«ОШИБКА» БОРИСА ПАСТЕРНАКА

Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1960 году. Окончил мехмат МГУ им. В. М. Ломоносова. Живет в Москве.

Владимир Губайловский

*

«Ошибка» Бориса Пастернака

О стихотворении «Единственные дни»

Дина Магомедова в Facebook опубликовала пост (15.03.2018)^[1], в котором задается вопросом: какой же все-таки месяц года имеет в виду Пастернак в своем стихотворении «Единственные дни»? Она, в частности, пишет: «Не в первый раз задаю себе вопрос, на который не нахожу внятного ответа ни у астрономов, ни в фольклорных традициях. Солнцеворот — это солнцестояние (самый короткий день в году) или равноденствие (20 марта). „Зима подходит к середине” — не годится ни для 21 декабря, ни для 20 марта. Первая дата — „Солнце на лето, зима на мороз” — совершенно не соответствует описанной оттепели и уже входящему в свои права солнечному теплу. 20 марта — тогда это уже весенняя капель, а вовсе не середина зимы...»

В последовавшем обсуждении были высказаны разные точки зрения, вплоть до довольно изысканных^[2]. Ни одно из объяснений не показалось мне достаточно убедительным. В этих заметках я попробую разобраться, что там все-таки происходит и каким образом солнцеворот, середина зимы и оттепель оказываются совмещены. Я буду исходить из того, что существует разумное в некотором смысле объяснение и это не просто произвольное сближение, противоречащее здравому смыслу.

1

Стихотворение Пастернака «Единственные дни» датируется январем 1959 года и является последним в книге «Когда разгуляется». Это одно из последних стихотворений, написанных Пастернаком. А возможно, и просто последнее.

На протяженьи многих зим

Я помню дни солнцеворота,

И каждый был неповторим

И повторялся вновь без счета.

И целая их череда

Составилась мало-помалу —

Тех дней единственных, когда —

Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:

Зима подходит к середине,

Дороги мокнут, с крыш течет,

И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,

Друг к другу тянутся поспешней,

И на деревьях в вышине

Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень

Bорочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

(II, 196)^[3]

Зимний солнцеворот (или, более научно, «солнцестояние») приходится на 21 или 22 декабря. Летний — на 20 или 21 июня. В обиходе зимний солнцеворот связывают обычно с 22 декабря. И это, в общем, нормально, поскольку продолжительность дня в близкие к солнцестоянию дни практически не меняется, она различается на секунды, и без специальных приборов определить день солнцестояния нельзя.

Замечу сразу: равноденствие (весеннее или осеннее) и солнцестояние (зимнее и летнее) — это разные астрономические явления. Равноденствие не может быть названо «солнцеворотом». От летнего солнцестояния до зимнего солнце каждый день в истинный (астрономический) полдень опускается все ниже над горизонтом, а после зимнего солнцестояния начинает подниматься, то есть меняет направление. Поэтому этот день и называется «солнцеворотом». В дни равноденствия ничего подобного не происходит, солнце как поднималось, так и продолжает подниматься после весеннего равноденствия; как опускалось, так и продолжает опускаться после осеннего равноденствия. Так что если Пастернака говорит: «Я помню дни солнцеворота», то говорить о равноденствии он не может.

Середина календарной зимы — 45-й день — приходилась в 1959 году на 14 января (в високосном 1960 году — на 46-й день — 15 января). Совместить 22 декабря и 14 января — трудно. Хотя Пастернак и пишет: «Зима подходит к середине», то есть середина зимы как бы еще не наступила. Но считать, что 22 декабря близко к «середине зимы» — все-таки сильная натяжка, потому что эта дата к началу календарной зимы ближе, чем к ее середине.

С описанной Пастернаком оттепелью, краткой неурочной «весной» среди зимы — проще. Оттепели случаются и в декабре, и в январе. Правда, декабрь — месяц гораздо более пасмурный, чем январь. И «солнце греется на льдине» — это вероятнее в январе, чем в декабре, хотя январь и более холодный месяц.

Картина «зимней весны» сама по себе — наблюдаемое явление. Гораздо труднее объяснить, почему 22 декабря — в день солнцеворота — «зима подходит к середине». Я буду исходить из того, что Пастернак не мог не видеть фактической ошибки, которая есть в стихотворении, если прочитать его буквально. И он пошел на это сознательно, потому что имел глубокое обоснование, более важное, чем календарное исчисление времени. И в круг пастернаковского чтения входило стихотворение, где такая неурочная весна и остановка времени описаны. Это — «Четыре квартета» Томаса Стернса Элиота.

2

Святополк-Мирский писал Пастернаку 8 января 1927 года: «Если бы я смел думать, что моя оценка может быть Вам интересна, я бы хотел Вам говорить также о том, что такого поэта, как Вы, у нас в России не было со времени золотого века, а в Европе сейчас может быть спор только между Вами и Т. С. Элиотом»^[4].

Позднее Святополк-Мирский переслал Пастернаку книгу Элиота. Об этом Пастернак пишет Марине Цветаевой в мае 1930 года: «Передай, пожалуйста, Дм<итрию> П<етровичу>, что я страшно его благодарю за Eliot’а и рад подарку» (VIII, 423). Составители ПСС пишут в примечаниях: «Какую именно книгу Т.-С. Элиота прислал Святополк-Мирский, узнать не удалось» (VIII, 424). Но в любом случае «Четыре квартета» к этому времени еще не были написаны. Пастернак их получил позднее. Вяч. Вс. Иванов писал: «Летом 1949 г. Пастернак рассказывал: „Как-то мне подарили ‘Четыре квартета‘ Т. С. Элиота, и я увидел, что для этого нужно другое знание языка: нужно ходить по улицам, ездить на подножках трамваев. И я подарил эту книгу Ахматовой. Представьте, она все это поняла!”»^[5].

Судя по этому отзыву, вряд ли Пастернак внимательно прочитал «Четыре квартета» в 1949 году. Григорий Кружков в эссе «„У страха глаза велики”: Элиот и Пастернак в начале 1940-х годов» пишет: «А вот Пастернак о западных поэтах — тоже „без протокола”. Это из конспективных заметок Льва Лосева, сделанных 29 января 1956 года после посещения Переделкина в компании молодых поэтов: „О западных поэтах. ‘Лучше всех Оден‘. Паронамастически объединил Элиота и Элюара и отозвался о них не совсем понятно — ‘вывески‘”^[6]. Эту „не совсем понятную” фразу можно попытаться дополнить по контексту. „Вывески, за которыми ничего нет”? Другого варианта я не вижу»^[7]. В этом эссе Григория Кружкова, полном замечательных наблюдений и сопоставлений, он, в частности, сравнивает второй квартет («Ист Коукер») из «Четырех квартетов» Элиота и пастернаковский «Иней» и видит не столько сближение, сколько противопоставление поэтик.

3

Судьбы Пастернака и Элиота во многом параллельны. Элиот родился в 1888 году. Пастернак — на два года моложе — в 1890.

Они могли встретиться в Марбурге, но разминулись на два года. Пастернак был у неокантианцев летом 1912 года, Элиот — летом 1914-го. В Марбург они оба поехали неслучайно, для обоих важна именно неокантианская философия. (Но здесь не место углубляться в сопоставление философских концепций, которые входят в лирику обоих поэтов.)

Слава пришла к обоим в 1922 году, когда вышли книга Пастернака «Сестра моя — жизнь» и поэма Элиота «Бесплодная земля». О «ранней славе... Бориса» Рильке писал Леониду Осиповичу Пастернаку в 1926 году^[8].

О сравнении поэзии Элиота и Пастернака в письме Святополка-Мирского я уже упоминал. Но такое сравнение Пастернака скорее оттолкнуло, чем сблизило с Элиотом. В письме Элиоту, написанном уже в 1960 году, Пастернак писал: «Необоснованные сближения, которые иногда делались между Вашим искусством и моими слабыми ранними опытами, были для меня неизменно лестны, хотя в их основе лежала ошибка. Боюсь, что эти сближения удивляли Вас, чтобы не сказать — шокировали и раздражали» (X, 567).

Пастернак пишет именно о «ранних опытах», то есть, вполне вероятно, вспоминает как раз слова Святополка-Мирского. Возможно, прав Григорий Кружков и эти сближения «шокировали и раздражали» не столько Элиота, сколько самого Пастернака.

В 1949 году он писал Ольге Фрейденберг: «Мне показывали Оксфордскую университетскую Антологию русской поэзии с русским текстом и Бауровскую переводную (второй выпуск) и Бауровскую книгу об Аполлинере, Маяковском, мне, Элиоте и испанце Лорка. В тамошних собраниях по периодам (я даже тебе стыжусь и не знаю, как это сказать) больше всего места отведено Пушкину, Блоку и мне. Из примечаний и предисловий явствует, что отдельные мои сборники в переводах (и в отдельности речь только о них), очевидно, выдержали испытание рублем, если новое издательство выпускает их в другом, новом переводе. При этом разговор не о „лучшем” или „первом” советском поэте или о чем-нибудь подобном, а без всяких эпитетов о Борисе Пастернаке, как будто это что-то значит, как когда, например, у нас просто издавали Верлена или Верхарна» (IX, 575).

Примечание к этому письму: «Пастернак говорит о двух книгах: C. W. Bowra [Морис Боура] „Second book of Russian verse” („Вторая антология русской поэзии”), London, 1948, и „Creative experiment” („Творческий эксперимент”), London, 1949, где отдельные главы посвящены К. Кадафи, Г. Аполлинеру, В. Маяковскому, Б. Пастернаку, Т.-С. Элиоту, Г. Лорке и Р. Альберти» (IX, 576).

Наверняка эту книгу прочел и Элиот. И то, что обоих поэтов авторитетный исследователь причислил к поэтическим «экспериментаторам», тоже не случайно.

Элиот был удостоен Нобелевской премии в 1948 году. Пастернаку она была присуждена — в 1958-м.

Два великих поэта, почти ровесники, но вот только далеко не всегда это повод для дружбы или даже для взаимного интереса. Пастернак умер в 1960-м, Элиот — в 1965-м. Они никогда не встречались. Но из далекой уже перспективы сегодняшнего для их судьбы кажутся мне параллельными прямыми в пространстве отрицательной кривизны (например, на плоскости Лобачевского) — такие прямые никогда не пересекаются, но непрерывно сближаются — чем дальше они уходят в бесконечность, тем они ближе.

4

После присуждения Нобелевской премии Пастернаку и того, что после этого началось в Советском Союзе, Элиот был среди тех британских писателей, которые подписали телеграмму Председателю Союза писателей СССР в защиту Пастернака^[9].

Элиот не ограничился подписью под телеграммой. В комментарии к письму Пастернака Элиоту говорится: «Т.-С. Элиот через Ст. Спендера послал Пастернаку слова привета и свои книги: „The elder statesman”, „Poems”, „Four Quartets”, „Collected poems”, страницы которых содержат пометы Пастернака» (X, 569).

Эти книги хранятся в Музее Бориса Пастернака в Переделкино. Мы с директором Музея Ириной Ерисановой их посмотрели. Пометки есть только на одной из этих книг: T. S. Eliot. Poems 1909 — 1925, London, Faber & Gwyer, 1925, и только на стихотворении, открывающем книгу, — «The Love Song of J. Alfred Prufrock». Ирина Ерисанова сразу высказала серьезные сомнения по поводу того, что пометки принадлежат Пастернаку. Несмотря на краткость пометок, почерк, которым они сделаны, совсем не похож на пастернаковский «летящий». Например, то, что Пастернак читал и своеобразно размечал стихи Стивена Спендера, никаких сомнений не вызывает. Вероятнее всего, пометки на книге Элиота принадлежат не Пастернаку, а Корнею Чуковскому^[10].

Никаких пометок на книге Элиота «Four Quartets» нет. И, судя по ее виду, читали ее не часто. Разве что перелистывали. И тем не менее...

5

Одной из тем «Четырех квартетов» является остановка времени, выпадение из временного движения.

Эта тема вводится уже в первом квартете «Бёрнт Нортон» (Burnt Norton)

At the still point of the turning world. Neither flesh nor fleshless;

Neither from nor towards; at the still point, there the dance is,

But neither arrest nor movement. And do not call it fixity,

Where past and future are gathered. Neither movement from nor towards,

Neither ascent nor decline. Except for the point, the still point,

There would be no dance, and there is only the dance^[11].

В спокойной точке вращенья мира. Ни сюда, ни отсюда,

Ни плоть, ни бесплотность; в спокойной точке ритм,

Но не задержка и не движенье. И не зови остановкой

Место встречи прошлого с будущим. Не движенье сюда и отсюда,

Не подъем и не спуск. Кроме точки, спокойной точки,

Нигде нет ритма, лишь в ней — ритм.

(Перевод Андрея Сергеева)^[12]

Я буду придерживаться перевода Сергеева, но в тех немногих случаях, когда он отступает от оригинала «не в ту сторону», я буду его немного поправлять. Тема вращения, повторения, возвращения одна из главных и во втором квартете «Ист Коукер» (East Coker)^[13]. Первая строчка: «In my beginning is my end» — «В моем начале — мой конец» (Ахматова взяла ее эпиграфом ко второй части «Поэмы без героя»). Последняя строчка: «In my end is my beginning» — «В моем конце — мое начало». Это та самая тема остановки времени, которая звучит и в стихотворении Пастернака.

Но самое важное — совпадения в стихотворении Пастернака с первой частью четвертого квартета — «Литл Гиддинг» (Little Gidding)^[14]. Квартет начинает так:

Midwinter spring is its own season

Sempiternal though sodden towards sundown,

Suspended in time, between pole and tropic.

When the short day is brightest, with frost and fire,

The brief sun flames the ice, on pond and ditches,

In windless cold that is the heart’s heat,

Reflecting in a watery mirror

A glare that is blindness in the early afternoon.

And glow more intense than blaze of branch, or brazier,

Stirs the dumb spirit: no wind, but pentecostal fire

In the dark time of the year. Between melting and freezing

The soul’s sap quivers. There is no earth smell

Or smell of living thing. This is the spring time

But not in time’s covenant. Now the hedgerow

Is blanched for an hour with transitory blossom

Of snow, a bloom more sudden

Than that of summer, neither budding nor fading,

Not in the scheme of generation.

Where is the summer, the unimaginable

Zero summer?

Весна посреди зимы — особое время года:

Вечность, слегка подтаивающая к закату,

Взвешенная во времени между полюсом и экватором.

В краткий день, озаренный морозом и пламенем,

В безветренный холод, лелеющий сердце жары,

Недолгое солнце пылает на льду прудов и канав

И, отражаясь в зеркале первой воды,

Ослепляет послеполуденным блеском.

И свечение ярче света горящей ветви или жаровни

Пробуждает немую душу: не ветер, но пламя Духова дня

В темное время года. Силы души оживают

Меж таяньем и замерзаньем. Не пахнет землей

И не пахнет ничем живым. Это весна

Вне расписанья времен. Живые изгороди

На часок покрылись беленькими лепестками

Снега, они расцвели внезапней,

Чем это бывает летом, у них ни бутонов, ни завязей,

Они вне закона плодоношения.

Где же лето, невообразимое

Лето, стоящее на нуле?

(Перевод Андрея Сергеева)

Первое слово — «Midwinter» Сергеев переводит «посреди зимы». Кембриджский словарь дает два значения.

«1. the middle of the winter:

Temperatures can drop well below freezing in midwinter.

2. the winter solstice, the particular day of the year on which it is light for the shortest period of time (21 December in northern parts of the world, 21 June in southern parts of the world):

They celebrate midwinter by lighting candles»^[15].

Перевод:

«1. середина зимы:

Температура может опускаться значительно ниже нуля in midwinter.

2. зимнее солнцестояние, особый день года, когда световой день самый короткий (21 декабря в северном полушарии, 21 июня в южном полушарии):

Они празднуют midwinter зажженными свечами».

«Зажженные свечи» еще и потому, что «midwinter day» — это «Christmas», Рождество, день совсем близкий к 22 декабря.

Какое же из двух значений имеет в виду Элиот в своем стихотворении? Ему нужны оба. Хотя это разные дни года и середина календарной зимы не совпадает с солнцестоянием.

Элиот описывает и январские заморозки, когда «Temperatures can drop well below freezing», и зимнее солнцестояние — «the winter solstice».

«Midwinter» — это середина зимы. Элиоту нужна предельно низкая температура, самый сильный мороз, чтобы противопоставить ее яркому солнцу и будущему лету. Тем самым он как бы охватывает все возможное пространство погодных изменений. А самая низкая температура в Англии (в том числе и в Литл Гиддинге) — в середине января. Но в январе и ясные дни случаются чаще, чем в декабре. И в это морозное время врывается неурочная весна — «own season» (особое время года «вне расписанья времен» (Пастернак) — «This is the spring time / But not in time’s covenant»).

«Midwinter» — это солнцестояние — остановка времени. Сергеев перевел «Sempiternal though sodden towards sundown, / Suspended in time, between pole and tropic» как «Вечность, слегка подтаивающая к закату, / Взвешенная во времени между полюсом и экватором». И тем самым переводчик несколько исказил смысл. У Элиота именно «between pole and tropic», а не «между полюсом и экватором», то есть не между предельным холодом и предельным жаром (эта тема тоже есть, но она вводится Элиотом иначе, и я это описал выше), а между двумя точками, которые как бы охватывают все время как целое.

В полдень («in the early afternoon» — сразу после полудня) зимнего солнцестояния Солнце видно над южным тропиком — тропиком Козерога — под прямым углом, и предметы в этот день и час на тропике Козерога не отбрасывают тень. Это максимальное смещение Солнца на юг, это самая глубокая ночь на полюсе. Это все время сразу, дальше начнется сближение и повторение. Солнце сдвинется на Север и дойдет до северного тропика — тропика Рака в день летнего солнцестояния.

И вот таким образом охватывая все разнообразие света и тени, холода и жара, Элиот останавливает время. И «Нам кажется, что время стало» (Пастернак).

Может ли у Элиота «midwinter» иметь только значение «зимнее солнцестояние» и описанная оттепель приходится не на середину зимы, а прямо на 22 декабря? Вроде бы ничего этому не противоречит. Но тогда первое значение «midwinter» Элиоту мешало бы, оно оказалось бы лишним и точнее было бы сказать «solstice» (солнцестояние) — назвать вещи прямо своими именами. Но Элиоту нужны именно оба значения. И у него нет никакой фактической ошибки (в отличие от пастернаковского стихотворения). Элиот здесь использует омонимы (разные значения midwinter) как синонимы.

Здесь я приведу пример из несколько другой области. Когда британский сериал «Midwinter of the Spirit» переводили на русский, ему дали название «Апогей духовной зимы»^[16]. Это весьма изобретательно, потому что в русском языке слово «апогей» означает экстремальное состояние чего-либо. Хотя, наверное, «Весна в апогее зимы — особое время года» звучит не лучшим образом. Но так действительно точнее. И если бы Пастернак написал «Зима подходит к апогею» — тоже никакого вопроса бы не было. Но он так не сделал.

Пастернак в «Единственных днях» близко подходит к темам «Четырех квартетов».

«The brief sun flames the ice» подобно «И солнце греется на льдине». Конечно, такая оттепель, весеннее солнце среди зимы в России явление довольно редкое. Но ведь и солнце, сверкающее на льду, не менее редкое явление для Англии.

Эти дни неповторимы, но они повторяются «без счета» и становятся точкой отсчета, нулевым временем («Zero summer»).

У Пастернака из бесконечного повторения в точке остановки времени, при столкновении холода и жара рождаются вечно длящиеся «объятья». Эти объятья самодостаточны, они выключены из времени и замкнуты на себя. Они прекрасны, потому что бесплодны, как снежные цветы у Элиота («transitory blossom / Of snow»). Но это объятья. В них есть человеческое тепло, а не только ледяная философская констатация невообразимого лета, стоящего на нуле («the unimaginable / Zero summer»). И в этом можно увидеть прямую полемику с Элиотом.

И возвращаясь к вопросу, который задала Дина Магомедова. Я полагаю, что пастернаковская «ошибка» — это скрытая ссылка на Элиота. И солнцеворот, и середина зимы у Пастернака — это элиотовское «midwinter».