то, превышающее время. Это
милостивый жест свыше: и весть о тебе,
и доказательство бытия Божия.
Михаил
Тяжев. «К тому берегу»
Рассказ
Перед
нами по сути почти сплошной диалог –
живая речь таких же живых персонажей –
словно украдкой была включена видеокамера
мобильного телефона. Да и сюжет по-бытовому
незатейлив: мужчина приезжает на похороны
друга детства, теперь уже бывшего мужа
своей теперь уже бывшей возлюбленной.
В этой сюжетной окантовке расцветает
тема мужчины и женщины, зарождающейся
любви, еще тлеющей любви и насилия,
противоположного любви.
– Ты
чего все–таки приехал, Олег? – начала
Елена Владимировна.
Он пожал плечами.
–
Ты прости, что я там тебе написала.
–
Я понимаю. Ты тоже прости.
– А помнишь?
– продолжила она свою мысль, которой
все время улыбалась. – Мы на кукурузнике
взлетели, чтобы с парашютами прыгнуть.
Слава прыгнул. Я тоже. А ты забоялся. Так
и сказал: я боюсь.
– А помнишь, мы
приехали сюда к Славке? Ты нравилась
нам. А мы, дураки, дали друг другу слово,
что не будем за тобой ухаживать. А он
нарушил уговор. Я на него обиделся.
–
А я на тебя обиделась. Ты не прыгнул, а
он прыгнул.
– Бывает.
Он сел в
машину и поехал.
Елизавета
Макаревич. «Ничейное, неважное»
Рассказы
Публикация
выпускницы Литературного института
им. А. М. Горького. О дипломном сборнике
рассказов, представленных в сентябрьском
номере, в предисловии говорит Руслан
Киреев: «Бабушка,
отец, Леша, все эти персонажи описаны
бегло, но ярко. И все же объемнее всего
получился образ повествовательницы. …
Знакомясь с ними, читатель «Нового
мира», уверен я, не ощутит удушья. Крепкая
и вместе с тем легкая фраза наполняет
прозу Макаревич воздухом».
Это
и правда очень теплые, живые и человечные
рассказы о самых настоящих и осязаемых
людях: у каждого из нас есть или была
точно такая же бабушка – всех жалеющая,
всех помнящая и всегда готовая к смерти;
у каждого из нас есть такой Леша –
«последний битник» (необязательно),
которого хочется называть дядей и верить
в его «хорошесть»; и конечно, отец –
основа основ, что-то интимное, очень
близкое и вместе с тем строгое,
основательное. Такое собрание «ничейных,
неважных» воспоминаний, людей, ситуаций
– и вместе с тем именно это «ничейное»
– самое важное в жизни.
Алексей
Зензинов. «От века до века»
Записки
«…это
не мемуары в классическом понимании,
так, хор бессвязного, неупорядоченный
поток каких-то воспоминаний, ассоциаций,
мыслей по поводу и без, и даже не мыслей,
а мыслительных эмбрионов…» – так
пишет о своих записках сам их автор.
Перед нами и правда очень живые
воспоминания, начиная с самых первых,
самых детских, и постоянная рефлексия
над прошлым и настоящим, над собой и
человеком в целом, над историей родной
страны, над жизнью и собственной
творческой дорогой.
Память,
как архитектор, строит здание прошлого.
<…>
В
памяти сохраняются не имена и даты,
выученные к экзамену по истории, не
телефоны и адреса, а бесполезные обрывки
стишков и частушек, случайные реплики,
пугающие сны, следы давешних запахов и
холод песка под босой пяткой. Никакого
проку не извлечешь.
Воспоминания
шатки, колышутся на ветру времени,
летучи, плывучи, непостоянны, как первые
девушки…
ОПЫТЫ
Дмитрий
Бавильский. «Бремя полого человека. От
пастиша слышу: как поначалу необязательный
и случайный прием ложится в основу
практически всей актуальной культуры»
Статья
посвящена пастишу
–
актуальному для современной поэзии
литературному приему. Явление очень
интересное: пастиш предполагает даже
не отсылку, а имитацию другого произведения
искусства – нередко даже вовсе из иной
сферы (кино, музыка, танец, мюзиклы и т.
д.). При этом пастиш – не подражание, а
осознанное заимствование, стилизация,
создающая «впечатление отсылки и
переклички». Удивительно, но, казалось
бы, исключительно постмодернистский
прием в искусстве не нов: достаточно
вспомнить Шекспира и Тициана. Дмитрий
Бавильский рассматривает явление
пастиша на примерах из творчества Андрея
Белого, Михаила Кузмина, Владимира
Сорокина. Однако в современной литературе
оригинальный прием все чаще становится
проклятьем, превращаясь из искусной
стилизации формы в слепое копирование,
имитацию имитации, не содержащую в себе
ровным счетом ничего. «Причем
чем раскрученнее такой автор, тем
естественней он симулирует эти
антропологические и стилистические
мнимости подлинной литературы, лично
ему (ей) недоступные».
ЛИТЕРАТУРНАЯ
КРИТИКА
Лиза
Новикова, Вл. Новиков. «До тридцати
поэтом быть почетно. О первом поэтическом
поколении двадцать первого века»
Строку Межирова
в кавычки не берем – это уже не цитата,
а факт языка, говоря по-нынешнему – мем.
Тем более что редко кто из цитирующих
помнит контекст: «Все то, что Гете петь
любовь заставило / На рубеже восьмидесяти
лет, – / Как исключенье, подтверждает
правило, – / А правила без исключенья
нет. / А правило – оно бесповоротно, /
Всем смертным надлежит его блюсти: / До
тридцати поэтом быть почетно / И срам
кромешный – после тридцати». Эти
парадоксально-гиперболические строки
написаны в 1974 году, почти полвека назад,
и отражают опыт полутора столетий – от
пушкинской эпохи до оттепельных
шестидесятников. К тридцати годам поэты,
как правило, успевали приобрести имена
и получить свою долю почета. А вот в
постсоветскую эпоху мало кому из поэтов
удавалось завоевать широкую известность,
изведать почет «до тридцати».
Аркадий
Штыпель. «Фантастические сюжеты в
современной русской поэзии»
Необычная
и удивительно интересная тема, однозначно
стоящая ознакомления (а может, кто–то
решит и вовсе «закопаться» в нее –
настолько затягивает). В центре внимания
– стихотворения, сюжеты и образы которых
«питаются» от фантастической прозы,
вдохновлены ей. При этом особый всплеск
«фантастической» поэзии случился в
1990–х годах (Дмитрий Быков, Данила
Давыдов, Денис Новиков, Алексей Цветков,
Мария Галина и другие). Причем «месседж»
таких стихов довольно разноплановый –
от обличения научно–технического
прогресса и сопротивления ему до иронии
в адрес эпохи и человечества в целом.
Конечно же, и
натурфилософские умозрения, и
социально-технические утопии, можно
называть фантастикой, но я бы предпочел
брюсовский термин «научная поэзия».
Говоря о
фантастической поэзии, я обращаюсь в
первую очередь к таким стихам, сюжет
которых имеет или может иметь параллели
в фантастической прозе. Впрочем, границы
любого жанра зыбки и неустойчивы по
определению, и не существует четкого
разграничения не только между фантастикой
и, скажем так, нефантастикой, но даже
между стихами и прозой.
Филипп
Хорват. «Триединый лик современного
исторического романа. «Филэллин» Л.
Юзефовича и «Моё частное бессмертие»
Б. Клетинича»
Обзор
особенностей жанра исторического романа
на примере книг Леонида Юзефовича
«Филэллин» и Бориса Клетинича «Мое
частное бессмертие». В статье
отмечен как «изюминка» юмор русского
исторического романа, способность
персонажей к самоиронии и к улыбке даже
в серьезных ситуациях. При этом обе
книги не теряют своих жанровых
особенностей: историческая сюжетная
канва и детали в них проработаны до
мельчайших подробностей. Еще одна
особенность исторической художественной
прозы
– псевдодокументальность, а точнее –
условная документальность (хотя бы
потому, что перед нами художественное
произведение, а не научный труд).
Исторические события в данном случае
– это фон, «обертка», интерфейс, в который
вплетены персонажи и сюжетные линии,
по-особому глубоко раскрываясь именно
в контексте определенной эпохи и присущих
ей нюансов.
РЕЦЕНЗИИ.
ОБЗОРЫ
Александр
Мелихов. «Прошу передайте матери
Эфрона»
Рецензия
на книгу Сергея Белякова «Парижские
мальчики в сталинской Москве»
Документальный
роман о трагических судьбах сына Марины
Цветаевой Георгия Эфрона и братьев
Дмитрия и Алексея Сеземан. Особенно
интересны дневниковые записи Мура
(Эфрона), в которых он рассказывает о
времени и о себе – в особенности о
возвращении из Парижа в СССР и бесконечных
походах в НКВД – с максимальной
откровенностью, не затушевывая событий
эпохи 1930–х годов. Отдельной линией в
книге проходит мысль о взаимодействии
СССР (России в частности) и Запада,
посредниками которого и могли стать те
самые «парижские мальчики» –
интеллектуальные, эстетически и культурно
развитые, ценнейшие члены общества.
Могли, но, увы, не стали в силу жесткости
времени и советской власти того периода.
Александр
Чанцев. «Князь, или Звук – это такая
ценность, что его нельзя тратить
понапрасну»
Рецензия
на книгу «Узелки времени. Эпоха Андрея
Волконского: воспоминания, письма,
исследования»
Настоящее
событие в издательском мире – основательная
документальная книга, посвященная
Андрею Волконскому и эпохе, которую он
собой олицетворял. Особое внимание в
книге уделяется музыке в жизни Андрея
Волконского – инструментам, на которых
он играл, предпочитаемым композиторам
и музыкальным жанрам.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ
ЛИСТКИ
КНИГИ:
ВЫБОР СЕРГЕЯ КОСТЫРКО
Традиционный
обзор трёх лучших за последний месяц
изданий. В сентябре Сергей Костырко
рассказывает о переизданном романе
Харуки
Мураками
«Мой любимый sputnik»
(издательство «Эксмо»), культурологической
книге «Китай
у русских писателей»
(издательство «Родина») и «замогильных
записках» В.
С. Печерина
«Apologia
pro
vita
mea.
Жизнь и приключения русского католика,
рассказанные им самим» (издательство
«Нестор–История»).
ПЕРИОДИКА
Главный
редактор журнала Андрей Василевский
обозревает наиболее выдающиеся
литературоведческие публикации в
онлайн- и традиционных СМИ: «Дружба
народов», «Arzamas»,
«Звезда», «Новая Юность», «Год литературы»,
«Волга», «Русская философия», «Знамя»,
«Prosodia»,
«Формаслов», «Учительская газета»,
«Москва», «Философия», «Литературная
газета», «Иностранная литература».
Например:
Алексей
Алёхин. Кому
и на фига нужна поэзия, или О назначении
поэта. Лекция. – «Новая Юность», 2022, №
3.
«Все
уже заметили, что тема эта дословно
совпадает со статьей Блока “О назначении
поэта”, его знаменитой Пушкинской
речью, произнесенной в 1921 году в 84-ю
годовщину смерти Пушкина. Если
сформулировать ее суть, то назначение
поэта – внести гармонию в мир. Что и
есть абсолютная истина. Вопрос однако:
зачем ее вносить и кому это нужно? Много
лет назад маленький сын соседа по даче,
когда мы туда приехали, долго и внимательно
разглядывал нашу кошку, а потом, подняв
на меня искренние глаза, вопросил: “А
зачем она вам?” С поэзией примерно такой
же случай».
Обзор подготовила Катерина Ремина