ПО НАПРАВЛЕНИИЮ К ПОБЕДЕ КРЫЛАТЫХ ЛЮДЕЙ

*

ПО НАПРАВЛЕНИИЮ К ПОБЕДЕ КРЫЛАТЫХ ЛЮДЕЙ

Светлана Семенова. Созидание будущего: Философия русского космизма. М., «Ноократия», 2020, 458 стр.

Для начала нужно, наверное, понять, как воспринимать саму тему книги. Ноосфера Вернадского, воскрешение мертвых Николая Федорова, радикальное преобразование человека в духовное существо будущего Даниила Андреева и Пьера Тейяра де Шардена, активная эволюция (термин уже авторский) — это же, скажут многие, прекрасная, но утопия, милая маргиналия на полях скорее культуры, чем науки, факт на обочине истории культуры, прекраснодушный курьез.

Но не появляется ли чувство, что все это — чуть больше, чем сверкающая крупинка в истории идей? Хотя бы потому, что упоминания умершего больше века назад «московского Сократа», библиотекаря и аскета Николая Федорова, встречаешь довольно часто в научных статьях, в совершенно различных контекстах. Более того — его сочинения и книги о нем продолжают издавать: вспомним антологию Бориса Гройса «Русский космизм»^[1], выходившую в 2015 году в модном столичном издательстве «Ad Marginem». И, конечно, книги Анастасии Гачевой: ее усилиями подготовлена не только эта книга и «Вопрос о братстве» Николая Федорова (2019), но и собственная книга «Русский космизм в идеях и лицах» (2016). И на лекциях самой Гачевой в Музее-библиотеке Н. Ф. Федорова действительно собираются люди: доказательством тому фотографии в нынешней эманации ноосферы — вездесущем «Фейсбуке». Где на ту же страницу библиотеки подписано две тысячи человек — отнюдь не мало для просто курьеза.

Конечно, интерес к воскрешению мертвых, к жизни воскрешенных и преображенных людей на дальних планетах в недалеком уже будущем можно довольно банально списать, вслед за религией, на психологическую веру, надежду людей, что через 60-80 лет для них не все навсегда закончится в этом мире и они смогут увидеть тех, кого любили. Но статистика на статистику — совсем недавно мне довелось видеть результаты опроса жителей скандинавских стран: в загробный мир не верит больше людей, чем верит, и, главное, на психологическом состоянии их это никак не сказывается, не отнимает радости существования.

Но от субъективного, которое не измерить, обратимся к объективному, тому рациональному мышлению, у которого больше всего (должно быть) претензий к идеям Федорова, а также Чижевского, Вернадского, Горского и других. «Необычно важна для русского мыслителя идея истинного коллективизма („Жить нужно не для себя и не для других, а со всеми и для всех”), направленного на общего врага всех без исключения: смерть, разрушительные стихийные силы; тут кроется источник его безграничного оптимизма: все, одушевленные высшей целью, касающейся конкретного каждого, могут невероятно много, фактически все», — пишет Семенова во вступлении.

Тут, отметим, Федоров радикализирует идею христианского служения, превосходит ее, как и в большей части своих посылов (воскрешать и допускать в просветленную жизнь всех, а не только заслуживших райского спасения праведников, и так далее). И давайте пофантазируем — ради борьбы с цивилизационными угрозами вроде пандемий, ядерного оружия и некоторых других народам иногда получается объединяться. Но представим себе воистину фантастическое: что все страны бросили свои ассигнования на ВПК, съедающие добрую (злую) долю бюджета, на медицину, геронтологию, к ним присоединились ТНК, которые уже зачастую больше, чем государства, перестали конкурировать «на рынке», — легко представить, что рак, сердечно-сосудистые болезни, Паркинсон будут потеснены, а продолжительность жизни увеличится в не столь уж отдаленном будущем. Федоров писал о «гигантской работе человечества по собиранию рассеянных частиц праха умерших и сложению их в тела» еще совсем недавно это могло вызвать улыбку, но после успехов в клонировании и генном модицифировании это высказывание уже подпадает под определение гениального предвидения^[2]. Биолог, президент Белорусской академии наук Василий Купревич (1897 — 1969) подчеркивал, что живой организм «принципиально отличается от неживого своей способностью к самообновлению», и высказывал предположение, что смерть возникла в природе эволюционно как особое средство для более быстрого совершенствования рода, целого под действием естественного отбора. Призыв подправить эволюцию, содействовать («общим делом» называл свое учение Федоров) ей, включиться на правах со-работника в ее процесс — звучит фантастически, но не более, чем редактирование генома с целью «подправить» организм. И долго можно было бы говорить, привлекать идеи трансгуманизма и футуризма, вспоминать измышленных фантастами киборгов, морфированных людей — те же «шейперы» и «менаисты» Брюса Стерлинга не есть ли в пределе знак той же самой усталости^[3] от, грубо говоря, ситуации, когда обновленный айфон с новыми функциями мы можем получить каждый год (а обновления его оперативной системы и того чаще), а гомо сапиенс почему-то отказывается модифицироваться далее…

Поэтому стоило бы признать, что русский космизм — это, конечно, не наука и даже не философия, а иная идея, радикально другое представление, видение задач развития человечества. Тут для примера можно неожиданно на первый взгляд вспомнить полемику Ауробиндо с психоанализом: тот не видит будущего (вдвойне, заметим, апеллируя не к человеку будущего, но прошлого — Эдип, Иокаста, Электра и другие), кто смотрит на него, «объясняя высший свет низшим мраком» — так почему, хотя бы теоретически, нельзя перевернуть мышление, путь самого человека, направив его к жизни иной как самоцели?

И несомненный, кстати, плюс труда Светланы Семеновой, что она представляет эту идею, да, скорее в обзорном, антологическом виде, но — всеохватно. Ибо тут представлены очерки схожих мыслей не только отнюдь не русских Тейяра де Шардена^[4] и Шри Ауробиндо Гхоша, но и тех, кого не сразу упомянут в контексте русского космизма — Александра Радищева и Александра Сухово-Кобылина в том числе. Их биографические очерки — как раз, возможно, то, чем можно было бы пожертвовать, они известны. Но, с другой стороны, каковы сюжеты! Сухово-Кобылин прославился не только своими острыми сатирическими пьесами и личной жизнью (одну любовницу чуть ли не убил, другую делил с европейским высшим светом и Александром Дюма-младшим), но и, «оказывается, главным делом своей жизни он считал философию, почти 40 лет переводил Гегеля, разрабатывал систему, которую называл неогегелизмом, учением Всемира». Эти переводы сгорели во время пожара в его усадьбе (правда, утверждают злые и не только языки, они не могли конкурировать с имеющимися, а собственное учение существовало в виде бесконечного вороха отдельных заметок). Или образ жизни Сухово-Кобылина — не пил, не курил, не ел мяса, до глубокой старости принимал воздушные ванны: «Вегетаризм и есть та реформа нутра, которая уменьшает объем желудка, увеличивает объем легких, учиняет человека легким, наполняет бодрящим духовным ощущением легкости, одухотворяет его» — ЗОЖ у космистов и примкнувших к ним никогда не был самоцелью, но и духовное не отделялось безнадежно от телесного.

И даже тут можно найти аналогии, объединяющие всех этих ученых, мыслителей и фантазеров, которых, казалось бы, может объединить только то, что они выпадали из каких-либо привычных парадигм и конвенций! Так, Федоров, по свидетельству его ученика, «уже давно ведет совершенно необычную жизнь монаха в миру, питается в основном чаем с хлебом, спит три-четыре часа на голом сундуке без подушки, ходит круглый год в одной, старенькой одежде, все свое жалованье раздает нуждающимся». Про Даниила Андреева же мне приходилось читать смешной (если бы не было все так трагично) мемуар. Выпущенный под самый конец жизни из челюстей сталинских лагерей, он «дорвался» до того, чего ему так не хватало в застенках: ходить босиком по земле, даже в холода, была у него такая теория о подпитке и приобщении к земельным токам. Зимой босые следы на снегу увидели и ужаснулись — зверствуют сталинские палачи, пытают, холодом морят какого-то беднягу! К другим, к слову, физиологическим свойствам — и Циолковский, и Вернадский страдали лунатизмом (или не так уж и страдали? не всех же болезнь привела к мысли об освоении космоса…).

Как традиционно обходились, от Радищева до того же Андреева, с нашими самыми возвышенными мыслителями, уже ясно. Но есть и тут какой-то зловещий символизм. От Чижевского требовали «осквернения» его собственных работ, а могилу Федорова буквальным образом «закатали в асфальт», соорудив на месте старинного московского погоста игровую площадку^[5] — сюжет для пьес Платонова и циничная насмешка над идеей философа о сохранении праха человека и памяти о нем во всех поколениях вплоть не до забвения, но восстановления, воссоздания давно умершего предка…

Еще раз отметим внутреннюю логичность учения Федорова за всей внешней фантастичностью. О том, что всех воскрешенных предлагалось заселить в космос, — тут, кстати, мостик не только к ракетостроению, но и к крылатым людям^[6] и сидеральной (звездной) стадии развития человечества Сухово-Кобылина. Как эта идея коррелирует с угрожающим перенаселением земли и исчерпанием ее ресурсов — тема другая, хотя Семенова ее и касается, не только привлекая идеи радикальных экологов, но и разделяя их мысль о необходимости корректировки численности населения Земли. Но Федоров призывал к освоению других планет, потому что «ограниченность в пространстве препятствует повсеместному действию разумных существ на все миры Вселенной, а ограниченность во времени — смертность — одновременному действию с разъединяющим пространством». Эта мысль не затерялась во всепоглощающем времени и дошла до нас — и уже другой вопрос, что мы с ней будем делать.

Александр ЧАНЦЕВ