ОМУТ ПАМЯТИ

*

ОМУТ ПАМЯТИ

203 истории про платья. Составители: Линор Горалик, Мария Вуль. М., «АСТ», 2019, 176 стр.

Платье (ед. ч.) автор со вздохом облегчения перестал носить, когда дорос до синей пиджачной пары в старшей школе (а вскоре и ее отменили), поэтому про платья ему сказать нечего, а читать скучно. (Это можно счесть 204-й историей.)

Далее следуют рассуждения о том, что нам сообщает эта книга кроме собственно историй про платья, и какую опасность — или хотя бы парадокс — таит в себе проект PostPost.Media, продуктом которого являются «203 истории».

Если одна читательница высоко оценила книгу за «душевность и теплоту» и возможность «перенестись в детство или юность», редактор-составитель предлагает читать ее как исторический источник: «Именно поэтому каждая из историй, рассказанная двумястами авторами этой книги, представляется мне бесценной: говоря о своих платьях, они помогают нам чуть лучше понять куда более значительные вещи: природу отношений человека и его одежды, методы выстраивания идентичности и субъектности посредством костюма, плохо изученную роль костюма в семейной динамике, специфику некоторых аспектов материальной культуры последних трех десятилетий».

Иными словами, 203 истории помогают понять что-то про хозяек и носительниц этих платьев.

Мне они помогли понять, что почти все 203 респондентки PostPost.Media или, шире, те сегменты социальных сетей, откуда авторы проекта черпают своих респондентов, сохраняют сексуально-гендерную конформность и традиционность.

Одежда — женский удел, один из стержней гомосоциальных и матрилинейных отношений (мама шьет дочке, бабушка покупает внучке, подруга дает поносить подруге).

Платье ценится за традиционные прелести и описывается соответствующим языком. Как правило, тут нет места геометрическим орнаментам или темным цветам, строгости, удобству, практичности. Платье «развевается», «летит» и «струится», у него «лиф на бретелях» и «три волана на юбке», оно «роскошно» и «пышно как торт» и пошито из французского или итальянского шелка, а цвета бывает белоснежного или золотого, «нежно-розового и нежно-сиреневого», нежно же кремового, лимонного или «цвета спелого персика».

Платье — фетиш. Объект слез, зависти, вожделения, восхищения. Соответственно, и изложение — эмоционально приподнятое. «Влюбилась сразу, как увидела». «Все такое блестящее, что просто ах!» «Тайно мечтала». «Светится счастьем». «Ощущение счастья, когда юбка развевалась». «Чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете». «Бабочки летали в животе».

Тема, конечно, обязывает. Странно было бы ожидать здесь респондентов с гендерной дисфорией или просто эстетической неприязнью к женственности. И все же могли бы быть истории про ненависть к платьям и сопротивление навязанным гендерным стереотипам. Но таких нет — за исключением пары, кажется, историй о, скажем так, первом и последнем платье в жизни. Вполне ожидаемая статистика и показательная.

Платье создает определенное самоощущение, которое описывается через узкий круг традиционных женских образов. «Чувствую себя богиней». «Тайно доставала из чемодана и представляла себя принцессой». «Я Богиня и Принцесса». «Иногда надеваю дома, чтобы почувствовать себя не зачуханной домохозяйкой с двумя детьми, а королевой». Платье, таким образом, инструмент перехода от рутинной женской роли к идеальной.

А кроме того, это инструмент завлечения партнера. Истории про платья пестрят референциями к мужчинам, которым нужно понравиться: прохожим, поклонникам, женихам и даже «покровителям». Благодаря платью «появляется мужчина» и «встречается любовь»; даже чтобы уйти от мужа, нужно красное платье — для вдохновения. Многие рассказчицы не стесняются самообъективации. Они готовы быть «достоянием» своих «покровителей», «ловить мужские взгляды» и без всякой задней мысли цитируют житейскую мудрость от собственного отца, говорившего, что «у породистой (sic!) женщины всегда тонкие щиколотки, запястья и талия».

В общем, книжка не для феминистской критики. Или как раз для нее.

Если истории про платья не демонстрируют особой гендерной прогрессивности, то сам проект PostPost.Media, напротив, прогрессивен чрезвычайно. Будучи затеей, прежде всего, развлекательной, генерирующей контент для легкого, веселого и уютного чтения («душевность и теплота»), а не научно-исследовательским проектом, PostPost.Media тем не менее близок различным начинаниям в таких более и менее новых исторических областях, как частная история, история повседневности, oral history и memory studies. Следуя в фарватере нынешней обсессии памятью, PostPost.Media извлекает на свет божий и сохраняет для потомства все то, что могли бы зафиксировать в своих дневниках, но не зафиксировали те, кто дневников не вел. Авторы проекта (не путать с авторами контента, которых я буду называть контрибьюторами) придерживаются предельно демократичного взгляда на то, что есть dignum memoria: это не политика или высокая культура, а события из жизни «обычных», «маленьких» людей, их чувства, переживания, фантазии, страхи, сны и поверья и окружающий их материальный мир позднесоветской и постсоветской эпохи: школьная форма, игра «Ну, погоди», елочные игрушки, манная каша и проч. «Мы верим, — пишут авторы проекта, — что из малых событий, происходящих с частными лицами, сплетается ткань большой культуры и большой истории. Именно поэтому слоган проекта PostPost — „Все, что ты помнишь, важно”»^[1].

Проект, таким образом, умный, полезный, с двойным дном: и развлечь, и извлечь, и на потребу публике, и для вечности, — и к нему нет вопросов, одно восхищение, если смотреть со стороны потребителей (хотя некоторые принципиальные не-потребители полагают чтение о личной жизни незнакомых людей вуайеризмом) и авторов. Главный редактор проекта Линор Горалик с замечательной последовательностью много лет трудится на этой стезе — извлечения контента из населения. Можно вспомнить еще эпохи Живого Журнала комьюнити «Подслушано в Москве» (overheard_msk), сделанное по примеру overheard_nyc, или серии «Жизнь бессовестнее литературы» и «Скозь пальцы». Но от подслушанных реплик или от цитат из дневников, собираемых и публикуемых проектом «Прожито», который делает совместно с PostPost.Media тематические подборки в формате 2½2, контент PostPost отличает интерактивность его создания.

Авторы проекта в социальных сетях задают тему — и народ сам, добровольно и с видимым удовольствием продуцирует тексты. PostPost как бы создает память по заказу, вытягивая чужие воспоминания и наматывая их на липкую волшебную палочку, — действие сходное с тем, что так живописно производит Альбус Дамблдор.

И вот к этим добровольным и довольным контрибьюторам историй у меня есть вопрос, тождественный самой известной серии московских граффити: зачем?

Синдром Бобчинского — «скажите всем там, так и скажите: вот живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский» — и компаративное удовольствие: «сравнить чужие истории со своими», пишут в отзывах. (Возможно, более честной — избавляла бы от сомнений насчет вуайеризма, хотя, конечно, антикоммерческой была бы ориентация не экзо-, а эндо-: не книжки издавать, а сделать закрытую систему, где рассказы других были бы доступны лишь самим контрибьюторам.) Пожалуй, в каком-то масштабе сходство опытов обнаружить приятно. С приятелями на кухне вспомнить концерты 90-х или школьные проказы 80-х. Кто что тогда думал про Горбачева или про Пугачеву, ну или про Сукачева. Кто как в первый раз то и в последний раз это.

Но тотальность проекта для его регулярных участников — контрибьюторов подлинных историй из своей жизни, кажется, уже нарушает комфортность подобной спорадической общности. Получается, что вся жизнь твоя состоит из некоторого количества воспоминаний, сюжет которых совершенно посторонний человек с легкостью может предсказать — отсюда удачно заданные темы, и твой опыт нередко оказывается сходен, а то и тождественен опыту других посторонних людей (скажем, в данной подборке про платья есть ряд почти идентичных историй о «великой жертве»: как мама перешила свое свадебное платье в костюм снежинки для дочери).

Парадоксальным образом, с одной стороны, PostPost извлекает из невидимых глубин и увековечивает жизнь «маленького» человека с ее «маленькими» происшествиями и переживаниями, с другой же — лишает ее уникальности, обесценивает, превращая индивидуальный неповторимый опыт в рубрицированные нарезки схожих историй, подтверждающие, скажем, небессмысленность категории поколения или еще что-нибудь, хоть ту же гетеронормативность. Здесь нет ничего необычного — любой аналитик так и поступает с источниками: сортирует, классифицирует, извлекает цитаты по темам. Только здесь не препарируются средневековые летописи, стихи Пушкина, советские газеты, письма во власть или дневники — здесь живые источники — то ли из веселого предвкушения сравнить свой опыт с другими, то ли польщенные вниманием к своему «маленькому» я — охотно делятся своей жизнью, не боясь ее обезличить, и, как гласила бы какая-нибудь легенда вроде «Фауста», отдают всю свою прошедшую жизнь — не дьяволу, нет, а чужому большому тексту.

Может ли один и тот же предмет находиться в двух местах одновременно? Когда Дамблдор вытягивает воспоминание из виска и стряхивает в «омут памяти», сохраняется ли оно (его копия) в голове волшебника? Может ли одна история пребывать в двух нарративах: будучи отдана в тематическую подборку воспоминаний многих, остаться также в нарративе индивидуальной жизни, быть звеном в цепочке индивидуальной памяти? Вроде бы может: «Эрика» берет четыре копии, про Интернет говорить не приходится, фольклор от ретрансляции лишь совершенствуется, как драгоценное вино со временем. Или может, но теряет: остается в личном нарративе «слепой» пятой копией, отдавшей типографскую краску, а также вкус, цвет и аромат повествования в искусственно созданный коллективный нарратив? Или пропадает вовсе, превращаясь в слепое пятно, и щедрый контрибьютор обречен когда-нибудь воскликнуть — представим его для удобства в образе Зайца ПЦ: «Я отдал свои дневники в „Прожито” — теперь мне никогда не написать мой великий роман»; «Я отдал свои воспоминания в PostPostMedia — и у меня ничего не осталось; меня самого практически не осталось».

Ибо ничем, как пишет Ивлин Во, мы не обладаем наверняка, кроме прошлого.

Галина ЗЕЛЕНИНА