ПОРТРЕТ СТИХОТВОРЕНИЯ В ИНТЕРЬЕРЕ: ПРАКТИКА ЧТЕНИЯ

Югай Елена Федоровна родилась в 1984 в Вологде. Доцент «Liberal Arts college» Российской академии народного хозяйства и государственной службы, Москва (РАНХиГС). Окончила Вологодский государственный педагогический университет и Литературный институт им. А. М. Горького. Кандидат филологических наук (тема диссертации «Ключевые образы плача: на материале похоронных и поминальных причитаний Вологодской области»). Автор пяти книг стихов. Лауреат премии «Дебют» (2013). Живет в Москве.

Статья написана при поддержке гранта РФФИ, проект № 20-09-00318а «Стратегии порождения и тактики восприятия поэтического текста в традиционной и городской культурах». Автор благодарит всех, принявших участие в исследовании.

Елена Югай

*

Портрет стихотворения в интерьере: практика чтения

Коммуникативная функция художественного высказывания в ситуации неопределенности

Почему и как мы вспоминаем стихи? Этот вопрос помещает в центр внимания не текст, а человека, с его личными и социальными особенностями, характером, судьбой, а также едва замечаемыми повседневными практиками^[1]. «Зачем у нас существует такой коммуникативный медиум, как литература, и почему мы постоянно его обновляем, — задается вопросом Вольфганг Изер, представитель рецептивной эстетики. — Мы могли бы добиться ответа путем изучения антропологических „применений” текстов»^[2].

Я рассмотрю применения поэтических текстов, повседневные практики. Мишель де Серто в своем «Изобретении повседневности» противопоставляет стратегии (практики, применяемые в своем пространстве теми, кто диктует модели поведения себе и другим) и тактики (совокупность действий человека, который вписывается в чужое пространство, осваивая его). К паре «стратегия — тактика» относится, например, «письмо-чтение», при этом Серто сравнивает чтение с браконьерством, где читатель не пассивно воспринимает навязываемое автором, а населяет чужой текст собственными ассоциациями. То же происходит с просмотром TV, например, «телезритель вычитывает пейзаж своего детства в теленовостях»^[3]. Но надо заметить, что в случае организованного чтения (на поэтическом вечере или лекции), где слушание будут основной деятельностью, самодостаточной и центральной, чтение стихов вслух можно обозначить как стратегию, а при спонтанном повседневном вспоминании чтение само захватывает чужое пространство, пристраивается к ситуации и теме разговора и скорее становится тактикой.

Воспроизведение и обсуждение стихов входит в школьную программу, в университетское обучение гуманитарным дисциплинам и литературному мастерству. Помимо этого существует чтение игровое и для удовольствия, своеобразные «агоны» (соревнования), когда люди поочередно демонстрируют свое знание поэтических текстов и способность их читать. Как правило, такие практики возникают в профессиональном сообществе (преподаватели гуманитарной кафедры, студенты, молодые поэты). Существует также прикладное использование поэзии разного рода, от рекламы до плакатов на публичных акциях.

Но кроме того есть и спонтанные вспоминания поэтических текстов в повседневной жизни. Спонтанным повседневным практикам свойственна сложная прагматика, не сводимая ни к чистому «незаинтересованному» эстетическому удовольствию, ни к профессиональной деятельности или утилитарному применению текста. В этой статье рассмотрены практики воспроизведения стихотворного текста вне институционального контекста, то есть не по заданию школьного учителя и не в рамках профессиональной деятельности. Возьмем три уровня такого припоминания: воспроизведение стихов наедине с собой, чтение в малой группе и буквально «всенародное» вспоминание одного поэтического текста, свидетелями которого мы недавно стали.

Чтение по-разному осваивает литературный текст. Одно из качеств поэзии — ее неоднозначность, которая позволяет интерпретировать текст, читать его относительно себя. Григорий Дашевский пишет о тактиках чтения: «Правильный читатель стихов — это параноик. Это человек, который неотвязно думает о какой-то важной для него вещи — как тот, кто находится в тюрьме и думает о побеге. Он все рассматривает с этой точки зрения: эта вещь может быть инструментом для подкопа, через это окно можно вылезти, этого охранника можно подкупить». Причем «романтическую» поэзию принято читать согласно «уговору между авторами и читателями: о чем бы мы ни говорили, мы имеем в виду жизнь внутреннего человека, душевные глубины, что-то бездонное, что есть внутри каждого из нас и в каком-то смысле едино»^[4]. В современной поэзии, пишет он, этого уговора нет, но возникает другой, обусловленный общественным и политическим контекстом. Так или иначе, читатель производит с текстом работу присвоения.

Вопрос восприятия поэзии активно обсуждался в конце ХХ века в рамках рецептивной эстетики. Норман Холланд в статье 1976 года показывает, как по-разному воспринимает он сам (как читатель) в разные периоды жизни стихотворение Вордсворта и как по-разному этот текст интерпретируется критиками. По определению Холланда, текст и его прочтения работают как тема и вариации. В то время как литературная критика стремится сфокусироваться только на теме (с разной степенью успешности), в естественных условиях читатель одновременно познает и текст, и самого себя. Происходят «две на первый взгляд противоречивые вещи»: с одной стороны, «честный поиск» «объективной» интерпретации, для чего привлекаются знания об авторе и об истории литературы, а с другой — «субъективный» путь через актуализацию собственного жизненного опыта и индивидуальных человеческих черт^[5].

Посмотрим, как именно работают тактики чтения в разных ситуациях и разных группах. Материалом для статьи стал ряд «глубинных интервью», «включенное наблюдение» (чаще одним исследователем, реже группой) в период с конца января до начала марта 2020 года и мониторинг соцсетей в период с 14 по 23 марта. Включенное наблюдение позволяет использовать метод «насыщенного описания» для анализа практик поэтического чтения, для чего заполнялся полевой дневник, при этом предметом интереса — и фиксации — становятся именно практики чтения и слушания, их зависимость от площадки и контекста, а не литературные иерархии, отношения и проч. Мы (то есть И. С. Богатырева и Е. Ф. Югай) брали структурированные интервью по разработанному нами опроснику в основном у поэтов цеха, то есть тех, кто связан с литературными институциями (журналами, премиями, литературными семинарами), а также у читателей не-поэтов из академической среды. Специально для этой статьи были дополнительно взяты несколько мини-интервью (по переписке). Мониторинг соцсетей выполнялся вручную и с помощью программы для анализа медиа «Интегрум». Данные, приводимые в статье, анонимизированы.

Чтение самим себе в ситуации неопределенности

Внутреннее чтение наизусть может сопровождать нахождение наедине с собой в дороге, на прогулке, во время бессонницы:

[А чтение себе, про себя?] Постоянно. Особенно в конце школы, старшеклассником обычно много этого было. Обычно, то есть еду в поезде, выхожу в тамбур подальше и сам себе читаю стихи. Боюсь даже если вслух немножко, но, надеюсь, никто не слышал. Именно что губами, голосом. Когда в голове прокручивается — это не совсем «читаю себе» (инф. 1., муж., 1969 г. р., преподаватель).

Но перелистывание стихов, хранящихся в памяти, может не только заполнять «пустое» время. Чтение себе создает альтернативное — личное — пространство в ситуации, когда внешние обстоятельства нацелены на его уничтожение:

Вспомнил еще одну ситуацию, когда я четко задано читал себе стихи. Это год в армии. Когда-то само собой появилось, появился навык (то есть в 6 часов подъем, дневальный кричит «Подъем!», и нужно там сбегать, быстро одеваться, на построение, зарядка и все остальное) просыпаться за несколько минут самому, за две-три-четыре минуты до этого. Как раз успевал прочитать Есенина там «У пруда нарядная крапива / Нарядилась ярким перламутром» и «качаясь» что-то там «шепчет шаловливо „С добрым утром!”». Через секунду кричит «Подъем» дневальный, и я чуть-чуть в хорошем настроении встаю (инф. 1., муж., 1969 г. р., преподаватель).

Стихи — свои и чужие, чаще всего, именно классика — приходят на ум в неприятных ситуациях: «Вчера лежал с температурой 39, в голове кипел только бульончик из обрывков стихов, и было чувство, что я в каком-то странном нездешнем мире»^[6].

Я так успокаиваюсь, когда как-то сильно тревожно или еще что-то такое. Вот я в прошлом году э-э-э… у меня были болячки на пальцах, их нужно было прижигать азотом. Это очень больно. Очень. Прям капец… и нужно минуту терпеть. И я в этот момент читала стихи про себя… Как бы ты отходишь от вот этой своей боли в текст, и… я могла дольше протерпеть. [А какие это были стихи?] «Нарцисс» Дашевского и «Пророк» Кривулина. <…> Они длинные. И вот они очень хорошо работают. (смеется) Рекомендую (инф. 16, жен., 1993 г. р., поэт).

Иногда припоминание стихотворных текстов используется как целенаправленная тактика борьбы с тревогой. Преподаватель английского языка, не поэт, борясь с аэрофобией, читает «Медного всадника» при взлете самолета (и это помогает). Более того, она специально «подучила» фрагмент текста, чтобы он был достаточно длинным для покрытия времени взлета (инф. 2., жен., 1983 г. р.). С одной стороны, такой текст достаточно привычен, не требует душевной работы по постижению (т. к. она уже была проведена в школе во время первого знакомства), с другой — максимально отвлечен от текущего момента, переключает внимание на другие страхи, проблемы и радости.

Практика припоминания поэтических текстов значима для разных категорий читателей. В начале марта по сети «ВКонтакте» ходит популярная статья, в которой в связи с коронавирусом рекомендуется: «Протирать рабочий стол хлоргексидином утром и вечером, тоже по будильнику. Читать „Отче наш” или стихи Пушкина перед сном. Любые ритуалы успокаивают психику, переключая ее в режим „я что-то делаю, я убегаю от опасности”»^[7]. Как и в интервью выше, стихи воспринимаются как универсальное отвлечение от момента.

Речь идет о механическом замещении тревожного или панического потока сознания другим словесным потоком. Ритмичность и константность поэтического текста позволяет ему перекрывать связанную с паникой внутреннюю речь. В книге об эволюции языка Н. Хомский ссылается на эксперимент, который показывает, что мышление связано с внутренней речью и что последняя может идти только в один поток^[8]. Возможно, замещение несущего панику потока сознания ритмизованным текстом позволяет переключаться и действовать. Так жительница вологодской деревни рассказывает, что когда ее дом загорелся, она — повторяя молитву — внезапно нашла решение, как его потушить (инф. 15, жен., 65 лет, зап. в д. Вахнево Никольского района Вологодской области, 18 августа 2019 года, Югай Е. Ф).

Эмное^[9] объяснение — чудодейственная сила молитвы и помощь высших сил, этное — снятие паники и обусловленное этим быстрое и разумное принятие решения. Или — как в случае с самолетом — такое воспроизведение позволяет переждать время вынужденного бездействия в ситуации, осознаваемой как опасная, с меньшими эмоциональными потерями.

Забегая вперед, отмечу, что, как и индивидуальное, чтение в компаниях также может функционировать как снятие тревоги:

Я об этом часто слышала, мы сами с мужем однажды целую ночь сидели в пещере, в которой было довольно неприятно, и читали вслух стихи друг другу, а еще песни пели или просто тексты песен читали, как стихи. Всю ночь. Чтобы не спать, с одной стороны, с другой — чтобы успокоиться (инф. 8, жен., 1982 г. р., прозаик, переписка).

В примерах выше стихи служили исключению читающего из реального момента. Но чтение может работать и иначе: как, напротив, более глубокое погружение в проблему, через остранение своих переживаний и выбор эмоциональной матрицы:

[А ты когда-нибудь сам читал стихи в экстремальных ситуациях себе?] Да они меня выручали. Ну, у каждого человека бывает. Причем они не обязательно счастливые, они трагические могут быть. Русаков, Геннадий. Вот у него цикл известнейший — «Разговоры с Богом». <…> И я решил: человеку как тяжело было, у него жена выбросилась из окна. И вот от этого — «Разговоры с Богом». Богоборческие разговоры, переживания. Я начал читать через него, понимаешь, стихи — это ж все равно обретение гармонии. [А у тебя какого рода ситуация была? Или это секрет?] Ну, там расставание было тяжелое очень. <…> Это поддержка очень большая, которая меня вывела. А до этого отношения налаживались, непонятно — будут или не будут эти отношения. <…> А <еще> у меня книжка Ковальджи появилась. Там такие замечательные строки «Но связь меж нами есть, хоть провода, как нити, оборвите…» Там это высказано, понимаешь. И чувствую, что нет, оно есть, все равно какая-то вибрация происходит (инф. 3, муж., 1964 г. р., поэт, критик).

Поэтический текст помогает определить ситуацию, которая сложно переживается, найти для нее подходящие аналогии, модель чувствования и поведения. В книге «Появление героя: из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века» А. Зорин цитирует К. Гирца: не имея публичных образцов чувствования, «человек не может не только разобраться в собственных чувствах, но и испытать их»^[10]. Дневники для рассматриваемого в книге времени и литература в нашем (городском, русскоязычном) обществе — один из источников таких публичных образцов. В примере с расставанием человек обращается к тексту-реакции на потерю любимой женщины, причем ситуация автора трагичнее, чем читателя, но это помогает последнему справиться с собственным чувством растерянности и болезненным состоянием неопределенности.

Свои или чужие тексты обладают способностью подбирать рамку восприятия событий, а иногда и полностью создавать ситуацию:

…это стихотворение, оно описывает ситуацию, очень четкую, очень конкретную ситуацию. Но если эта ситуация повторяется в жизни, то моментально у меня возникают в голове эти строчки. Это не факт, что я вслух их произношу, но они у меня, во мне живут как иллюстрация этой ситуации, как порождение этой ситуации. А может быть, как... иногда и — провокация этой ситуации, да? То есть то, что порождает эту ситуацию, а не наоборот (инф. 9, муж., 1972 г. р., поэт).

В случае, если стихи подходят не полностью, может происходить присвоение текста. Если посмотреть на повседневные рецептивные практики, то мы увидим, что в некоторых случаях читатель сознательно не пытается понять, что заложено в тексте, а обживает его, как сквот: «То же… отмечаешь у БГ — насколько уместны, подходят к ситуации сейчас многие его песни. <…> ...Многие тексты можно прочитать с точки зрения своих мыслей, на данный момент» (Инф.10, жен., 1977 г. р., переписка). Речь идет о том, что есть тексты, особенно открытые для присвоения. Это качество поэзии используется при практике гадания по стихотворным строкам^[11]. Присвоение может выражаться как просто в приурочивании вспоминания к ситуации, так и в незначительных изменениях текста при воспроизведении (например, одно или нескольких слов могут замениться на актуальные, имя персонажа на имя знакомого и т. д.).

А по поводу того, как стихи возникают в голове сами собой, очень часто, вот это вот стихотворение Мандельштама…: «Как кони медленно ступают, / Как мало в фонарях огня. / Чужие люди верно знают, / Куда везут они меня». Вот, и я вспоминал это стихотворение всякий раз, когда какого-либо из своих сыновей на санках тащу, понимаешь, и представляю мир его глазами: «А я вверяюсь их заботе, / Мне холодно, я спать хочу, / Подбросило на повороте / Навстречу звездному лучу…» <…>. Но вот это вот: «чужие люди верно знают, куда везут они меня» — да? — очень много всего в этой строчке, в этих двух строчках <…>. Тут сразу этап какой-то представляешь и конвой, да? И в то же время вот эту ситуацию, когда ребенок, еще не приспособленный к жизни и беспомощный, укутанный родителями, сидит на санках, например, да — и его везут. Вот. Ну и там сразу, просится перетекстовка: «родные люди, верно, знают, куда» (инф. 9, муж., 1972 г. р., поэт).

В статье о том, как деревенские плакальщицы импровизируют причитание, я разбирала разные способы адаптации традиционных поэтических формул к конкретному случаю. В том числе там были примеры актуализации. Вспоминая один из своих причетов, где умершего просят проститься «Со своей да новой горенкой, / Со своим да малым детушкам», исполнительница объясняет отступление от формулы: «„Милым” детушкам. Уж не „малые”, а „милые” — большие были, как батьку провожала я»^[12].

Как показывают интервью, подобное обращение с текстом свойственно и читателям поэзии. Конечно, в отличие от фольклора, в литературе всегда остается «верный» текст, на целостность которого такие тактики не влияют, но если посмотреть на стихи как на совокупность воспроизведений — вслух и про себя — то мы увидим, что читатель выступает соавтором и посредником между текстом и ситуацией.

Чаще всего такие ситуативные замены не фиксируются, но в предельном случае освоения чужого текста возникают новые тексты-переделки.

Чтение стихов другому: кто, когда и как

Чтение наизусть и стихотворный текст в целом в советском прошлом обладали высоким статусом, и у этого был ряд причин, о чем писали, с разных точек зрения, Илья Кукулин, Михаил Гронас и др.^[13] Отголоски этого заметны сейчас в общении с людьми, сформировавшимися в советское время. На вечере Леонида Юзефовича «Стихи: Свои и чужие» слушатели спрашивали, знает ли он определенных авторов. Реакцией было незамедлительное чтение наизусть. При упоминании выступающим строчки из «Лебединого стана» Марины Цветаевой, слушательница старшего поколения начала шепотом воспроизводить текст дальше^[14]. Культура обязательного знания стихов наизусть предполагала узнавание по цитатам (разным для разных групп) и умение реагировать на такое спонтанное припоминание.

Тексты, которые связывают некую группу (эстетических или иных) единомышленников, можно определить как «культовые» — в противовес известной всем «классике»: «Щегольнуть цитатой из „своего”, не всеми признанного автора может доставить говорящему (если, конечно, слушатели правильно опознают цитату) чувство принадлежности к определенному сообществу…»^[15] Для антропологического взгляда важны две вещи: наделение стихотворного текста ценностью, выходящей за рамки эстетики, и способность «списка чтения» служить укреплению (или определению) группы. При этом культовые для одного поколения авторы для следующего могут стать классиками, то есть войти в общее знание и потерять свои «группоразличительные» признаки (как произошло, например, с той же Цветаевой на рубеже ХХ и ХХI веков).

Обратной стороной этого процесса может стать «отсечение чужих», когда не опознающий цитаты чувствует себя исключенным. Цитирование «чужого» также вызывает неприятие, пропорциональное радости узнавания от «своего». Так читательница, которая не любит Есенина, на вопрос: «Что ты чувствуешь, когда кто-то при тебе его цитирует?» — отвечает: «Ну, во-первых, что он [человек, который любит Есенина] другой породы, во-вторых, сожаление, особенно если человек хороший» (инф. 4., жен., 1951 г. р., преподаватель).

Можно разделить вспоминание текста целиком или цитаты из него, и это часто связано с демонстрацией узнавания слушателем. Некоторые закономерности практик воспроизведения были изучены на примере песен. О. Р. Николаев пишет, что «песни, выполняющие функцию социальной /и субкультурной/ идентификации, обычно поются полностью», и приводит в пример песни Булата Окуджавы «в интеллигентской среде поколений 1960 — начала 1980 годов». В противовес этому «народные» песни, которые знают все, создают цепочку символов и не нуждаются в исполнении до конца, в результате чего оказывается, что знание их текстов совсем не обязательно^[16].

В корпусе стихотворных текстов, выполняющих функцию социальной идентификации, есть цитаты, которые переходят в разряд фразеологизмов. На этом пути они продолжают выполнять функцию отсылки, или даже загадки, отгадать которую должен слушатель.

Общая закономерность похожая: текст приводится целиком, если цитаты-отсылки недостаточно для узнавания. Так, после одного из поэтических вечеров, по дороге к метро, слушатель-поэт к слову о безденежье процитировал 4 строчки, но, когда понял, что реакции нет, прочитал целиком довольно длинный текст. После чего состоялся следующий диалог (оба участника — муж., 1960-е годы рождения): «Бродский?» — «Нет, ну какой Бродский! Тут все прозрачно по стилистике. Иртеньев»^[17]. Здесь узнавания не произошло, но само действие слушателя — назвать фамилию после чтения тем тоном, каким называют отгадку к загадке, — вполне в русле рассматриваемых практик.

Для сравнения приведу воспоминания о поэтическом агоне, который в 1990 — 2000-е регулярно устраивался в РГГУ, а потом перешел как традиция в «летние экологические школы». Студенты, преподавали и просто знакомые, приглашенные на встречу, по очереди читали стихи, преимущественно чужие.

Неписанная традиция, что категорически не объявлялся автор. В начале. В начале воспринимался стих. <…> И наоборот, когда кто-то пытался ну… кто-то из новоприходящих — никому не объявляли, как это полагается делать, — но когда кто-то из вновь входящих пытался как-то встрять в это дело, то он иногда, просто по привычке — сначала называется автор — сразу возникало такое вот ну классическое ощущение, когда вот в коллективе, связанном общими правилами, появляется кто-то, кто не знает. Все здороваются за руку, а он вместо этого начинает снимать шляпу. Никто ему не скажет, что ты вообще делаешь не так, но некоторый такой вот сбой происходил механизма, который, впрочем, если хороший стих был, как бы легко компенсировался (инф. 5., муж.).

Автора сам читающий мог назвать после прочтения, но лучше, если это делал кто-то из слушателей, а еще лучше — если он подхватывал чтение другими стихами того же автора, тем самым не декларируя, но демонстрируя свое узнавание. Случалась и нарочная установка на загадку для слушателей путем выбора нетипичных для поэта текстов: «он читает одно стихотворение, он читает другое стихотворение и не называет автора, чтобы люди гадали» (инф. 5., муж.)

Угадывание автора стихотворения здесь — часть коммуникативного акта, как в деревенском агоне быличек (страшных историй о встрече с нечистой силой), когда персонаж не называется рассказчиком, но может угадываться слушателем, а в идеале слушатель просто отвечает своим рассказом на ту же тему. Е. Е. Левкиевская пишет о «коммуникативном соавторстве» в «быличном» агоне: «Быличка как законченный текст в ее „классическом” виде представляет собой двучленное высказывание, полнота и законченность которого в равной степени создаются и говорящим, и слушающим»^[18]. Эти наблюдения подходят и для многих случаев воспроизведения стихотворных текстов в городской культуре.

Для любой практики необходимы условия, подходящий момент, ситуация, в которой практика будет уместна. Для чтения поэтических текстов есть ситуации специальные — в частности, поэтические вечера. Другой тип ситуации — уже упомянутый поэтический агон (чтение по кругу или в паре), организованный или спонтанный. Но в уже сложившейся или складывающейся группе «своих» чтение вслух стихотворного текста или его фрагмента может быть абсолютно незапланированным.

При этом сам текст, как правило, так или иначе привязывается к теме разговора или к окружающим реалиям. Иногда стихи вписываются в разговор собственно о поэзии:

Ну, только если разговор заходил о ком-то. Ну, скажем, если вдруг как-то к чему-то, я не знаю, вспоминали Ходасевича или там Мандельштама и, разумеется, было уместно прочитать их стихи. Я это делал (инф. 6., муж., 1959 г. р., поэт).

В других случаях они обусловлены не литературными, а именно ситуативными впечатлениями разной значимости:

Недавно увидел плавающих уток. И вспомнил стихотворение <…> «И пускай там, где эти места, / Граду каменну быть и железну / Я, кормившая уток с моста, / Никогда не умру, не исчезну». Я как раз какой-то мостик проходил и увидел уток. И вспомнил стихи. Ну, то есть как бы читал я их. Стихи часто вспоминаются действительно по каким-то поводам (инф. 14., муж, 1973 г. р., поэт).

Такое попадание текста в ситуацию (или ситуации в текст) хочется разделить со «своими»:

Ну, или в Чебоксарах в прошлом году была переводческая мастерская… И после одной из таких сессий наших мы пошли гулять вдоль Волги. <…> Все сняли ботинки, и мы побрели по теплому песку, по воде, туда вот, в закат. <…> И мне в голову пришло стихотворение Михаила Гронаса, которое я знаю наизусть, там как раз про воду, про чаек. <…> ...Мне показалось, это было здорово. Там, на Волге, вечером. Там уже сумерки были. Стоя на песке, Гронаса послушать (инф. 7., муж., 1984 г. р., поэт).

Что же происходит при таком чтении или припоминании цитаты, помимо уже упомянутого формирования или укрепления связей? Вспоминание по случаю поднимает момент над ежедневностью или вписывает его в ряд подобных.

При этом привязка текста к контексту может специально обозначаться читающим. Для сравнения, институциализированное чтение: на одном из последних вечеров перед карантином автор предваряет чтение своих стихов, где встречается образ больницы, словами: «…сейчас, в связи с обострением медицинской темы, я думаю, что оно опять стало актуальным»^[19].

Выше было написано о тактиках присвоения. Обратная сторона присвоения — сопротивление, которое стремится не обжить, а нейтрализовать текст при восприятии. «Почему, когда мы слышим плохие стихи, у нас возникает ощущение кощунства?» — спрашивал один из преподавателей современного литературного процесса в Литинституте в начале 2000-х. Оставим за скобками разговор о том, какие именно стихи считать плохими, и сосредоточимся на резком негативном чувстве относительно влезающего в уши стихотворного текста, который человек слушать не хочет.

На одном из поэтических вечеров компания поэтов-слушателей, которым не нравились тексты выступающего, образовала свое мини-чтение (пространство кафе позволяло за столиками создавать группы, относительно автономные от сцены, и скрытые от автора). Когда автор декламировал длинный текст, один из слушателей, тоже поэт, заметил: «А главное — это чужой ритм». Другой слушатель в тот же момент начал, как под музыку, читать наизусть стихи, на которые намекал собеседник. И так два — оба довольно длинные — стихотворения звучали параллельно. Конечно, в этом присутствовал момент развлечения, но было и сопротивление тому, что было воспринято как «непоэзия», при невозможности избежать звукового воздействия (мероприятие предполагало участие многих авторов — встать и уйти поэты-слушатели не могли)^[20]. Тактика слушания здесь включает в себя сопротивление навязываемому тексту.

Изначальному неприятию синонимична усталость от многократного повторения. Часто такому сопротивлению (и обновлению) подвергаются тексты известные, например, рок-хиты или школьная классика. Перечисляя стихи, которые знает наизусть, человек обозначает текст Ахматовой «Сжала руки под темной вуалью» следующим образом: «Почему я сегодня пьяна?» (в оригинале есть строчка: «Отчего ты сегодня бледна?») (инф. 1., муж., 1969 г. р., преподаватель). «Я слышу цвет, я чувствую цвет, / Я знать не хочу…» — поют под гитару участники конференции. «Всех тех, кто поет эту песню» (вместо «Всех тех, кто уже красит небо»), — с общим выражением лица подпевает один из них^[21]. Такие практики сопротивления возникали относительно советских песен, что вошло, например, в кинематограф: в фильме «Замри, умри, воскресни» (реж. В. Каневский, 1990 год) один из школьников в песне о Родине поет вместо «могучая» «вонючая», что вызывает остановку репетиции парада и разбирательство.

Обратная сторона удовольствия от стихов любимых — страдание от нелюбимых или «затертых» (одно пропорционально другому, человек в принципе равнодушный к этой части культуры страдать не будет). Это обусловлено способностью поэтического текста запоминаться, а также форматировать реальность и погружать в нее читателя (слушателя). Причем грани между шуткой, сопротивлением и обновлением бывают очень тонки.

Для описанного выше функционирования поэзии нужна постоянная практика заучивания и обновления в памяти цитат. Так сорокалетний поэт делится, что в школе запоминал стихи легко, а сейчас не может соответствовать стандартам «дотелевезионных-интернет времен», когда «признак такого образованного, читающего человека — ну, люди помнили колоссальное количество стихов наизусть — ну, просто там, сотни и сотни. Тысячи, возможно»:

Ну, у меня память еще такая, наверное… как-то странно устроена, я очень многие вещи забываю, и у меня, наверное, в какой-то от этого, подсознании, ну, в какой-то там подкорке, как там она называется, т. е. болтаются и как-то всплывают, ну, какие-то там куски чего-то, какие-то там обороты, строчки, да, слова из чего-то. Т. е. фоном, наверное, что-то есть, какой-то багаж, но я его не могу вытащить (инф. 11., муж., 1987 г. р., поэт).

Как и любой навык, навык припоминания цитат по случаю — их «вытаскивание» из пассивного запаса — требует тренировки.

В 2010-х в большинстве групп необходимость читать наизусть уходит и заменяется чтением с экрана. Это касается как своих, так и чужих текстов. В начале 2000-х авторы на поэтических вечерах либо читали по памяти, либо слегка подглядывали в текст. Делались списки-шпаргалки, поддерживающие такое чтение. В начале 2020-го большинство текстов на вечерах читались с экрана телефона или с честной распечатки А4, часто автор поднимал глаза на публику только в отдельных моментах чтения, а в некоторых случаях не делал и этого^[22]. Исключение составляет авторское чтение, приближенное к актерскому (характерная особенность некоторых поэтов), и слэм, где я впервые за долгие годы увидела, как автор забыл слова, что раньше случалось довольно часто (такое возможно только при установке, что чтение должно быть наизусть)^[23].

Чтение чужих стихов сейчас тоже не привязано к памяти, как это было раньше. Достаточно знать о существовании текста и уметь его найти, и это, по справедливой аналогии из интервью, приводимого ниже, вписывается в какую-то общую тенденцию:

[АНА:] Нет, ну, это было, типа, все бухают, там чего-то разговаривают разговоры, и вдруг: «А давайте читать стихи!» И все такие: «Ой, давайте! Ой, давайте!» И все начинают читать стихи <…> [Но все читается наизусть?] [АНА:] Ну, щас. <…> Сейчас же телефончики у всех, сейчас все это неинтересно. Для меня было очень странным… Ой, сейчас пятиминутка сентиментальных эйджистских историй. Дело в том, что — ну, вы тоже все это помните — что когда, значит, раньше студенты учились, они там — конспекты, учебники, писали шпаргалки, писали флаги — ну, полностью заполненный лист, который там прятался. [ОАА одновременно:] Бомбы? [АНА:] Ну, в смысле, писалось для всех билетов, пачка. [ОАА:] Бомба. Моя мама называла «бомба». [АНА:] У нас это называлось «флаги», и пряталось это все я не знаю, куда — в трусы, и потом человек каким-то легким движением руки из этих там… 70-ти листочков выхватывал один и делал вид, что это его черновик. Вот. А сейчас как бы все настолько, ну, как бы — блин! Настолько несерьезно! Т. е. я как бы помню все эти практики. А сейчас…[ОАА:] Apple Watch. [АНА:] Люди просто берут телефон, в смысле, просто вот так достают телефон, кладут себе на коленочку и списывают. Или даже еще круче: парта, на парте лежит, например, шарфик и человек кладет так телефон под шарфик. И вот так списывает. Все! (АНА, жен., 1989 г. р., поэт; ОАА, жен., 1998 г. р., поэт.)^[24]

Аналогом чтения классики наизусть сейчас становится репост в соцсети. Режим вовлеченности отдельного участника и количество затраченных усилий уменьшается, но объем текстов и размер группы, объединенной практикой вспоминания, растет. При этом некоторые закономерности воспроизведения текстов вслух сохраняются, а некоторые видоизменяются.

Нелепое кино и мы в нем

Далее я хочу рассмотреть кейс с распространением в соцсетях стихотворных текстов в середине марта 2020 года. Все, что говорится ниже в связи с коронавирусом, карантином и реакцией на них, имеет отношение ко времени периода наблюдения (мониторинг соцсетей с 14 по 23 марта). Накануне было объявлено о новых заболевших в Москве (до этого преимущественно говорилось о других странах), 14 — 16 марта закрываются границы с Литвой и Польшей. Информация о вирусе попала в СМИ, и он стал осознаваться как угроза. Вследствие этого массово появляются поэтические тексты и репостится «актуальная» классика. К 23 марта жизнь нормализовалась: многие отмененные мероприятия восстановились онлайн, обучение дистанционно вошло в график, ситуация неопределенности во многом была исчерпана, и на повестке дня оказались будничные реалии карантина и сформулированные правила противодействия болезни.

В целом это был период осмысления инфоповода и выработки отношения к нему, ситуация неопределенности. Кто-то воспринимал ситуацию как предапокалиптическую, кто-то не относился к повестке дня всерьез и никак не менял свою жизнь и темы разговоров. Врачи рекомендовали оставаться дома, но посещение школ оставалось «на усмотрение родителей». Активно циркулировали слухи о том, что угроза преувеличена или вовсе отсутствует — и одновременно активизировались теории заговора и прочие показатели общественной тревоги. Уже в конце марта стадия неопределенности была пройдена: появились официальные рекомендации касательно бытового поведения, официальные меры, в частности, объявленная нерабочая неделя и режим самоизоляции и карантина, то есть сформировалось централизованное и социально одобряемое отношение к проблеме.

С первыми появлениями противовирусных мер, объявлениями по громкоговорителю в электричке, информирующими о коронавирусе, с первыми — еще редкими — отменами встреч пришла реплика «Кажется, скоро все будет как в кино». Слова «пандемия» и «пациент зеро» знакомы многим по фильмам-антиутопиям. Но потребность вспомнить кино обусловлена не только узнаваемостью «декораций», а и чувством тревоги, которое ищет выхода и определения. При этом личное и общее тесно переплетены.

Так поэт пишет в блоге:

Смотрела фильм «Аннигиляция», там герои-сталкеры ходили в аномальную зону, где из-за некоего загадочного катаклизма сдвинулась-поехала структура клетки (не спрашивайте) и пошли неконтролируемые мутации всего. Сегодня я подумала об этом, когда побрызгалась любимыми духами, а они пахнут не так. Какой-то сдвиг всего. И дерево в окне готовится зеленеть.

У меня в эту пору (растаяло, но не потеплело) и так обычно ниочинь, флешбек один к горлу подступает. А в этом году плюс-минус у всех похожие ощущения.

Ну, обнимемся виртуально. Вы-то как? (Пост закрытый, цитируется с разрешения автора).

И приводит новые стихи.

«Да нелепый фильм», — комментирует друг. «И мы в нем», — отвечает автор поста. В кино — антиутопия, в собственных стихах — мотив смерти («Это подсознание срифмовало»), «а по жизни даже ужаса нет… Как пыльным мешком прибило». «Весь мир пыльным мешком прибитый», — отвечает френд. Состояние неопределенности — в посте неопределенность информационно-социальная накладывается на лиминальность времени года — тот момент, когда человек может обратиться к искусству за некоторым шаблоном понимания, моделью чувствования. Именно это состояние поочередно (не синхронно) накрывало разных людей в начале периода наблюдения. Общая неканализированная тревога, которая стягивает в один комок инфоповод, прочие фобии, нерешенные личные проблемы и экзистенциальный страх. Причем, пройдя эту стадию и выработав какое-то отношение к происходящему, человек мог и вовсе забыть про прошлое смятение, вполне уверенно наставляя других, как следует жить дальше.

Как же в этот момент в жизни проявляется искусство? То, что в период наблюдения писали о кино в соцсетях, в основном определялось двумя противоположными запросами: эскапизм, поиск максимально другой реальности, в которой можно спрятаться от стресса новостей, — и тренировка, поиск фильмов на похожие сюжеты, в которых угрозы, исходящие от реальности, доведены до предела (или абсурда). Так 15 марта блогер приводит высказывание своей мамы: «Хорошо еще, что у нас телевидение не работает! У Бунюэля и Вуди Аллена в фильмах пока все относительно спокойно» (пост закрытый, цитируется с разрешения автора). Другой блогер примерно в это же время пишет: «Решил пересмотреть „Заражение” Содерберга. Не думаю, что фильм выдающийся. Но сейчас тянет на пророческий. Даже странно, что о нем так мало вспоминают»^[25]. 17 марта пользователь Твиттера сообщает: «О, правда, самое время запереться дома с куриными дошиками и пересматривать „Меланхолию”. Мой идеальный карантин»^[26]. В Фейсбуке: «Вся эта апокалиптическая истерика утомила: наварил гречки и сел смотреть „Седьмую печать” Бергмана»^[27] (17 марта). «Я смотрю шоу про выживальщиков. Прям хорошо», «Я сегодня думала про Седьмую печать», — пишут в комментариях.

И то, и другое — попытка уйти от стресса, но разными способами: отвлекая себя или еще глубже погружая в ситуацию. Причем последнее — поскольку у художественного фильма есть визуализация, подменяющая общую тревогу конкретными страхами, композиция, катарсический эффект и прочее — часто включает в себя преодоление, а то и конкретные модели поведения (сидеть дома и перестраховаться в начале, например, или беречь человеческие отношения).

Та же двоичность проявляется и в отношении чтения. 11 марта появляется пост: «Пишут, в свободном мире, пораженном коронавирусом, растет востребованность романа А. Камю „Чума”. Похоже, в нынешней России впору перечитывать „Тошноту” Ж.-П. Сартра». Один из комментариев выглядит следующим образом: «Эх, странные вы люди! Сейчас надо либо „Москва — Петушки” читать, либо уж обе книги незабвенного товарища Бендера. Сартра, Камю, Кафку хорошо читать в ситуации незыблемой и потому скучной, стабильности и личной уверенности и успокоенности»^[28].

Вирус и антивирус: репост стихотворения в соцсетях

Как и в устном бытовании, в соцсетях стихи актуализруются, привязываются к ситуации, разговору, группе, дате. Причем, если повторяющийся повод вызывает устойчивую потребность поделиться предсказуемым текстом, запускается механизм иронизирования над практикой. Так, в феврале 2020 года в Фейсбуке можно было встретить такие реплики: «Какой сегодня палиндромический день — 02022020. / Ну что — обнять сурка и плакать?»^[29] И — реакция на реакцию: «Уже почти 1 февраля, а у меня в ленте ни одной шутки про плакать и чернила, люди да что с вами не так?»^[30] (ответы: «Завтра начнется», «повезло с лентой)», «У меня в ленте есть!», «Да просто достали уже со своими чернилами! (плачет)»). Сам текст Бориса Пастернака в выборке Фейсбука не попадался (правда, я его не искала прицельно), но вот поиск по сети ВКонтакте показывает сезонный всплеск репостов полного текста стихотворения^[31]. Притом, находясь в одном общем времени и пространстве, люди могут быть на разных этапах отношения с каким-либо известным текстом. Я помню, как мне, ребенку, «Февраль» был прочитан взрослым, однажды в феврале, с ремаркой «извини, но я не могу удержаться и не прочитать». Мне, впервые слышавшей эти стихи, тогда «извини» показалось настолько странным, что я его запомнила на годы, но чем я становилась старше, тем больше понимала, что оно было необходимо.

Но кроме сезонных всплесков популярности тех или иных текстов случаются и ситуативные, вызванные реакцией на инфоповод, особенно если этот инфоповод связан с тревожными сведениями. И это имеет глубокие антропологические основания.

Фатическое^[32] общение (к которому относится в том числе упоминавшийся выше «быличный» агон и поочередное чтение стихов) помогает поддерживать социальные связи внутри группы, что особенно актуально в состоянии тревоги. По точному замечанию А. С. Архиповой, усиленное распространение фейковых новостей в момент тревоги аналогично усиленному грумингу в стае напуганных обезьян: у современного человека в состоянии самоизояции изъявление симпатии и поддержки, помноженное на сокращение ежедневных социальных контактов вне сети, проявляется в желании обмениваться словами поддержки, сплетнями и «полезными советами». При этом непосредственно груминг, заключающийся в поглаживании шерстки и выкусывании блох друг у друга, гораздо более затратен (а значит, ограничен в числе участников), чем обмен словами («груминг второго порядка», по определению Р. Данбара). Число тех, с кем можно держать связь через социальные сети, гораздо больше^[33].

Стихи — при определенных обстоятельствах — тоже включаются в этот поток. Сотрудники «Лаборатории теоретической фольклористики» РАНХиГС составляют постоянно обновляемую энциклопедию слухов вокруг пандемии. Попал туда и текст стихотворного благопожелания, который распространялся как стихи Пушкина в конце периода наблюдения, с 21 марта 2020:

Если спросить прямо — кто автор [фейка], то ответ будет — все и никто. Каждый из «авторов» вложился в цепочку создания стихотворения, при этом, важно подчеркнуть, что ни у кого из участников не было намерения совершить подлог и намеренно ввести аудиторию в заблуждение. <…> В ситуации социального стресса, в котором мы все находимся, у аудитории есть большой запрос на тексты, нагруженные положительными эмоциями. Идеальный случай — когда пожелание из серии «все будет хорошо, за зимой придет весна» — приходит из авторитетного источника. А кто может быть авторитетнее, чем «Пушкин, наше все»? Поэтому правильный ответ на вопрос, кто создал фейк — аудитория^[34].

В онлайн-среде ответом на успешное цитирование будет не столько узнавание, о котором сообщается рассказчику, сколько готовность к передаче текста. Чтобы возникала повышенная потребность делиться тем или иным текстом для поддержания социальных связей, он должен относиться к ценимой в группе категории «культовых» авторов или к «классикам» (исключение составляют профессиональные сообщества, где, наоборот, приветствуются редкие тексты).

В начале марта 2020 по случаю эпидемии в соцсетях репостили следующие тексты (более одного раза): «Времена не выбирают» Александра Кушнера, «Везде холера, всюду карантины» Давида Самойлова и массово: «Малярию» Федора Тютчева, «Пир во время чумы» Александра Пушкина, «Не выходи из комнаты» Иосифа Бродского, «Холеру» Владимира Высоцкого, иронически — «Мне нравится, что Вы больны не мной» Марины Цветаевой, плюс ряд пародий. Все эти тексты, кроме буквального попадания в тему на уровне идеи или лексики, завязаны на культовых именах своих авторов, песнях или экранизациях, что делает их гарантированно узнаваемыми: даже если не знаком конкретный текст, будет реакция на имя или ассоциации.

Что касается Бродского, думается, тут резонируют два фактора: с одной стороны, Бродский — автор, который еще недавно был культовым, таким, именем которого можно было «аукаться», с другой его современная известность приближается к уровню «школьная классика». Что касается упомянутых стихов Бродского, в 2013 году на набережной в Иркутске я сфотографировала перила со строчками из них. Преподаватель Вологодского университета вспоминает, что «студенты как мем воспроизводили несколько лет назад, даже те, у кого со стихами не очень. Не целиком, естественно. Последнее четверостишие» (инф. 13., жен., 1972 г. р., преподаватель литературы).

Ассоциация с текстами Пушкина и Бродского очевидна в силу попадания в актуальную повестку и широкой известности. Это приводит к всплеску распространения текстов в сети. Три дня, начиная с 14 марта, количество репостов возрастает, потом выравнивается и идет на спад, что соответствует нормальному жизненному циклу новости или мема^[35]. Но спустя время текст Бродского возвращается снова, и долго не уходит из актуальной повестки.

При воспроизведении стихов в социальных сетях возникает фреймирующая актуализация (проговаривается рамка): так текст монолога Председателя из «Маленьких трагедий» предваряется, например, комментариями: «Буду банален. Инструкция по карантину от „нашего всего”»^[36], «На ум упорно приходит Наше Все. Так припадем же» (10 марта)^[37].

Интересно посмотреть на сопроводительные комментарии к публикациям «Не выходи из комнаты». По сетям Инстаграм, ВКонтакте и Телеграм за январь 2020 года публикации текста в основном соотносятся с темой интровертности, депрессии, уличных ДТП (то есть тоже привязываются к какому-то поводу, но эти поводы могут быть различны, индивидуальны). В контексте коронавируса, первая публикация, которую удалось найти, была сделана в Телеграм-канале Копи-бара^[38] 30 января (вслед за этим постом идет авторская «Элегия» с последней строчкой «А потому что у котов есть антитела к Короновирусу»). В феврале появляются другие публикации с акцентированием китайской темы и эпидемии^[39]. Со временем текст начинает однозначно ассоциироваться с темой самоизоляции.

14 марта текст «Не выходи из комнаты» появляется в группе, посвященной поэзии Бродского^[40]. Этот пост собрал 4,7 тыс лайков и 2,6 тыс. репостов при средних показателях для публикации в этой группе примерно в 10 раз меньше. 18 марта в соцсетях говорили о наличии переводов стихотворения на множество языков (инф. 8, жен., 1982 г. р., прозаик, переписка). Среди комментариев к репосту стихотворения есть такие: «Вертелось в голове моей всю ночь», «Прочел это стихотворение очень много раз, знаю наизусть, но когда встречаю текст в сети, то все равно прочитываю от начала до конца, видимо не могу отказать себе лишний раз в удовольствии...» (24 лайка на комментарии), «У меня есть два варианта прочтения этого гениального стихотворения. 1-ый депрэссионный, 2-ой сарказмоиздевательский, ну типо, да, давай, не выходи, запрись, тронься умом, ага, давай. Почти всегда я читала по 2 варианту, но сейчас еще чуть-чуть и склонюсь к первому :( пАтАмуШтА АКТУАЛЬНО :( :( :(», «Как своевременно!», «Очень актуально»^[41].

При этом возникают боковые ветки дискуссии, сопротивляющиеся излишней актуализации. Так реплики под стихами Бродского «На тему дня», «Потрясающе. Абсолютно про нас. Про 2020» вызывают отповедь: «Здесь не об этом»; — «Это про состояние, про душу написано. И подходит для любого года»^[42].

В целом по соцсетям с 11 по 14 марта происходит всплеск репостов «Не выходи из комнаты». В рассматриваемый период с 15 по 23 марта число публикаций вначале держится ровно, а потом начинает идти на спад. В дальнейшем текст реактуализируется, в том числе, попаданием в злободневную серию мультфильма «Масяня», но это уже за пределами рассматриваемого периода.

К середине марта внутри литературного сообщества в Фейсбуке массово появляются посты, так или иначе реагирующие на шквал репостов Пушкина и Бродского, запускается механизмы присвоения и сопротивления. При отобранной ленте такие записи приходят раньше прецедентного текста: «Кто-то писал, что многие постят Бродского, но сама я не видела, даже не знаю какое стихотворение» (инф. 10, жен., 1977 г. р., переписка).

«Достали с вашим Бродским, честное слово!» — пишет современный поэт и вывешивает полный текст стихотворения Арсения Тарковского «Жизнь, жизнь» («Предчувствиям не верю и примет / Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда»). Здесь так же, как и под самими репостами «Не выходи из комнаты», возникают попытки защитить исходный текст от издержек его бытования в настоящий период: «А бродский-то тут с какого боку?» — «„Не выходи из комнаты” повторяется в ленте примерно с той же частотой, что и гречка с туалетной бумагой)» — «Ну это не он же виной, а любители расхожего))» — «Так я же и пишу не „Бродский достал”, а „с Бродским достали”))» (17 марта)^[43].

В профессиональном сообществе практикой, реагирующей на такое распространение, становится тематический агон^[44]: стихов, связанных с темой карантина или посылом отгородиться от общества, в достаточной степени поэтическим, при желании, можно найти много^[45]. Такие тексты имеют фреймирующую привязку, собираются в подборки под постом-призывом или репостятся с игровым хештегами. Но реагирует не только профессиональный читатель. В Твиттере появляется шутка: «Почему еще школьники массово не записывают тик-токи, где они танцуют под Бродского и его „не выходи из комнаты, не совершай…”»^[46]

Одновременно все отсылки к Бродскому в это время становятся мематичны. Так поэт цеха в шутку контаминирует разные инфоповоды используя матрицу известного стихотворения: «Я входил вместо дикого вируса в клетку / выжигал кликуху „вайнштейн” в бараке»^[47].

Раньше или позже, массовое распространение текста запускает, как антивирус, практики обновления и сопротивления. В разных соцсетях возникали переделанные тексты: оказавшийся в центре внимания и другие стихи того же автора. Широкое хождение получают старые переделки, например, «Не выходи из Фэйсбука, не совершай ошибку, / Улица не Варкрафт: орк обдерет, как липку. / В оффлайне нельзя так просто взять и перелогиниться, / Только в уборную (там не забудь зачекиниться)…» Оригинальное видео опубликовано в апреле 2015 года^[48], но сейчас в сеть текст попал из публикации от 12 марта 2020 года^[49], потерявшей привязку к источнику. Под последним есть следующие комментарии: «Читать вслух, слегка грассируя», «Круто !:)) Бродский форева:)». Эта реакция показывает, что переделка не нейтрализует исходный текст, а продлевает его жизнь как актуального (для того чтобы делиться сообщением, нужен элемент новости, и очередная переделка позволяет этот элемент привнести).

Пародии на другие тексты Бродского иногда выступают как полемические по отношению к доминирующему, в частности, непосредственно по стратегии поведения во время эпидемии. Так одна из свежих переделок («Я входил в автобус, как дрессировщик в клетку») рассматривает отказ от самоизоляции и принятие рисков полноценной жизни: «Я делился едой, попробованной однажды, / Пожимал ладони женщинам и мужчинам <…> Я впустил в свой дом гостей и кормил не кашей, / Поднимал государство на смех. Лечился содой. / Позволял себе в целом все. А потом был кашель. / Перешел на шепот. Теперь под сорок…» (текст перепощен со ссылкой на @alja khaitina)^[50]. Другая вариация на тему: «Приезжай, попьем фервекс, закусим гречкой. / Захрустим ее зеленым чипполиной. / Постелю в саду, а позже из аптечки / я протру тебя всего фурацилином. / Понт молчит, поскольку тоже в карантине. / Умер Цезарь, умер Конунг, умер Кайзер. / На рассохшейся скамейке — Старший Плиний / В мертвых пальцах опустевший санитайзер» (текст перепощен со ссылкой на @Алехандра Смилянская)^[51]. Под последним постом автором репоста и его френдами собралась подборка более ранних пародий на Бродского по разным поводам.

При актуализации исходного текста происходит остранение проблемы. Из новостной она превращается в вечную, и несоответствие повода и текста пробуждает внимание. При новой пародии происходит и обратное: остранение текстов, ставших привычными («теперь мне сорок» — про возраст — «теперь под сорок» — про температуру, из-за чего и исходная констатация возраста начинает восприниматься как угрожающая). Наконец, общая насыщенность информационного поля определенными текстами создает условия для более тонких игр с ними (уже на поле оригинальных интертекстуальных стихов). Но такие переделки могут быть популярными при условии некоторой усталости от текста-оригинала, по крайней мере, безусловного знакомства с ним.

Цикл, который прошел актуализированный текст, примерно следующий. Растерянность (иногда — просто неожиданный инфоповод, иногда — настоящая тревога) — поиск шаблона — нахождение его в литературном запасе — присвоение — остранение ситуации — распространение найденного текста и доведение его восприятия до автоматизма (мематичность) — подновление шаблона играми с ним (переделки и аллюзии в актуальных текстах). В перспективе при многократном повторении шаблон начинает восприниматься как пустой, подвергается осмеянию и отказу. Такое случается со школьной классикой, которая становится объектом пародий^[52]. Но один и тот же текст проходит эти стадии в разных группах не синхронно, поэтому иногда возможны коммуникативные неудачи. И сеть — как пространство, где количество людей, находящихся в контакте, очень большое — делает эти волны восприятия одновременными и зримыми.

«А в ленте уже позднее увидела»: от чтения себе до чтения всеми

У синхронного вспоминания текстов Пушкина и Бродского есть офлайн-часть, которая, видимо, первична. Среди бесконечных публикаций цитат из Бродского были и такие, где «Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку» заменялось на «Зачем тебе солнце, кури в безопасности дома шибку^[53]»: текст слегка фольклоризировался, упрощался, как при устном распространении (например, городских песен с литературной основой). Не говоря уже об отдельно очень высоких цифрах упоминания первой строки («Не выходи из комнаты, не совершай ошибку») в СМИ и соцсетях^[54] и ее использования для одиночных пикетов^[55]. То есть это больше, чем воспроизведение, — это вплетение текста в речевую повседневность.

Но одновременно и монолог Председателя из «Маленьких трагедий», и «Не выходи из комнаты» — это стихи, которые подсказывает память и которые работают на упорядочивание ситуации в момент тревоги. Приведу фрагмент личной переписки от 18 марта:

[Вспоминаешь ли ты в эти дни какие-нибудь стихи? Или фильмы?] Я оч. скучна — сразу пересмотрела Пушкина, сначала услышав Пир… в исполнении Юрского). <…> [Пересмотрела? Прицельно? Или волной принесло?] Нет — цель!!! [А когда именно?] Было так — поехали к подруге после прогулки по лесу и вот этой первой радости весны. Но я спать не могла, мне просто снилось: Есть упоение в бою... и девы-розы пьет дыханье… Ну, понимаешь, какой-то марш злокозненный внутри меня и отбивает эти строки!!! У подруги большой экран, наготовили из ранее закупленного и сели, а там три серии, и мой дон Гуан с Высоцким... а я не могу жду только Пир, и вот он!!! И меня отпустило — понимаешь мне как будто прощение и отблеск правильности!!! [Когда это было?] В субботу [14 марта] (инф. 12., жен., 1959 г. р., поэт, учитель, переписка).

На московской дружеской встрече накануне карантина была озвучена идея послушать монолог Председателя в версии Гоголь-центра («на который мы ходили год назад», «почему-то хочется послушать сейчас»)^[56]. Запись, сделанная давно, была накануне выложена в группе театра на Фейсбуке.

Прежде чем попасть в сеть, текст вспоминается автономно. В Вологде, где появление тревожных настроений было в среднем на несколько дней позже, а объявление карантина — внезапнее, преподаватели филфака записали ролики ко Дню поэзии (запись происходила 19 марта, мероприятие офлайн было отменено накануне). Одна из преподавательниц прочитала текст Бродского, изменив последнее слово «в контексте обстоятельств» (интонирование при чтении как бы брало «коронавирус» в кавычки, указывая на игровой характер замены). Причем, по словам читающей, эта идея пришла ей автономно, «а в ленте уже позднее видела Бродского в маске с этим стихотворением. Просто я всегда воспринимала этот текст с точки зрения герметичности внутренней жизни. А теперь другой смысл проявился. <…> Кстати, читать его я собиралась именно в маске, еще не видя фотожабу на Бродского. Только очки запотевали...» Коллеги-преподаватели посмеялись, а «девушка за камерой слегка дернулась. Она стихотворения не знала, а я начала с того, что оно было написано 50 лет назад» (инф. 13., жен., 1972 г. р., преподаватель литературы, переписка).

В камерной коммуникации человек угадывает готовность аудитории воспринять стихи нужным образом, рассчитать степень новизны и узнаваемости текста для аудитории. При попадании в большое поле сети такой удачно актуализированный текст оказывается в окружении своих бесконечных копий.

Закономерная первая реакция на внезапную популярность текста, подобранного самостоятельно — ревность: «...когда он пришел из ленты, он не был для меня вдруг, он был очень ко двору и даже больше — не выходил из меня для того, чтобы вернуться)… И вот еще я его ревновала, мол, мой Бродский больше полугода со мной, а сейчас все его так…» (инф. 12., жен., 1959 г. р., поэт, учитель, переписка). Для сравнения, читатель по другому поводу говорит: «Что издавалось на рубеже 80 — 90-х? Иннокентий Анненский. <…> Нравилось, когда в первый раз прочитал „Среди миров, в мерцании светил”, и потом было очень досадно, что всякие Борисы Гребенщиковы или кто-то еще потом из этого песню сделали. И было обидно, что ну отняли, запустили в попсу хорошее стихотворение. Даже хотелось сказать: „Нельзя же так! Верните обратно!”» (инф. 1., муж., 1969 г. р., преподаватель).

Что же способствует тому, что стихи начинают распространяться по сети с неестественным для литературы размахом, вступая в конкуренцию со слухами и новостями? Упомянутые выше «псевдопушкинские» карантинные стихи работали на успокоение и передачу «положительных эмоций», столь ценимых наивным читателем. Показательно, что самые распространяемые в середине марта 2020 года реальные поэтические тексты попадают в другую категорию информации — «полезные советы». И монолог Председателя из «Пира во время чумы» Пушкина, и «Не выходи из комнаты» Бродского содержат в себе не просто поэтическую рефлексию, а задают модели поведения и чувствования в предлагаемых обстоятельствах: самоизолироваться, переключаясь на внутреннюю жизнь, и, несмотря ни на что, продолжать общаться и радоваться жизни (с горчинкой запретности). В «Пире во время чумы» речь идет по-своему об изоляции, хотя и коллективной, но посыл — на бытовом уровне — прежде всего считывается как отказ от нее, о чем свидетельствует, следующий комментарий: «Только без пиров и балов! Бухайте в гордом одиночестве!»^[57]

Модель поведения, предлагаемая в стихах, может в большей или в меньшей степени находить отклик у аудитории. В контексте развивающейся в это время риторики сознательности, вариант Бродского оказывается более бесспорным с точки зрения актуализированного посыла. Возможно, именно сочетание этих факторов: «культовость» текста, буквальное совпадение с ситуацией и попадание в форму «полезного совета», отсылающего к одной из доступных моделей поведения, сыграли на ситуативную популярность «Не выходи из комнаты», текста, который по механизмам распространения и популярности сравнился с «лечебными советами» и прочими формами интернет-фольклора, связывающего предельно широкую общность.

Заключение

Вспоминающий стихи не просто воспроизводит чужой текст — он делает его отчасти своим. И это может проявляться в разных тактиках присвоения. Внутри текста происходят замены слов, осознаваемые или нет, утрата каких-то фрагментов, повторение других и прочие микро-изменения. Тактикой, внешней по отношению к тексту, будет обрамление репликами, вписывающими стихотворение в контекст настоящей ситуации.

Часто вспоминание стихов провоцируется окружающей реальностью. Иногда это формальные поводы (совпадение «декораций»), иногда потребность сделать ситуацию особенной, иногда — напротив, потребность ее разрушить и переоформить. В ситуациях, опознаваемых как определенно нежелательные (от скуки до паники), выбор падает на тексты привычные, а потому успокаивающие и переносящие в другую реальность. В новых и непонятных обстоятельствах — наоборот, на позволяющие глубже понять происходящее, как-то его концептуализировать. В рассмотренном кейсе — в момент неопределенности и общественной растерянности — два эти запроса существовали параллельно.

Хотелось бы сделать предположение, как именно при освоении ситуации тревоги работает поэтическая форма. В традиционной культуре страхи персонифицированы: в быличках возникает портрет потустороннего существа, в заговорах, которые используются в ритуалах преодоления сложных моментов жизни, содержится обращение к другому миру. Согласно многократным выводам фольклористов, речь нечистой силы (и обращенная к ней) должна каким-то образом отличаться об бытовой, быть неестественной, в том числе, рифмованной, снабженной аллитерацией и удвоениями реплик, лишенной буквального смысла и прочее^[58]. В обрядовом фольклоре, когда человеку нужно было вписать себя в новую социальную роль или пережить новое чувство, использовались поэтические тексты, за счет импровизации привязанные к конкретному случаю, но при этом транслирующие поведенческие модели, принятые в обществе. Слово здесь присутствует обновленным, формульным, небытовым, и это остраняет ситуацию и помещает ее в новую рамку.

Когда на круглом столе (ведущий Д. Веденяпин) современные поэты пытались дать какие-то приблизительные определения поэзии, в числе прочего прозвучала формулировка «противоестественная речь», «речь остановленного дыхания, в тех местах, в которых оно бы не остановилось, если бы это речь была естественная» (А. Черкасов)^[59]. Стихи уводят от автоматизма восприятия. Как я попыталась показать выше, это касается не только восприятия реалий стихотворения, но и восприятия непосредственно бытовой ситуации в момент воспроизведения текста. Поэтому то, что горожанин современной культуры может иметь привычку вспоминать стихи в сложных ситуациях отчасти наследует тому, как носитель деревенской культуры использовал фольклорные тексты. Хотя и в меньшей степени, чем последний, современный горожанин имеет потребность в совместном, коллективном переживании при помощи произнесения стихотворного текста, чтобы разделить и понимание тревожной ситуации, и спасительную модель поведения в ней.

И здесь возникает парадокс, присущий и ритуалам. Изначально стихи деавтоматизируют восприятие, но при многократном воспроизведении форма может сама становится мематичной, накапливать смыслы, использоваться для быстрой передачи нового содержания. Тогда восприятие стихотворных текстов и ситуации через них может, напротив, становиться автоматизированным. Именно поэтому для понижения чувствительности к настоящему моменту используется знакомые песни, «классика» или какой-то другой набор «проверенных» текстов. Но на этом этапе могут возникать и тактики сопротивления такому автоматизму.

Описанные выше механизмы могут работать как наедине с собой, так и в группе. Что касается групповых практик, то и интервью, и наблюдения показывают, что поэтический текст может и создавать (оформлять) ситуацию, и служить формированию (укреплению) группы. Но важный момент состоит в выборе текста. С одной стороны, он должен быть довольно нов, чтобы восприятие не автоматизировалось, с другой — должен восприниматься как поэзия всеми участниками.

В цифровом поле масштаб группы увеличивается. Текст может вспомниться в трудную минуту, может быть прочитан близким в особенный и личный момент, может — при стечении обстоятельств — обрести хождение в более широкой аудитории. Иногда такие круги расходятся и резонируют, как случилось со стихами Бродского накануне карантина. И возникает картина, столь знакомая антропологам по работе в деревне, когда человек ссылается на личный опыт, но при этом воспроизводит повторяющийся нарратив, характерный для локальной культуры и жизненной ситуации.