МАРИЯ ГАЛИНА: HYPERFICTION

МАРИЯ ГАЛИНА: HYPERFICTION

Уйти из Вавилона

В фантастике локация, как любят говорить игровики и сценаристы, — важна как нигде. Любая карта воображаемого мира становится основой сюжетных коллизий, как, скажем, наличие Роковой Горы в Средиземье, Стены в «Песне Льда и Пламени» Дж. Мартина или Овцепиков и Пупземелья в Плоском мире Терри Пратчетта.

И тем не менее на участь героев «Правды» или «Ночного дозора» совершенно не влияет тот всем известный факт, что Плоский мир находится на спине гигантской черепахи А’Туин, бесконечно рассекающей просторы космоса. Да и для, скажем, событий, разворачивающихся в Дорне или Хайгардене, Стена важна постольку-поскольку… И хотя Роковая Гора и является конечной целью пути и в буквальном смысле высшей точкой трилогии, на самом деле на ее месте могла бы стоять любая другая гора с похожими тактико-техническими характеристиками; лишь бы кратер был на вершине.

Гораздо реже локация выступает в качестве если не главного, то одного из ведущих героев произведения — убери только ей присущие особенности, и от сюжета не останется ничего. Стальные пещеры Нью-Йорка Айзека Азимова, Уль-Кома/Бещель Чайны Мьевиля (и, конечно же, его Нью-Кробюзон), Архипелаг Приста, все эти структуры врезаны в плоть и кровь сюжета. Убери из «Город и Город» сиамских близнецов Бещель и Уль-Кому — что останется от романа?

Но город — это все-таки место, в котором есть где развернуться. Гораздо интереснее для нас (ну, хотя бы учитывая нынешнее вынужденное ограничение в перемещениях) сюжеты, где дело происходит в одном-единственном доме.

Ну вот, например…

Человек со стертой памятью находит записки в блокноте, которые помогают ему восстановить собственную личность. Нет, это не «Сирены Титана» Курта Воннегута и не «Я, хобо» Сергея Жарковского. Человек на основе этих пометок и газетных вырезок узнает об исчезновении некоей принцессы Тамары (а до этого еще нескольких светских красавиц), а также о том, что ее предположительно увезли на Остров Гордыни, где высится Дом в Тысячу Этажей, чей хозяин — всевластный Огисфер Муллер (Агасфер Мюллер), садист, убийца, манипулятор, к услугам которого — опутавшая Дом сеть подслушивающих и подсматривающих устройств.

Еще человек узнает о себе, что он вроде бы сыщик Петр Брок, которому поручено найти похищенную принцессу. Для этого ему предстоит пройти весь дом от фундамента до верха — через обиталища тысяч слепых рабов, носящих номера вместо имен, через Вест-Вестер, этаж авантюристов, через мрачные притоны, где убийцы и отравители хвастаются друг перед другом своими талантами. Он повстречает торговцев ядами и снами («Хотите изведать, что такое ураган? Одна пилюлька „ОРА” — и ночью вы в безопасности переживете его в постели»), побывает в бюро путешествий, отправляющем сластолюбцев в секс-туры на другие планеты, и в роскошной Гедонии — хрустальном городе наивысшего блаженства…

Заодно человек узнает о себе (от других), что он вроде бы мессия, избранный — ну, такой своего рода Нео, тот-которого-давно-ждут. Ах да, а еще он невидим благодаря секретным технологиям. Возможно, хотя и не наверняка, он — секретный агент объединенного человечества, пославшего его на расправу с диктатором.

А еще под Домом залежи солиума — ценнейшего сырья, который Муллер продает во внешний мир и на котором строит свое благополучие. Солиум — топливо для полета к звездам, Муллер/Мюллер — владелец концерна «Вселенная», властелин мириада звездных систем.

Если наш Петр Брок — человек-невидимка, Муллер — человек-хамелеон, человек-нечеловек. «Никто не знал его подлинного лица, — говорит слепой старик-рабочий. — Одни твердят, что он дряхлый еврей, грязный, засаленный, с рыжими пейсами. Другие видели круглую лысую голову с двойным подбородком, словно приклеенную к уродливой туше, бесформенной, заплывшей жиром; не человек, а раздутый мешок, который самостоятельно передвигаться не может, и слуги переносят его с места на место^[1]... Дипломаты и банкиры знают совсем другого Муллера — бледного аристократа тридцати пяти лет, с моноклем и оттопыренной, чуть вывернутой нижней губой — признак непомерной, воспитанной веками спеси. А иные готовы поклясться, что это седовласый, согбенный старец, с лицом морщинистым, как печеное яблоко. Говорят еще, что маленькие серые глазки глядят из этих складок и морщин с младенческой доверчивостью. Но подпись его всегда одинакова, она ошеломляет и внушает ужас. Тонкая, будто выведенная иглой, она молнией падает вниз. Эта подпись знаменует собой его волю, его приказ, окончательный приговор, не подлежащий обжалованию. Сколько раз Огисфера Муллера убивали! Сколько пуль дырявило его череп! Сколько раз его топили, травили, сколько раз линчевали взбунтовавшиеся толпы! И всегда это был не Он! В конце концов всегда оказывалось, что это или его секретарь, или провокатор, или пешка какая-нибудь, или двойник, которого он подставляет вместо себя...»

Диктатор кристаллически чистый, сублимированный и обязан быть безлик или многолик, работает имя, знак, а не воплощенный в костях и мясе образ власти. Но герою предстоит увидеть не только истинный облик диктатора. Конечно же, это произойдет, но прежде ему предстоит пройти через множество ловушек, чтобы узнать правду — никаких звезд и звездных путешествий нет. То самое бюро путешествий к звездам, обещающее своим клиентам чудеса вселенной, на деле приводит разношерстную толпу с пожитками в убогий накопитель, а из него — ничего не подозревающих, растерянных — в зал с бетонными стенками, с потолком, откуда струится смертоносный газ («В первую минуту Брок ничего не мог понять. Но потом вдруг почувствовал странный одуряюще приторный запах, от которого кружилась голова. <…> Он увидел, что все показывают вверх на металлическую трубку в стене, из которой валил и быстро таял в воздухе белый дым. Началась паника»). А потом — как всегда: «Там у них огромная печь, и в ней человеческие тела, сердца, глаза превращаются в кучки серого пепла, который затем развеивают по ветру, на все четыре стороны. А еще ходят слухи, будто из костей делают пудру».

Ему предстоит узнать, что всемогущий тысячеглазый вуайерист Муллер/Мюллер — жулик, воздвигший башню обмана и лжи, на самом деле просто мерзкий слабоумный карлик («Отвратительная желтая физиономия, рыжая бороденка, расщепленная надвое, вместо носа — черные дырки, нижняя губа темная, отвислая, будто гниет»). Дом в тысячу этажей держится сам собой, жадностью, алчностью, социальным расслоением, всемогуществом и вседозволенностью одних и нищетой других…

Конечно, напрашивается мысль, что автор рисует — метафорически — портрет некоего Шикельгрубера и его рухнувшую вавилонскую башню Тысячелетнего рейха, если бы не одно обстоятельство. Чешский писатель Ян Вайсс издал свой роман-антиутопию в 1929 году^[2]. А герой — Петр Брок на самом деле лежит в тифозном бараке Первой мировой и бредит домом в тысячу этажей, как бредил в сибирском тифозном бараке в 16-м году сам Вайсс («все это ему примстилось» — не слишком удачный прием, конечно).

Вообще, это странная книга, не только предвосхищающая приемы позднейших SF текстов, но и пророческая. Человеческие лица-маски на болванках — это не храм Многоликого Бога, а гардеробная тирана. Ну ладно, термин «культ личности» вроде еще у Маркса попадался, хотя у Вайсса приведен весьма впечатляющий перечень трудов, посвященных живому богу («Гимны и оды во славу Бессметного Муллера», «Молитвы, обращенные к всевышнему Муллеру», «О том, как Огисфер Муллер покорил мир. Подробное описание», «Звездные завоевания Огисфера Муллера. История Вселенной», «Рай и Ад Огисфера Муллера», «Тысяча лиц Огисфера Муллера», «Как строился Муллер-Дом», «Путеводитель по Муллер-Дому», «О земных страстях Огисфера Муллера. Как он любил весь мир» и наконец «Огисфер Муллер. Бог и человек. Философская серия»). А «Черный лебедь»? Думаете, термин ввел в 2007-м Насим Талеб? Но Вайсс и тут был первым («Раковина О-РА из Черного озера со звезды Ф-39 подобна черному лебедю! Подложите ее тайно своему врагу — и на каждом шагу его будут преследовать неудачи!..»).

В сущности, любая история о мире, заключенном в одном-единственном здании, — это история о Вавилонской башне. Вавилонская башня, с которой сам Брок, а вместе с ним и автор, сравнивает Муллер-дом («Там, говорят, идет строительство, вечное строительство, этаж лепится к этажу, и нет этому ни конца, ни края. Город растет лишь ввысь, к небу. Необходимы все новые и новые помещения, и нас мало-помалу, словно поршнем, теснят наверх...»), рушится, как и положено Вавилонской башне. Однако так бывает не всегда. Одно из свойств Вавилонской башни, неведомое ее древним строителям, но известное нам, состоит в том, что ее очень трудно покинуть. А если и покидаешь, уносишь ее — неподъемную — с собой.

Чех Вайсс, солдат Первой мировой, повторюсь, выпустил свой странный роман в 29-м. Преподаватель Вестминстерской школы искусств и автор собственноручно иллюстрированной детской книги о пиратах «Капитан Тесак бросает Якорь», позже мечтавший стать военным художником и вместо этого назначенный в артиллерию и инженерные войска (далее — нервный срыв и демобилизация по инвалидности), начал писать свой роман во время Второй мировой. Замок Горменгаст Мервина Пика^[3] — мрачная конструкция, о героях и перипетиях которой я уже как-то рассказывала^[4], тоже покорился диктатору-самозванцу, тоже освободился от него (Земля, природа, хтонь, персонифицированная в могучей Графине, хозяйке замка, оказывается здесь победительницей, противостоящей «алмазному разуму» захватчика и манипулятора Стирпайка). Да, Пик исследует природу фашизма, так же, как исследовал ее, возможно, сам того не подозревая, Вайсс, природу персонифицированного диктата власти как такового (тут я не удержусь и процитирую саму себя, уже упомянутую тут колонку о Горменгасте: «Диктатор — всегда один и тот же, какие бы личины он ни принимал, поскольку движут им всегда одни и те же импульсы» — гиперкомпенсация, вызванная комплексом неполноценности, памятью о том, как он был мал и презираем, был шестеркой на побегушках). Мервин Пик, напомню, британец, увидел свою родину лишь в возрасте 12 лет (его отец был врачом в китайской миссионерской организации), в силу самой своей биографии умевший «остранить» то, что другим казалось естественным и нормальным, — в частности, пресловутые британские «традиции». В Горменгасте, конечно, все гипертрофированно, как гипертрофирован сам Горменгаст со своей королевой-великаншей-пчелиной маткой, чей разум выходит из спячки в случае опасности (еще один расхожий прием фантастов).

Не буду останавливаться тут на сюжете, поскольку уже писала о нем. Каков бы он ни был, он не существовал бы без самого замка Горменгаст с его потайными комнатами, где живут и умирают, так и не выходя наружу, с его коридорами и галереями и, наконец, с его странными и нелепыми ритуалами — именно они в конце концов позволяют подняться на вершину хищному Стирпайку.

Сейчас для нас важно другое. Герой трилогии (первоначально предполагалась эпопея гораздо большего размаха, но Пику помешала болезнь), Титус Гроан, в конце концов завороженный большим миром, покидает Горменгаст, напутствуемый словами матери о том, что никакой дороги из Горменгаста нет, нету даже тропы, есть только пути в Горменгаст.

Можно трактовать это как угодно. Например, Замок — центр мира, добровольный отказ от него — само по себе поражение, сдача позиций (поэты, как известно, рождаются в провинции, а умирают в Париже), но можно и иначе — Горменгаст не центр, но модель мира, модель настолько обобщенная и потому точная, что, куда бы ты ни пришел, ты все равно придешь в Горменгаст.

Раз уж мы заговорили о Зданиях, выступающих в качестве сюжетообразующего элемента, даже, пожалуй, в качестве героя этого сюжета, конечно, мы не можем обойти вниманием еще один роман. Читатель меня просто не поймет.

«Дом, в котором…» Мариам Петросян^[5] уже удостоился стольких читательских отзывов, рецензий и горячих споров, что наверное не имеет смысла пересказывать сюжет или пытаться сказать что-то в этом смысле совершенно новое — редко какой книге так везет, но это и связывает руки очередному рецензенту. Потому опять же — коротко.

Серый Дом — это такой «Дом странных детей» (вот про сам «Дом странных детей» уже не будем, ладно?), где то, что «снаружи», в «наружности», которой Дом противопоставлен, воспринимается как увечье, является просто одной из особенностей той или иной личности, данностью. К тому же отсутствие одних качеств компенсируется другими — Слепой, негласный лидер Дома, может безошибочно ориентироваться в его коридорах благодаря чутью и собственному внутреннему зрению; Сфинкс — еще один харизматический лидер — иногда, в экстремальных случаях, способен владеть невидимыми, отсутствующими у него руками; еще один герой, кажется, и вовсе ангел, исцелитель, которому здесь запрещено исцелять — самовольно распоряжаться чудесами имеет право только сам Дом, но не его обитатели.

Слепой — еще и оборотень, способный переходить на «другую сторону» Дома, в иную реальность, которую Дом генерирует для своих обитателей, — в Лес. Не просто в лес, в Лес — в целый мир, мрачноватый и жестокий, но сложный и яркий, со своими законами, в мир, где насельники Дома получают способности, отсутствующие у них в «этой реальности». Дом — генератор чудес, портал, по своей причудливой воле переносящий обитателей в заповедное, полузапретное, но неразрывно связанное с собой место. Здесь свои причуды времени и пространства; ночь может длиться очень долго — ровно столько, сколько надо, чтобы рассказать друг другу все сакральные сказки или решить поножовщиной поединок между претендентами на власть, коридоры вдруг превращаются в джунгли, а изображение дракона на стене приманивает обратно в Дом того, кого оно символизирует.

Если Муллер-дом подменяет реальность иллюзией, ложью, фейком; Горменгаст воплощает собой реальность, то Серый Дом ее творит.

И хотя на первый взгляд это место суровое и малоприятное (вспомним травлю, которую устроили герою его прежние соседи по комнате из-за ярких кроссовок, воспринятых «колясниками» как вызов, как оскорбление), но покровительствующее «своим».

К тому же Дом — еще и место, где не действуют законы, навязанные современным цивилизованным миром. Скорее, здесь действуют законы трибы, племени, где в роли племени выступает каждая комната-общежитие, весьма условно контролируемая взрослыми. Дети (а потом и подростки), чьим приютом, коммуной и единственным миром стал Дом, переживают несколько кризисов, один из которых, фактически кризис первой инициации^[6] (будет и вторая), то ли оборачивается кровавой резней, в которую вовлечены и «старшие», воспитатели и учителя, то ли неизбежно сопряжен с ней (время в Сером Доме, напомню, циклично, как в любом пространстве мифа).

Если бы все романы о вавилонских конструкциях были романами о природе фашизма, это было бы, пожалуй, скучным повторением пройденного, но вопрос Власти, лидерства не обойден и тут (а как его обойти, когда речь идет о подростковых сообществах?). Власть в Сером Доме тем не менее есть, и взрослые тут не причем. Но власть эта сложная, со своей системой сдержек и противовесов, и делегирована разным сущностям, воплощающим разные ее стороны. Есть, скажем, формальный/неформальный лидер Слепой, вынужденный тем не менее в кровавом поединке отстаивать свое лидерство, хотя конкурент его явно был бы более жестоким и несправедливым, да и попросту тупым лидером. Есть неформальное лидерство Сфинкса. И, наконец, есть трикстер Табаки, чью настоящую роль во всей этой истории мы узнаем лишь ближе к концу тысячестраничного повествования. Власть Табаки, скажем так, мистической природы, однако явно она себя не проявляет — до какого-то момента.

Серому Дому — как в свое время Вавилонской башне, как Муллер-дому, как многим конструкциям такого рода (Горменгаст тоже не избежал угрозы разрушения), предстоит уничтожение; после этого выпуска Дом предполагается снести. Его и сносят — в этой реальности. Но Серый Дом, как мы уже знаем, с реальностью управляться умеет.

Можно ли уйти из Серого Дома? Вообще-то это вопрос. Он не очень-то отпускает. Предыдущий выпуск, как мы уже тут писали, закончился кровавой баней — ни один выпуск здесь никогда не проходил гладко. Последний выпуск, хотя и бескровный, тоже окончился если не трагично, то странно — многие предпочли реальному миру, Наружности — Лес, способный лучше проявить их самость. А некоторые благодаря чудесным свойствам Серого Дома запустили тот же цикл заново — как запускают вновь и вновь заигранную пластинку. Пожалуй, только главному герою, Курильщику, фактически единственному из значимых персонажей, у кого есть не только прозвище, но и имя (его зовут Эрик Циммерман), удается уйти по-настоящему — он становится известным художником и, кажется, неплохо адаптируется в Наружности… Хотя время от времени возвращается туда, к развалинам, живущим своей странной жизнью. Серый Дом — и тут я не скажу ничего нового — метафора детства и подросткового возраста, трагичного и магического, обиталища чудес и странных возможностей; переход ко взрослой жизни всегда трагичен, а иногда и опасен. Именно потому окончательно уйти из него невозможно.

Если роман Яна Вайсса спокойно умещался на переводных 250 страницах покета, то по причинам, в общем, очевидным (Вавилонская башня сама по себе конструкция неохватная) все остальные упомянутые тут произведения имеют формат, скажем так, внушительный. Последний из «вавилонских текстов», о которых я тут хочу рассказать, не исключение. Мало того, мы пока не знаем, чем эта история окончится, поскольку в России переведено только два тома, да и на родине автора, кажется, до окончания далеко — всего планируется тетралогия.

«Вавилонские книги» Джосайи Бэнкрофта (первая вышла в 2013 году)^[7], по отзывам «Мира фантастики», — стимпанк, который мог бы написать Кафка^[8].

Итак, жил некогда человек в земле Ур…

Нет, это другая история.

Итак, жил в некоем приморском селенье учитель Том Сенлин. Постепенно выслужился до директора школы — все еще в самом расцвете сил. Пользовался уважением односельчан, и, кстати, симпатией детей. То есть приятный человек, немножко суховатый, немножко педант. Был у него один конек — он очень любил рассказывать своим ученикам про Вавилонскую башню — местное чудо света, чудо инженерной мысли, чудо планетарного масштаба, в свою очередь полное чудес. «Он рисовал схемы башни и сети железных дорог, которые устремлялись от нее. Он излагал в общих чертах запутанную историю башни цитировал маститых историков, которые спорили по поводу ее возраста, изначальных архитекторов, внутренней машинерии и ее назначения. Он даже рассказывал про Купальни, известные лечебными курортами…» Он, в конце концов, штудировал затрепанный путеводитель, расписывающий чудеса башни, «самого надежного сооружения в мире. Она стоит на подстилающей породе глубокого залегания». Неудивительно, что, влюбившись в когда-то бывшую ученицу — а теперь расцветшую, выросшую, хотя и по-прежнему дерзкую и непокорную Марию и завоевав ее благосклонность (и что она нашла в таком сухаре?), он везет ее в свадебное путешествие именно в Вавилонскую башню — с путеводителем в кармане сюртука. Неудивительно, что реальность оказывается радикально отличной от воображаемого. У подножия башни, в суматохе огромного рынка, он, провинциал и деревенщина, теряет сначала багаж, а потом и свою жену.

Бесплодно прождав ее у подножия башни (откуда, к его удивлению, на головы сыплются каменные глыбы), он решает пробираться туда, где они планировали провести свой медовый месяц, — в Купальни. Для этого ему надо пройти через нижние этажи башни — это оказывается не так просто; а реальность башни совершенно не напоминает радужные описания из пресловутого путеводителя, чьи фрагменты издевательски предваряют некоторые главы.

«Я прочел дюжину книг про башню…» — растерянно говорит он случайному/неслучайному собеседнику.

«Может быть, ваши книги устарели», — говорит тот.

Реальность всегда страшней и нелепей идеала. И много абсурдней.

После многих нелепых и опасных перипетий, обобранный и растерянный, он все-таки добирается до Купален, только чтобы узнать, что он опоздал. Жена его — тоже обманутая и растерянная, хотя, видимо, гораздо более практичная чем он, — пробилась в Купальни гораздо раньше и уже успела стать жертвой местных охотников за живым товаром: некий вельможа забрал ее на верхние этажи, в обиталище местной аристократии, и, скорее всего, сделал своей наложницей.

Сенлин тем не менее слишком много потерял, чтобы отказаться от поисков. Он по-прежнему любит свою жену, к тому же чувствует свою вину перед ней — он должен был защитить ее, но не сумел.

Так начинается восхождение Сенлина.

Ему предстоит пройти множество испытаний — каждый уровень башни не просто автономен (между ними существует причудливая связь), но обладает своими собственными — часто жестокими, порой издевательски-жестокими, и всегда непонятными чужаку — законами, не имеющими ничего общего с обычными уложениями обычного общества. Сенлин — что называется, приличный человек, да к тому же еще учитель. К тому же еще директор школы, то есть, зануда и педант. К тому же восторженный зануда и педант, что еще хуже. Но вот полюбила же его за что-то диковатая Мария… Вопрос в том, как будет вести себя приличный человек в изменившихся условиях, когда само понятие о должном и недолжном на каждом уровне башни свое (а среди них есть вполне страшненькие). Так вот, Сенлину удается остаться собой. Более того, настоящим собой — занудой и педантом, грабителем, комендантом порта, наркоманом, капитаном пиратского воздушного корабля, верным другом и, как ни странно, при всем при том — приличным человеком. Причем, что самое странное, поведение это себя оправдывает — рано или поздно. Как метко заметил один из постоянных рецензентов Фантлаба — Green_bear, — «школьный учитель опаснее иных супергероев или злодеев, поскольку один хладнокровный умник с пистолетом страшнее, чем десяток вооруженных до зубов головорезов»^[9] (он же, кстати, называет цикл «полноценным представителем тауэрпанка — поджанра, где в центре событий находится исполинский город-башня-небоскреб, состоящий из этажей-ярусов-полисов со своими законами и обычаями», так что, как видим, перечисленными тут текстами дело не ограничивается — и Вайсс, видимо, все-таки был и тут первым).

Зловещего диктатора Муллера, единоличный власти, тут вроде бы и нет, каждый уровень в этом смысле автономен, но есть власть тайная: власть загадочного Сфинкса, никогда не снимающего маску (Муллер, правда, тоже не очень-то показывался подданным — такой Гудвин, Великий и Ужасный, меняющий обличья). Сфинкс, почти бессмертный изобретатель, сращивающий живое с неживым, до какой-то меры средоточие всех странностей и тайн башни, а власть его, неочевидная, не менее бесспорна, чем власть загадочного Комиссара и его помощника Красной Руки (понятное дело, с таким именем только зловещим убийцей и можно быть). Есть своя карательная система за те преступления, которые в большом мире преступлениями и не считаются… Ну, например, клеймлением и изгнанием карают за то, что ты в определенных, совершенно вроде бы необязательных обстоятельствах не поддерживаешь огонь в камине. И, да, один уровень зависит от другого, тоже странным, неявным образом.

Сенлин, прошедший в первой книге четыре уровня и во второй застрявший на шестом, хотя и с вылазками в самые странные места, постепенно набирает скиллы, как и положено при прохождении уровней, заручается странным союзником в лице загадочного Сфинкса, приобретает смертельного врага и верных друзей, даже не друзей — команду — и супер-корабль; завоевывает симпатию и уважение храброй воительницы с механической рукой… Он даже умудряется побывать на самой верхушке башни, где без конца лупят страшные молнии и перемещаются странные существа, и узнать наконец, правда ли там растут золотые деревья… и ведет себя так, как будто этика все еще универсальна. И выигрывает, что помогает ему продвинуться еще дальше (вернее, еще выше) в поисках жены.

Но вот вопрос, останется ли она такой же? Или башня изменит и ее? У женщин ведь совсем другие Приключения.

Нам осталось прочитать еще две книги, чтобы узнать, воссоединятся ли герои, уедут ли они в свой тихий приморский поселок, такой спокойный, такой патриархальный, такой надежный… Но можно ли вообще уйти из Вавилонской башни? По утверждению кое-кого из персонажей, если кто попал сюда, он уже никогда не возвращается назад. Не потому ли, что после всех странностей, чудес и возможностей остальной мир кажется безнадежно провинциальным (все клянут суматошную, безумную, безжалостную столичную жизнь, но переменить ее на нечто другое решаются единицы)? Или потому, что башня исподволь меняет своих обитателей, подгоняя их под себя? Или потому, что дарит им ложную надежду, как подарила ее Сенлину или тем двум женщинам у подножья, связанным веревкой, чтобы не потеряться, которые все еще — три года спустя — ищут свою пропавшую младшую сестру?

Ну, наверное, мы получим окончательный ответ в финале четвертого тома. Ведь Мария, перед тем как пропасть из виду, патетически сказала: если потеряем друг друга, встретимся на верхушке башни. Правда, теперь у нее тут якорь покрепче, чем тот, что удерживает корабль Сенлина у воздушных шлюзов.

Или, быть может, уйти из Вавилонской башни можно, только разрушив ее? Ну что ж, Сенлин человек серьезный, можно, в конце концов, предположить и такой вариант. Но опять же, можно ли, разрушив башню, не унести ее с собой? В себе?