Рыбин Александр Сергеевич родился в 1983 году в Калининской области. Окончил факультет журналистики Тверского государственного университета. Независимый журналист, автор многочисленных публикаций о Средней Азии и Ближнем Востоке. В «Новом мире» публикуется впервые. Живет в городе Джизан, Саудовская Аравия.
Александр Рыбин
*
ГАСТРОНОМИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ
В современном синематографе есть следующий модный элемент: указывать в начале фильма, что он основан на реальных событиях. Модно не выдумывать историю, а действительно произошедшую историю адаптировать под искусство. Эти очерки основаны как раз на реальных событиях. Так как они про гастрономию, то в каждом есть свои авторские добавки — ведь именно таким образом любое блюдо становится особым, именно твоим, личной рецептурой.
Блинная беглого президента
Никогда нельзя сдаваться, если ввязываешься в такое серьезное дело, как создание нового государства. Радован Караджич ввязался. Стал первым президентом («председником» — по-сербски, это слово грубее и хлеще, чем латинизм, больше подходит для обозначения верховной власти) государства боснийских сербов — Республики Сербской. Республика Сербская в первой половине 1990-х воевала на несколько фронтов — против мусульман, против хорватов, против НАТО, а изнутри ее разрывали интриги местных военных и политиков. Председник Караджич доверился советам из Белграда, чтобы одолеть внутренних соперников. Понадеялся на Слободана Милошевича, правившего в Сербии. Поэтому отказался помогать сербам в Хорватии, когда в 1995-м хорваты громили их государство Книнская Краина. Поэтому позже согласился на признание Дейтонских соглашений, которые поставили крест на независимости Республики Сербской и политической карьере самого Караджича. С 1996-го за Караджичем начали охотиться спецподразделения стран НАТО, чтобы сдать в Международный трибунал по военным преступлениям. И вот тут-то он отказался сдаваться и кинулся в бега.
И скрывался он дерзко. Оброс до неузнаваемости бородой и шевелюрой, занялся наукой. До восстания боснийских сербов Караджич работал психиатром, имел звание профессора. Беглый председник начал проводить публичные лекции, принимал пациентов и писал статьи в научные журналы. Будто решил прожить ту жизнь, которую у него отняли политика и война в Боснии. Устоять во главе нового государства не получилось, поэтому он попытался вернуться на тот путь, с которого сбился, который ему уже был хорошо знаком. Он поселился в Белграде на улице Юрия Гагарина. Район безликих многоэтажек, новая часть города, застроенная во времена коммунистической Югославии и милошевичевской Сербии. Бывший президент бывшего государства выбрал себе псевдоним «доктор Дабич». У этого псевдонима мрачный оттенок. Он созвучен с сербским именем дьявола — «джаво». Доктор Драган Дабич — доктор Дорогой (Любимый) Дьявол. До войны Караджич писал стихи — он и остался поэтом.
Доктор завел собственную клинику в том же Новом Белграде. У него появились новые белградские привычки. Например, он регулярно посещал блинную «Пинокио» (корректное написание на сербском имени героя итальянской сказки) на площади Караджорджева в районе Земун.
Земун, когда граница между Австро-Венгрией и Османской империей проходила по рекам Дунай и Сава, был пограничным городом европейской державы. Напротив него высились минареты принадлежавшей османам крепости Белград. В коммунистической Югославии Земун прицепили к Белграду, и между ними выросли многоэтажки Нового Белграда, как раз там и пролегла улица Юрия Гагарина. Но земунцы по-прежнему не считают себя белграджанами. Они гордятся своим районом, гордятся тем, что он имеет славу главного бандитского рассадника Сербии. В 1990-х и начале 2000-х самой опасной криминальной группировкой бывшей Югославии и одной из самых опасных в Европе являлся «Земунский клан». Боевики, подчинявшиеся лидеру этой группировки, в 2003 году застрелили сербского премьер-министра Зорана Джинджича. Не сказать, что земунцев этот факт очень смущает. Они гордятся мрачным ореолом своего района.
Доктор с мрачно звучащей фамилией Дабич заходил в «Пинокио» поесть недорогие блины (палачинки) с начинкой. За все время, пока он был там постоянным посетителем, он предпочитал заказывать один и тот же вид. По крайней мере так рассказывала повар-продавец «Пинокио», когда увидела по телевизору «доктора Дабича», которого сербская госбезопасность арестовала за то, что он Радован Караджич. Бывшего председника боснийских сербов арестовали 21 июля 2008-го, он ехал в автобусе из Земуна в городок Батайница. К нему подошли оперативники и попросили не создавать лишних проблем, надели наручники и повязку на глаза. На следующий день Караджича показало сербское государственное телевидение. Многие граждане не поверили, что это и есть самый разыскиваемый в Европе политик. Работница «Пинокио» узнала доктора Дабича. Только когда арестант сбрил бороду, постригся и надел столь привычные для главы любого государства рубашку, галстук, пиджак и брюки, сомнений уже не осталось — пойман тот самый Радован Караджич.
В Белграде, хоть он и наполнен полутора миллионами жителей, слухи расползаются быстрее газетных новостей. Он все-таки очень восточный город. О походах беглого председника в «Пинокио» скоро знали все. Туда стали заходить и сторонники Караджича, и журналисты, и иностранцы. А блинная осталось такой же, какой была при докторе Дабиче, даже 11 лет спустя после ареста: киоск с кухней, перед которым над тротуаром натянут тент и стоят не больше десятка крошечных круглых столиков. Лишь разнообразилось меню. Появилось два новых вида блинов: «Радован Караджич 1» и «Радован Караджич 2».
Палачинки — круглые тонкие блины. Различаются они начинкой. В «Пинокио» полторы сотни разных сочетаний начинок. При средней стоимости палачинок 190 динар (за 1 USD давали 107 динар) за фирменных «караджичей» нужно отдать 250. «Радован Караджич 1» — блин, смазанный темной шоколадной пастой, которую посыпают смесью кешью с брусникой. Второй вариант — блин смазывают пастой из молочного шоколада со вкусом лесного ореха и обсыпают той же смесью кешью с брусникой. Однако самому Караджичу нравились, как мне рассказала работница блинной, несладкие палачинки. «Он обычно брал те, которые называются „Макси 2”», — сказала она и ткнула пальцем в меню, прилепленное над окошком, через которое делают заказы и расплачиваются. В меню был указан состав начинки: ветчина, сыр кашкавал (полутвердый желтый сыр из овечьего или коровьего молока), жареные грибы, острая свиная колбаса кулен и каймак. Настоящая плотная балканская еда. Один «Макси 2» весил под полкило.
По диагонали от «Пинокио» находится здание главного штаба военно-воздушных сил Сербии. Теперь бывшее. Великолепное задание в стиле конструктивизма: мягко сглаженные ребра углов, полукруглые просторные балконы, над центральным подъездом наполовину застекленная башня с лестничными пролетами. В нем отсутствует дух милитаризма, это фантазия на тему переплетения геометрических форм. Здание штаба построили в 1935 году. Тогда самым модным архитектурным веянием Европы был конструктивизм, изобретенный революционным Советским Союзом в 1920-х. Военные забросили штаб весной 1999-го, когда Сербию бомбила авиация НАТО. Милошевич сдал сербов в Хорватии, сдал сербов в Боснии (и верного последователя Караджича вместе с ними), надеясь, что его-то за такие уступки точно не тронут. Он пытался построить маленькую уютную европейскую страну с большими азиатскими амбициями. НАТО разбомбило его мечту. А потом, в 2000-м, его сверг собственный народ и военные. Новое сербское правительство передало его Гаагскому международному трибуналу по военным преступлениям, который и разыскивал Караджича. Представляю, как бывший председник бывшего государства, заказав толстенный блин «Макси 2», стоял за крошечным столиком в тени тента и смотрел на здание, ставшее символом поражения сербской армии и его друга-предателя Милошевича. Наверняка, доктор Дабич размышлял о своей рухнувшей жизни и прикидывал, какая его ждет расплата, когда враги из прошлого все-таки догонят его и объявят Радованом Караджичем. И воздух был пропитан запахом жарящихся блинов. Вокруг штаба темно-зеленые купы лип. Мимо «Пинокио» в сторону пляжа Лидо на Дунае проходили горожане — земунцы и белграджане. Было 21 июля 2008 года. Доктор Дабич планировал, доев блин, сесть на автобус в сторону городка Батайница.
Гранатовый сок
Государство, в классическом смысле этого понятия, в Афганистане закончилось в 1992 году. Его конструировали советники из СССР и афганцы, получившие образование в Москве, Киеве и Ташкенте. В апреле 92-го его растащили на вотчины мятежные генералы, племенные авторитеты и просто бойкие ребята, умеющие сколотить вооруженную банду. С 2001-го государственное устройство в Афганистане пытались реанимировать США. К 2018-му их попытку можно оценить модным у политологов и журналистов термином failed state. Причем уровень насилия в стране нарастал в геометрической прогрессии. 2018-й стал «самым смертоносным» годом (было убито наибольшее количество участников боевых действий и гражданских лиц) за все время присутствия американских войск и советников. В тот год из общего, по всему миру, числа мирных жителей, погибших из-за вооруженных конфликтов, половина пришлась на Афганистан. А меня в октябре редакция отправила писать репортаж о выборах в местный парламент. Я был единственным журналистом из России на этих выборах.
Для подавляющего большинства иностранцев Афганистан нынче начинается с кабульского аэропорта (пересечение наземных границ и основные автомагистрали к столице стали чрезвычайно опасными). Его в «нулевые» строили по проекту и на деньги Японии, но назвали в честь правившего на тот момент афганского президента — Хамида Карзая. Пограничники шлепают штамп, выходишь из терминала: если официальное лицо дипломатического уровня или из международной неправительственной организации, то на автостоянке напротив тебя должны ожидать. Если журналист или просто турист, то проходишь внутренний периметр безопасности, за ним стоянка такси — надежные водители, которых знают в лицо местные полицейские и военные. Я направлялся в центр города пешком. Миновал внешний периметр безопасности — коридоры между бетонными заборами, вышки с пулеметчиками, гирлянды колючей проволоки — и сразу же попал в суету и грязь бедного восточного города.
Я уже бывал в Кабуле, восемью годами ранее. Он был безопаснее. Иностранцы спокойно разгуливали в центре, сидели на лавках в парке Шари-Нау, спорили с владельцами антикварных лавок на Куриной улице, ели в дешевых забегаловках на базаре. «Почему вы идете пешком?» — остановил меня офицер, сопровождаемый несколькими вооруженными полицейскими. «Иностранцам опасно сейчас гулять по Кабулу: террористы могут похитить или убить. Вам надо сесть в такси», — добавил он, не дав мне ответить. И попросил мой паспорт. Офицер все время говорил по-английски. Получив паспорт, он сменил язык.
— Ты — русский?
— Да.
— Я учился в Рязани, в десантном училище. Ты таджик, да?
— Нет. Русский русский.
— Зачем в Кабуле, брат? Идешь пешком, я заволновался. Тут очень опасно для иностранцев сейчас. Давай подвезу. Куда тебе?
У спрашивающего была пыльно-голубая форма афганской полиции и звание полковника. Худощавый, костлявое лицо, заросшее неухоженными бородой и усами. Тот типаж силовика, который предпочитает стрелять на передовой, а не зарабатывать награды и звания в безопасном тылу. Глаза его скрывали черные тактические очки. Обычно у таких персонажей сильно суженные зрачки — от постоянного адреналина и яркого солнца.
Мы погрузились в зеленый пикап «Тойота». Полковник со мной в кабину, он — за рулем. Остальные — в кузов, свесив ноги за борт. «Поедем в наше управление. Чай будем пить. Есть водка? Водки можем выпить. Я давно по-русски не говорил», — объявил полковник по дороге. Мы въехали в район Вазир-Акбар-хан, где расположены министерства, дворец президента и посольства. Коридоры из бетонных пятиметровых заборов, вышек с пулеметчиками, гирлянд колючей проволоки. Я вспомнил, как несколько лет назад здесь можно было встретить иностранцев со странными прическами и яркими нарядами — ребята прикладывались к экстриму по пути из Европы в Индию. Теперь даже пешеходы афганцы стали редкостью. Террористы старались подрывать заминированные автомобили в Вазир-Акбар-хане, выбрав целью одно из министерств или посольств. Взрывная волна и осколки, рикошетом от бетонных стен, расходились по узким коридорам свободного пространства. Поэтому гибли при терактах обычно случайные прохожие.
В сторону медленно отползли ребристые металлические ворота. Перед нами двое полицейских, выставивших вперед автоматы Калашникова. Полковник приветственно высунул руку из окна, словно американский рэпер. Полицейские махнули, чтобы проезжал, и отошли в сторону.
В кабинете полковника никаких излишеств. Простой стол, офисный стул на колесиках для него и три точно таких же стула для посетителей. На стене под стеклом коллекция обмотанных изолентой выключателей и проводов. «Собираю необычные детали от самодельных взрывных устройств, — пояснил полковник. — Мое управление занимается их поиском и разминированием, ловим смертников, находим лаборатории, где изготавливают взрывные устройства. Дома у меня коллекция холодного оружия. Афганцы славятся своими ножами, кинжалами и саблями. Про Куриную улицу слышал? Но не верь, если будут предлагать тебе старинные сабли. Все — подделка, новые. Настоящих старинных мало осталось. Многие вывезли иностранцы».
Ординарец внес поднос с чаем и сухофруктами. Полковник наконец-то снял черные очки. Да, у него очень узкие зрачки, крохотные точки. Глаза зеленого оттенка — вероятно, таджик или бадахшанец.
— Водку с собой привез?
— Алкоголем не очень увлекаюсь. Меня больше женщины интересуют.
— У нас женщин нет, кроме проституток из Китая.
Понятно. Значит ему недоступны закрытые приемы в дипломатических миссиях и культурных центрах, куда являются местные девушки из состоятельных семейств, чтобы найти себе мужей-иностранцев. В прошлый визит в Кабул я познакомился на приеме в индийском культурном центре с 23-летней художницей, хазарейкой. Правда, мы больше ни разу не встретились (она настойчиво звонила и предлагала свидание в одном из дорогих хорошо охраняемых ресторанов в модном районе Green Village), потому что в парке Шари-Нау среди тощих гималайских кедров познакомился с местной киноактрисой. С ней-то я и ездил в иранскую кальянную в Green Village...
Он не пил чай. Поставил стакан перед собой и продолжал рассказывать и расспрашивать. Я заметил на левом рукаве у него, между локтем и кистью, маленькие розовые пятна. Ну это же управление, где разыскивают смертников и лаборатории по изготовлению бомб, — конечно, здесь проводились допросы, подозреваемых жестоко пытали, чтобы они сдавали своих подельников. Брызги крови, переломанные кости, выбитые глаза. Или во время зачистки вытаскивал из-под огня боевиков раненного подчиненного.
— Кровь? — спросил я, указав на пятна.
— Нет. Гранатовый сок.
Я не поверил. Не знал точно, какого оттенка высохший на пыльно-голубой материи гранатовый сок, но в стране, где каждый день гибнут десятки людей, офицер, испачкавший униформу во фруктовом соке, — это казалось полной чушью.
Тележки со свежими гранатами, когда наступал сезон их созревания, стояли повсюду на центральных улицах Кабула. Торговцы взрезали несколько фруктов, чтобы показать крупные алые зерна. Тут же стояла дешевая соковыжималка и стаканы разного объема. Под тележкой бак с водой, в котором торговец мыл посуду. Поллитра свежевыжатого сока стоили 80 афгани (за 1 USD давали 78 афгани). Удовольствие для бедных. Как и приторно сладкий тростниковый сок, или морковный, или яблочный. И легкий заработок для жителей окрестных сел: телега, соковыжималка из магазина дешевой китайской техники, несколько стаканов, фрукты из своего сада и мотоцикл, чтобы все это привезти.
Я видел, как к уличным торговцам подходят простые постовые полицейские с небрежно свисающими автоматами. Пьют сок, расплачиваются, перекидываются несколькими фразами с торговцем или другими покупателями. Но ни разу не видел, чтобы остановился служебный автомобиль, из которого выходит высокопоставленный офицер и занимает свое место в очереди. Толкаясь среди других покупателей, легко можно расплескать сок на свою одежду. А если ты пьешь сок в ресторане — разумеется, цена там в несколько раз выше, зато чище и безопаснее, — то движения спокойные и точные.
— Надолго в Кабуле? — спросил полковник.
— На неделю. Выборы у вас пройдут, и обратно.
— Вот моя визитка. Если будут какие-то проблемы, то звони, не стесняйся. Теперь, извини, надо работать. Куда ты просил тебя подвезти? Мои ребята отвезут.
Выборы прошли. За один день при атаках на избирательные участки по всей стране погибли почти 60 человек, из них не более 15 — военные и полицейские, остальные — гражданские. Я успел слетать в Герат. Там было спокойнее, чем в Кабуле. Немногочисленные нищие и бродяги неназойливы, мусора на улицах гораздо меньше, ритм жизни — размереннее. Вернулся в столицу. У меня оставался еще один день до вылета в Россию. Свободный день. Я отправился гулять по «микрорайонам», которые построили в 1970-х советские строители по советским же проектам. Типовые для любого провинциального российского городка кварталы с пятиэтажками из серого силикатного кирпича. В реалиях Кабула они впечатляли. Бородатые мужики в тюрбанах, длиннополых рубахах, изношенных башмаках и с пуштунскими накидками пату, переброшенными через плечо; женщины в голубых чехлах бурок, глядящие на мир через мелкую сетку, закрывающую лицо; ишаки, преградившие дорогу патрулю НАТО из трех грозных бронеавтомобилей Oshkosh; завывание муэдзина из близлежащей мечети. Советские строители задумывали «микрорайоны» как витрину коммунистической идеологии, теперь в сочетании с афганским failed state они создавали атмосферу победившей антиутопии.
Я подошел к торговцу гранатовым соком, стоявшему в одном из дворов в тени платана. Через день окажусь в северной стране, где гранаты будут гораздо дороже и худшего качества. Я попросил литр. «Як (один) литар?» — уточнил продавец. «Як», — подтвердил я. Он ополоснул две пивные кружки и поставил на пластмассовый замызганный столик. Зажужжала соковыжималка. Подошел молодой постовой полицейский, автомат свисал стволом вниз за спиной. Терпеливо наблюдал, как заполняется полулитровая кружка. Затем, жестикулируя и используя смесь дари и английского, объяснил мне, что тоже хочет сок, можно ли ему «little», а потом продавец будет наполнять вторую кружку. «Хуб (хорошо)», — кивнул я. Полицейский получил свой двухсотграммовый граненный стакан с соком и предложил чокнуться. Звон стекла. Немного ярко-красного сока выплеснулось на пыльно-голубую униформу. Пока патрульный неспешно пил, я разглядывал пятна, образовавшиеся на его рубашке. Все-таки их оттенок был светлее, чем пятна на форме полковника.
Рыба из Тигра
Дважды меня посвящали в приготовление мазгуфа «по-настоящему», то есть в соответствии с оригинальным, древним, древнее, чем само государство Ирак, рецептом. Это блюдо — визитная карточка крупнейших иракских городов: Багдада и Мосула. В первый раз его рецепт мне рассказывал бежавший из Багдада дизайнер, во второй — сержант полицейского спецназа, сопровождавший меня и несколько других журналистов на передовой в Мосуле...
Весна 2015-го. По пути на северо-восток Сирии, занятый отрядами курдской самообороны и ассирийским ополчением, я заехал в Иракский Курдистан, в город Сулеймания. В Сулеймании надо было решить технические вопросы с заездом в Сирию — там располагалось официальное представительство сирийских курдов. На Ближнем Востоке дела быстро не делаются, люди прежде должны узнать друг друга, а затем решат: помогать или нет. Поэтому я застрял в Сулеймании на две недели. Через неделю знал уже всю активную тусовку экспатов и общавшихся с ними местных. Однажды вечером французы, преподававшие во франко-курдском лицее, позвали меня на «fish barbeque». Мы приехали к особняку недалеко от центра города. Во двор за глухим каменным забором набилось десятка полтора местных — курды, арабы. Дирижировал бородатый здоровенный араб с кудрявой шевелюрой до плеч. В круглой клумбе на потрескавшейся корке земли он разводил огонь. Остальные для костра ломали на щепы деревянные ящики. Щепы трещали, гребень огня разрастался. Араб отошел к столу, на котором стоял пластмассовый контейнер — в нем плескались несколько крупных карпов. Выхватил одну рыбу за хвост, с размаху ударил ее о стену головой и бросил на стол. Похожим на иранский кард ножом вспорол брюхо.
Руководившего готовкой звали Фарадж. Родился он в Багдаде, где прожил до 32 лет, до 2007 года. «Почти каждый день случались теракты — взрывались заминированные автомобили, смертники в поясах шахидов, заложенные на маршрутах американских армейских конвоев самодельные бомбы. Ты просыпаешься и ложишься спать под грохот взрывов. Работаешь под грохот взрывов, целуешься с девушкой... — рассказывал Фарадж, вычищая внутренности карпа. — Мои родители настояли, чтобы я перебрался в Сулейманию, потому что тут гораздо спокойнее, а я единственный ребенок. Остался единственным: младший брат и сестра погибли. Попали под американскую бомбардировку, когда ездили к родственникам в провинцию. Тут очень безопасно. Но найти работу по профилю, а я работал в Багдаде дизайнером, сложно. Много образованных ребят с опытом, полученным заграницей». Он занимался в Сулеймании дизайном от случая к случаю, а основным заработком стала работа поваром в ресторане. «Известный ресторан арабской кухни. Арабская кухня и курдская — сильно различаются. Они — потомки кочевников, мы — потомки оседлых речных цивилизаций. Мы будем готовить мазгуф из этого, — Фарадж ткнул пальцем в бок рыбы. — Слышал про такое блюдо? О, этому способу приготовления карпа тысячи лет. Шумеры, которые основали первые государства в Месопотамии, ели мазгуф. Речную рыбу они почитали выше, чем морскую. Считали, что она умнее и хитрее, потому что должна плавать по узким рекам, а не по бескрайнему морю». Он сделал дополнительные надрезы в голове и хвосте карпа и развернул его, как сложенный вдвое лист. «Смесь кориандра, зиры, красного и черного перца, плюс немного соли, залито оливковым маслом». Фарадж обмакнул пальцы в вазочку со смесью и смазал рыбу. Затем проткнул ее тело поперек двумя металлическими длинными штырями и поставил возле огня — внутренней стороной к огню. Выхватил из контейнера следующего бьющегося карпа.
«В Багдаде до вторжения американцев рестораны были достаточно дешевыми. Каждая семья несколько раз в неделю могла прийти на ужин в ресторан и заказать мазгуф. Тогда его готовили по традиционным рецептам, ставили запекаться на бетонные круглые возвышения, где на песке лежали горячие угли. Или, если ресторан подороже, у него во дворе имелась яма, куда ссыпали угли и рыбу ставили по краю ямы. Именно этот способ — оригинально шумерский. Сейчас открытый двор для любого ресторана в Багдаде — недоступная роскошь. В случае взрыва или минометного обстрела сколько клиентов погибнут? Поэтому теперь мазгуф обычно готовят в духовке. К тому же добавляют экзотические специи. Например, тамаринд. У шумеров откуда взялся бы тамаринд?! Они про него не знали», — горячился Фарадж.
Меня больше всего интересовало, откуда рыба. Шумеры ловили карпов в Тигре. Весной 2015-го большая часть протяженности Тигра в Ираке контролировалась антиправительственными радикальными группировками. Они захватили все города по обе стороны реки от Мосула до пригородов Багдада, в северных и западных пригородах иракской столицы шли бои между правительственными силами и боевиками. «Рыба из Ирана, — ответил Фарадж. — Сейчас рыбу из Тигра на наших рынках не найдешь. Даже если бы тут оказалась рыба из Тигра, я не купил бы. Ты слышал, что террористы отрубают головы пленникам в Мосуле на мостах через Тигр и бросают тела в реку? Ослы! Говорят, что они запрещают вылавливать и хоронить трупы казненных, поэтому разлагающиеся трупы доплывают до Багдада».
Расставив всех «развернутых» рыб вдоль слабого огня, он взялся за приготовление гарнира. Тонкими ломтиками нарезал помидоры и лук, надвое лайм, на отдельную тарелку вывалил из банки соленые огурчики. Заготовил соус: в тхину добавил оливковое масло, сок лимона и посыпал зеленью. Попросил меня тщательно размешать. Другим Фарадж тоже давал задания и поручения, чтобы они были вовлечены в общее дело.
Через час он начал по очереди выдергивать штыри с рыбой. Раскладывал ее на угли чешуей вниз на несколько минут, до образования корочки. Пять больших рыб при четырех тарелках гарнира и трех соусницах живописно распределили на три серебряных подноса. Карпа по тысячелетнему рецепту мы запивали пивом «Farida», которое производилось в осажденном религиозными радикалами Багдаде.
...В следующий раз мне довелось наблюдать приготовление мазгуфа ровно два года спустя. День выдался скучным. Очередной день битвы за Мосул. Все время шел дождь, поэтому боевая авиация не вылетала, а без ее поддержки иракская армия, полиция и проправительственные ополченцы не решались продолжать зачистку городских кварталов от террористов. Стихийный пресс-центр располагался в заброшенном особняке в юго-западном пригороде Мосула. Иракские журналисты и несколько иностранных, я среди них, жили в пресс-центре. Большинство иностранных журналистов жили в более безопасном и комфортном Эрбиле, а в пресс-центр приезжали на арендованных автомобилях и с нанятыми переводчиками, чтобы получить разрешение для выезда на передовую. Особняк охраняла группа полицейского спецназа, руководил ею сержант Ала — он единственный свободно говорил по-английски. Группа Ала также сопровождала журналистов во время пребывания на передовой. Я предпочитал больше общаться с военными и полицейскими, чем с коллегами, поэтому вместе с Ала сидел под тентом во дворе и курил кальян. Мы наблюдали, как по дороге из Мосула идут с телегами и узлами беженцы, похожие на мокрых испуганных воробьев. С противоположной стороны дороги американцы изредка постреливали по городу из тяжелых минометов. Дождь барабанил по тенту.
От особняка до правого берега Тигра было метров 300, но я не ходил туда. Иностранцам запрещалось удаляться от особняка — мы особенно ценная добыча для террористов. Ала рассказывал, что пару дней назад ходил на реку пострелять уток.
— Как успехи?
— Никаких. Но, согласись, странно, что тут война во всю идет, а утки не улетели?
— Да уж.
— Раньше, когда подростком был, я часто ходил охотиться на уток и на рыбалку. На рыбалку с отцом почти каждые выходные ходили. Ты, кстати, когда-нибудь мазгуф пробовал?
— Один раз.
— Кто его готовил?
— Уроженец Багдада.
— Да, этот должен знать хорошую рецептуру. Он огонь раскладывал на земле или на бетоне?
— На земле, в клумбе.
— Вот это правильно. Действительно древняя рецептура. Я был пару раз в Багдаде в дорогих ресторанах на набережной — заказывал мазгуф. Они карпов держали в аквариумах прямо в воде Тигра. Правда, угли, чтобы печь, раскладывали на бетонных столах со штырями. Ты можешь себе представить, чтобы шумеры пользовались бетоном? Они на земле готовили. И рыбу меньше высушивает, если готовить на земле. Смысл не в том, чтобы высушить рыбу жаром углей, ее нужно пропечь и чтобы она получилась сочной.
Он пообещал приготовить мазгуф «по-старой традиции», когда выдастся сухой день. Следующий день как раз оказался ясным и теплым. Небо с утра было расчерчено белыми полосами инверсионных следов от боевой авиации. По дороге в сторону Мосула двигались колонны «хамви» и танков. Мы поехали в город, где армия и полиция выгрызали террористов из района Джосек. В особняк вернулись еще засветло. Ала скинул каску, бронежилет, налокотники, наколенники, прислонил к стене хорватскую штурмовую винтовку VHS. Оставил себе лишь пистолет и поехал на ближайший базар, чтобы купить карпов.
Вернулся он с пластмассовым контейнером, в котором плавали два средних размеров карпа. И пакетами, набитыми овощами и хлебом. К нам присоединился чешский журналист Раде, мастер правильно выпить за компанию, и пару подчиненных Ала. В саду выкопали неглубокую яму, наломали на дрова старые стулья, которые нашли в подсобном помещении.
— Ала, эта рыба из Тигра?
— Ты что?! Какой Тигр?! Сам Шайтан не знает, какая сейчас в нем дрянь водится: бомбы падают, снаряды, трупы разлагаются, топливо сливается. Торговец сказал, что из Большого Заба, приток Тигра.
На самом деле никаких новых подробностей о приготовлении мазгуфа я от него не узнал. Зато соус он готовил очень своеобразный. В каймак выжал лимон, добавил мелко порубленную зелень и смесь дробленных орехов (грецкий орех, фисташки и фундук). «Лишь соус моя личная идея. Все остальное — традиционный рецепт наших далеких-далеких предков», — пояснил сержант. И рыба получилась действительно более сочной, чем в Сулеймании. «Традиционная народная рецептура всегда лучше, чем выдумки дорогих модных ресторанов», — сказал Ала, когда мы закончили шумерскую прифронтовую трапезу.
Это мясо не остывает
Губастая девчонка, лет 23-х — 25-ти, тоненькая, надменная, обязательно в военной форме. Пистолет за солдатским кожаным ремнем на животе, золотые браслеты на запястьях. Жена командующего повстанческим фронтом в маленькой стране на западе Африки. Она приказывала пытать и убивать пленников. Она наблюдала за пытками и расстрелами. Шла гражданская война, ее муж — разница в возрасте между ними 17 лет — пытался захватить страну. И захватил, стал президентом. К нему прилетали белые предприниматели из Европы, в том числе русские, чтобы покупать алмазы. Расплачивались они оружием с бывших советских и югославских военных баз.
Мужа свергли в 2003-м. Она вовремя соскочила, развелась и уехала в Лондон. Начала новую жизнь — светская львица из Африки, экзотической Либерии, бывшая жена Чарльза Тейлора, «одного из самых худших диктаторов современности», как его называла западная пресса. Тейлора поймали миротворцы ООН в 2006-м. Его судил международный военный трибунал в Гааге. Два бритоголовых белых охранника вводили Тейлора в зал заседаний и сидели возле него во время слушаний, чтобы он не бросился на судей, свидетелей или обвинителей. Она сидела среди молодых и симпатичных белых мужчин, глядя новости о судебных заседаниях на своей вилле в восточном пригороде Лондона. Закинув ноги на колени одному из мужчин, потягивала виски, настоящий шотландский виски, а не то дрянное пойло, которое в годы гражданской войны привозили из Нигерии, наклеив на бутылки криво отпечатанные этикетки «original whisky».
Она не забыла свою семью. После того как удрала из Либерии, где против бывшего мужа воевали повстанцы и миротворцы ООН, она перетянула своих родственников либо в Великобританию, либо в Нигерию. Я общался с ее племянником, сыном сестры, когда он прилетел в отпуск из Нигерии в эфиопскую столицу Аддис-Абебу. Тете исполнилось 54, племяннику — Самюэлю было 31. То есть он родился ровно в то время, когда она вместе с мужем и его боевиками подбиралась к либерийской столице — к Монровии. Я пригласил Самюэля в ресторан, чтобы послушать истории о тете. «Настоящий эфиопский ресторан, с настоящей традиционной едой, а не адаптированной под иностранных туристов. Там иностранцы бывают, только если я их привожу. Случайно наткнулся на это место, а теперь дружу с владельцем», — рекомендовал я ему ресторан.
На моторикше «баджадж» мы приехали на рынок в районе Гарджи, вдали от делового и туристического центра эфиопской столицы. Рынок уже сворачивался. Продолжали работать только торговцы фруктами, лотки, на которых жарились во фритюрницах картофельные чипсы, и лотки, продававшие местный растительный наркотик кат. Проезжавшие мотоциклы, «баджаджи» и автомобили поднимали клубы пыли. Ресторан располагался в сердце рынка — между прилавками с катом, расфасованным по сверткам из банановых листьев, и навалами манго. Мы сели под навесом из старых рекламных баннеров. Деревянный стол и две простые деревянные лавки в углу. Официантка, увидев меня, помахала рукой, поприветствовала: «Саламну», — и тут же исчезла. Через пару минут появился владелец. «О, дорогой брат, как ты? Как твои дела? Как тебе жизнь в Аддисе?» — завалил он меня вопросами, и мы обнялись, похлопывая друг друга по спине. Я представил Самюэля. Владелец пожал ему руку. «Что будете заказывать?» Лучшее эфиопское блюдо из мяса — шекла-тибс. Лучше всего в Аддисе его готовили именно в этом ресторане. «Твое лучшее блюдо, полкилограмма, — сказал я. — Пока ждем, выпьем твоего домашнего тэджа». Владалец одобрительно хлопнул меня по плечу и ушел, чтобы распорядиться.
Официантка принесла литровую бутылку без этикетки, заполненную тэджем. И две стеклянные стопки. Самюэль раньше не пил тэдж. «Это традиционное местное вино, которое готовится из веток и листьев особого вида дерева, не помню точно его название, с добавлением меда, поэтому имеет оранжевый цвет, — пояснил я. — В нем может быть от 5 до 40 градусов. Здесь тэдж крепкий». Самюэль, выпив первую стопку, похвалил напиток. Я принялся расспрашивать про его тетю. Самые интересные вопросы оставил на потом, когда бутылка будет заканчиваться или нам даже придется заказать вторую.
Тейлор, руководитель вооруженных отрядов, в те времена еще вождь «освободительного фронта», обещавший «настоящее народовластие и справедливость» после завоевания Монровии, пользовался популярностью у иностранных журналистов. К нему в джунгли приезжали корреспонденты известных журналов и газет. Во время общения с ними по правую руку от него обязательно находилась его жена. Симпатичная, в золотых украшениях, на безымянном пальце правой руки серебряное кольцо с бриллиантом, в армейских френче, брюках, кепке и с оружием — трофей полевого командира, его дорогая игрушка. Самюэль показал фото той поры. Френч тети расстегнут так, чтобы видны были груди, немного, кокетливо, чтобы привлечь взгляд мужчины, самца. Рядом две девушки с автоматами Калашникова — в них никакой кокетливости, вооруженная юная наивность.
Отряды Тейлора за год захватили крупнейшие населенные пункты страны и подступали к пригородам Монровии. «Освободительный фронт» насчитывал десятки тысяч бойцов. Многие — неграмотные подростки, не знавшие в лицо своего лидера, но знавшие о его жене. Поэтому, прибыв в подразделение, она объявляла, кто она такая, и бойцы беспрекословно подчинялись ее приказам. Она принимала решения, кого допрашивать и пытать, объявляла праздничные и рабочие дни, распоряжалась экспроприациями. Если, конечно, поблизости не было самого Тейлора. Хотя его иногда забавляло публично делегировать ей полномочия. «Обращайтесь к этой уважаемой леди, она сейчас главная, дайте мне отдохнуть, я очень устал». И он попивал из горла бутылки с этикеткой «original whisky». А она распоряжалась, кричала, махала пистолетом.
Официантка принесла мясо. На металлическом подносе глиняный высокий горшок с двойным дном. В верхней части шкворчало мелко нарезанное жаренное мясо, под ним отделенные глиняной мембраной ярко пылали угли. Угли можно добавлять или убирать через квадратное боковое отверстие. Возле горшка тарелка со свернутыми блинами инджеры и вазочка со смесью специй оранжевого оттенка. «Это знаменитое шекла-тибс, — сказал я. — Сейчас покажу, как есть». Убрал зеленые веточки розмарина, которые лежали на горке мяса. Оторвал кусок инджеры, подхватил несколько горячих кусков и обмакнул в специи. Самюэль последовал моему примеру. «Отлично, ничего подобного раньше не пробовал. Ты знаешь, как его готовят? Расскажи мне». Я налил еще тэджа ему и себе. «Хорошо. Я буду рассказывать тебе способ приготовления шекла-тибс, а ты мне — о молодости твоей тети». И я рассказал, что лучше всего для этого блюда подходит говядина. Мякоть. Нарезается тонкими полосками, потом посечь их на короткие кусочки. Лук — тоже мелко нарезаем. Мясо обжариваем в большом количестве масла. Лучше в керамической посуде. Постепенно добавляем специи: зеленый перец, розмарин. В конце лук. Затем перекладываем готовое мясо в горшок с двойным дном, сверху добавляем свежий розмарин и, если есть желание, зеленый перец и свежий лук. «Что насчет того, во что мы макаем мясо?» Это называется бербере. Смесь специй: красный перец, имбирь, гвоздика, кориандр, душистый перец, ягоды рута и ажгон. В сочетании с настоящим домашним тэджем — лучшее, что есть в эфиопской кухне. «Гениальный горшок, благодаря ему это мясо не остывает, как бы долго не тянулась трапеза. Надо просто регулировать жар от углей. Тоже важная составляющая шекла-тибс».
Самюэль сказал, что сомневается, что его тетя лично кого-нибудь убила. «Для этого у нее было достаточно подчиненных, зачем марать собственные руки». Но, имея власть над жизнью и смертью, столь заманчиво попробовать самостоятельно прервать чью-то жизнь — она видела столько смертей, и многие из них свершались по ее указанию. Неужели ей никогда не хотелось попробовать самостоятельно добавить одну, две..? «Сомневаюсь». Думаю, он лукавил. Правда, ни один суд в мире не доказал, что бывшая жена Тейлора повинна в убийствах. Правозащитники обвиняли ее в преступлениях против человечности, однако добиться наказания через суд не смогли. «Она, да, очень умная женщина».
Вероятно, Тейлор начал ее бояться, когда заметил, что его боевики покорны жене так же, как и ему. И не для того, чтобы ему угодить. Они уже старались угодить жене-лидеру не меньше, чем мужу-лидеру. Она оттягивала его власть на себя, ее авторитет вырос до уровня его собственного.
В 1997-м Тейлор стал президентом Либерии. Соблюдая формальные принципы демократии — на всенародных выборах. Главный лозунг его предвыборной компании: «Чарльз Тейлор убил моего отца, убил мою мать, но все равно я проголосую за него». Он набрал свыше 70% голосов. Альтернатив не было. Отряды Тейлора контролировали большую часть территории Либерии, местные боялись, что если не изберут его президентом, то он развернет террор более жестокий, чем прежде. Люди приходили на избирательные участки и отмечали кандидата в бюллетене, надеясь, что палач их помилует.
Получив статус официального вселиберийского руководителя, Тейлор начал дистанцироваться от своей жены. Частенько отправлял ее за границу с какими-нибудь поручениями или «просто на отдых». Себе выписывал фотомоделей из Нигерии или Европы (листал журналы о моде, а затем у европейских партнеров-предпринимателей узнавал, сколько стоит «пригласить» понравившуюся девушку). Спустя несколько дней, щедро наградив их, отправлял обратно на своем президентском самолете. «Об этом знала вся Монровия. Невозможно было игнорировать его поведение. Тетя рассказывала, что хотела поднять против Тейлора восстание». Если бы у нее получилось, то стала бы первой женщиной в постколониальной Африке, захватившей верховную власть в результате переворота. Она пыталась договориться с командирами нескольких подразделений. (Самюэль разошелся — то ли от тэджа, то ли от тэджа в сочетании с острым шекла-тибс и расслабленной атмосферой, которая царила в ресторане и поблизости; уже было непонятно, выдумывает он или говорит правду). Они не рискнули. «Думаю, сработал определенный комплекс, сексуальный комплекс. Одно дело подчиняться жене своего президента, другое дело свергать президента, подчиняясь его жене». В общем, она перебралась в Лондон. По рекомендации подруг из светской тусовки устроилась преподавателем в университет. Тейлор официально объявил о разводе и вскоре женился на другой, местной. Бывшей жене регулярно перечислял часть денег, заработанных на нелегальных промыслах. Он снова ввязался в боевые действия — на территории Либерии и в соседней Сьерра-Леоне. ООН наложило на его государство санкции. Нанятые через подставных лиц самолеты с молдавскими экипажами доставляли в Монровию оружие и вывозили алмазы.
«У нее были любовники, пока „один из самых худших диктаторов современности” являлся ее мужем?» — наконец решился спросить я, тэдж почти закончился. Либерийские мужчины ее не интересовали. Ею владел самый могущественный из либерийцев, самый сильный самец в стае. Другие ее совершенно не возбуждали. Но однажды она провела несколько дней в гостях у ливийского вождя — Муаммара Каддафи. Тейлор дружил с ним, четыре года прожил в Триполи перед тем, как собрал повстанческий фронт и приступил к боевым действиям в Либерии. Ливийцы тренировали его боевиков, оказывали поддержку. Тейлор отправил жену в Ливию «на отдых». Деталей «отдыха» она родственникам не рассказывала. Лишь оговаривалась, что голышом купалась и загорала в резиденции Каддафи на берегу Средиземного моря. «Ей понравилось, как выглядел мелкий белый песок, налипший на гладкую черную кожу». Крутая интимная биография: бывший муж отбывает срок в европейской тюрьме за военные преступления, бывший любовник убит восставшим народом, которому помогала авиация НАТО. В 2011-м в пустыне Каддафи растерзали бешеные повстанцы после того, как его кортеж был разгромлен французскими и британскими боевыми самолетами. В 2012-м Тейлор с невозмутимым лицом выслушал окончательный приговор международного трибунала, его осудили на 50 лет тюремного заключения.
«Уверен, ей трудно
смириться со своим нынешним положением,
скучно». Конечно, скучно. Светские
вечеринки, преподавание, белые ухажеры
с хорошими манерами, первосортные
джентльмены, количество которых
варьируется в зависимости от финансовых
возможностей, — такая мелочевка по
сравнению с жизнью буйной девочки в
декольтированной военной униформе,
командующей тысячами вооруженных
мужчин. «Иногда, будучи в подпитии, тетя
рассуждает о том, что могла бы вернуться
в Либерию и участвовать в президентских
выборах. Она по-прежнему известна в
стране, и многие из нынешних министров
и генералов когда-то подчинялись ей».