ВОЙНА МИРОВ

Нефедов Сергей Александрович — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН, профессор Уральского федерального университета (Екатеринбург). Постоянный автор «Нового мира».

Сергей Нефедов

*

ВОЙНА МИРОВ

Вот, идет народ от страны северной,

и народ великий поднимается от краев земли;

Держат в руках лук и копье;

они жестоки и немилосердны,

голос их шумит, как море, и несутся на конях,

выстроены, как один человек...

Иеремия 6 : 22 — 23

Это нашествие выглядело как исполнение пророчества Иезекииля, как пришествие Гога и Магога. Господь Бог призвал Гога, царя народов Магога, чтобы покарать отступников-израильтян: «…и пойдешь с места твоего, от пределов севера, ты и многие народы с тобою, все сидящие на конях, сборище великое и войско многочисленное. И поднимешься на народ Мой, на Израиля, как туча, чтобы покрыть землю: это будет в последние дни»^[1]. Иезекииль предрекал, что отступники одумаются и снова примут Бога, тогда произойдет великая битва между людьми и Магогом, и Господь придет на помощь, истребив Магога огнем и серой.

Пророчества о великой войне с Магогом переплетались с преданиями, говорившими о реальных нашествиях варварских народов Севера. Иеремия рассказывал о нашествии скифов, которые опустошили весь Ближний Восток. В 612 году до н. э. скифы и их союзники разгромили столицу тогдашнего мира, Ниневию. «Горе городу кровей! — говорил пророк Наум. — Несется конница и блестит меч, и сверкает копье — и множество сраженных, и груды трупов. Без конца тела, спотыкаются о тела убитых…»^[2]

Нашествие оставило по себе долгую память: даже несколько столетий спустя античные авторы говорили о дикой жестокости скифов. «Они любят войны и резню… — писал Помпоний Мела, — чем больше кто убьет, тем считается у них доблестнее; не быть убийцей — величайший позор»^[3].

Угроза, исходившая с севера, постоянно ощущалась на Востоке и Западе. «На границе… стоят огромные полчища кочевников, угрожающие нам обоим, — писал сирийскому царю правитель Бактрии Евтидем, — и если только варвары перейдут границу, то страна, наверное, будет завоевана ими»^[4]. Бактрийские цари воздвигли для защиты от кочевников стену длиной в 250 километров — об этой стене рассказывал великий поэт Навои; он писал, что ее построил Александр Македонский («Искандер Двурогий»), чтобы спасти мир от нашествия диких народов — «яджуджей и маджуджей».

Яджуджи злобные гнездятся там,

Подобные чудовищным зверям…

У них глаза свирепых обезьян;

Их темный разум злобой обуян^[5].

«Гог и Магог», «яджуджи и маджуджи» — это был образ диких и страшных обитателей мира, простиравшегося за Стеной. Античные писатели называли их без разбора скифами, сарматами или гуннами. «Они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять их за двуногих зверей… — писал Аммиан Марцеллин. — Они питаются корнями диких трав и полусырым мясом…»^[6]

Цивилизация пыталась отгородиться от «Гога и Магога» «великими стенами». Самой большой была Великая Китайская стена, простиравшаяся на «десять тысяч ли». Построенная бактрийскими царями линия укреплений называлась «Старая Стена», «Кампыр-дувал». Проход между Кавказским хребтом и Каспием перекрывала возведенная персами Дербентская стена. Дальше от берегов Черного моря вдоль Дуная на тысячи километров тянулись укрепления римского Лимеса. В совокупности эти стены тянулись через всю Евразию; это была одна Великая Стена, защищавшая цивилизованный мир от варварских нашествий.

За Стеной простирался Другой Мир. «Несчастны те, кто обитает в этой стране, — писал географ Дионисий, — вечно у них холодный снег и пронизывающий мороз. А когда настанет от ветров страшная стужа, своими глазами увидишь умирающих коней или мулов… даже сами люди, которые остались бы под теми ветрами, не уцелели бы невредимыми, но они, запрягши свои повозки, удаляются в другую страну, а свою землю оставляют на волю холодных ветров…»^[7] В средневековых рукописях эта страна называлась Тартария — считалось, что где-то там находился вход в царство мертвых, в Тартар, или в Ад. Северная степь была бесплодна; здесь нельзя было сеять пшеницу, а стада не могли обеспечить пищей постоянно растущее население. Снежные бури приводили к гибели скота, и тогда, чтобы выжить, приходилось идти в набег на соседнее племя. Эта вечная война в степи называлась «баранта», в ней выживали лишь самые выносливые, сильные и жестокие. Жизнь человека была мимолетной, как облачко на небе, и чтобы удержать ее, надо было постоянно убивать других: «У нас ведутся постоянные войны, мы или сами нападаем на других, или выдерживаем нападения, или вступаем в схватки из-за пастбищ», — говорил скиф Токсарид, герой одного из древних писателей. «Они напали на людей, не ожидавших их прихода и обратили всех в бегство… многих из способных носить оружие они убили, других увели живьем… И тотчас же начали сгонять добычу, собирать толпой пленных, грабить шатры и на наших глазах насиловали наших жен и наложниц…»^[8]

Обитателям степи приходилось постоянно кочевать в поисках новых пастбищ, и они не могли бы выжить, если бы не породнились с конем. Обитатели Другого Мира не были обычными людьми — это были кентавры. «Они словно приросли к своим коням, выносливым и безобразным на вид… — свидетельствует римский историк. — День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны»^[9]. Соединение с лошадью удесятеряло силы наездника, и вдобавок у кентавров были мощные луки, которые позволяли убивать противников издали, — это объясняло тот ужас, который испытывали народы перед «Гогом и Магогом». Обычный человек был беспомощен перед кентавром, его парализовал страх перед жуткими пришельцами из Тартара. Хронист Ибн ал-Асир повествует о страхе людей перед «тартарами» (татарами): «Так например, рассказывалось, что один человек из них заехал в деревню или в улицу, где находилось много людей и, не переставая, перебил их, одного за другим, и никто не решался поднять руку на этого всадника. Передавали мне, что один из них схватил человека, и так как при Татарине не было чем убить его, то он сказал ему: „положи голову свою на землю и не уходи”. Тот и положил голову на землю, а Татарин ушел, принес меч и им убил его. Рассказывал мне человек (также следующее); „был я с 17 другими людьми в пути; подъехал к нам всадник из Татар и сказал нам, чтобы один из нас связывал другого. Мои товарищи начали делать, что он им приказал. Тогда я сказал им: он один, отчего бы нам не убить его и не убежать. Ответили они: мы боимся, а я сказал: он (ведь) хочет убить вас сейчас, так мы (лучше) убьем его; может быть Аллах спасет нас. Клянусь Аллахом, ни один (из них) не решился сделать это. Тогда я взял нож и убил его, а мы убежали и спаслись”. Таких примеров много»^[10].

«Мы боимся», — постоянно повторяют рассказчики. В то время как степные кентавры совершенствовались в искусстве войны, привыкшие к мирной жизни крестьяне земледельцы постепенно утрачивали качества воинов. Христианское, буддийское, конфуцианское воспитание прививало им покорность, терпеливость и дружелюбие к окружающим. Когда этих крестьян посылали в бой, то они гибли при первом же ударе Орды; как говорит монгольское «Сокровенное сказание», «кости трещали словно сухие сучья»^[11].

На протяжении многих веков Великая Стена разделяла цивилизацию и Другой Мир, мир кентавров. Война между земледельцами и кочевниками — это была война двух разных миров, непонятным образом оказавшихся на одной планете. До поры до времени Стена удерживала «Гога и Магога», но в V веке она пала, и орды варваров устремились в Китай, в Западную Европу, в Иран. Евсевий Иероним писал, что «весь Восток задрожал при внезапно разнесшихся вестях, что от крайних пределов Мэотиды… где Александровы запоры сдерживают дикие племена скалами Кавказа, вырвались рои Гуннов, которые, летая туда и сюда на быстрых конях, все наполняли резней и ужасом»^[12]. «Эти люди, потомки Ярости, убивали сотни, тысячи, десятки тысяч раз, — свидетельствует рукопись «Бахман Яшт». — Ворвались знамена и штандарты бесчисленной армии этих демонов с всклокоченными волосами. Они вошли в созданные Ахурамаздой земли моего Ирана, их отряды шли широким фронтом — враждебные тюрки и красные хионы, знамена которых приспущены»^[13].

Вторжение из Тартара привело к гибели цивилизации Древнего мира. «Смотри, сколь внезапно смерть осенила весь мир…— писал епископ Орент. — Те, кто сумели устоять перед силой, пали от голода… В городах и деревнях, вдоль дорог и на перекрестках, здесь и там — повсюду смерть, страдания, пожарища, руины и скорбь. Лишь дым остался от Галлии, сгоревшей во всеобщем пожаре»^[14]. «Время вернулось к тиши, царившей до сотворения человека, — свидетельствует итальянский хронист, — ни голоса в полях, ни свиста пастуха. Поля превратились в кладбища, а дома людей — в логовища диких зверей»^[15].

Победители-варвары обратили остатки местного населения в рабов. «Эти обры воевали и против славян, — говорит «Повесть временных лет», — и примучили дулебов — также славян, и творили насилие женам дулебским: если поедет обрин, то не позволял запрячь коня или вола, но приказывал впрячь в телегу три, четыре или пять жен и везти его — обрина. И так мучили дулебов»^[16].

Однако завоевателей было сравнительно немного, они брали в жены местных женщин и через несколько поколений растворились среди покоренных народов. Цивилизация медленно вставала из пепла, потребовалось полтысячелетия, чтобы появились новые города; были восстановлены крепости — и часть Великой Стены. Восстановилась торговля, и снова расцвели ремесла, архитекторы возводили новые храмы, поэты писали стихи, а алхимики пытались найти лекарства от болезней. В книге китайского алхимика Сунь Сы-мяо впервые упоминалось об «огненном зелье» («хо яо»), получающемся при смешении серы, селитры и древесного угля. Неизвестно, от какой болезни лечили этим зельем, но алхимики предупреждали, что оно чрезвычайно опасно. «Сегодня в своей комнате для составления смесей погиб Шин-Ру, один из умнейших людей нашего времени, — писал один из них. — Ужасные компоненты, вызвавшие пожар, включали серу, селитру и древесный уголь. Я был потрясен этим случаем. Это был не обычный пожар, раздуваемый ветром, а внезапный взрыв, уничтоживший все. Вскоре после этого события ко мне прибыл посыльный, сообщивший, что подобный взрыв убил группу ученых в близлежащей деревне и уничтожил дом, в котором они жили. Какое зло мы выпустили в этот мир!»^[17]

«Огненное зелье» — это порох. В отличие от добродетельных ученых, китайские военные не сожалели о «зле, впущенном в мир». В октябре 1000 года гвардейский офицер Тан Фу представил императору Юань Сяо-хуанди «огневые стрелы» «хо цзянь» с зажигательным пороховым составом. К древку стрелы был прикреплен снабженный фитилем бумажный кулек с порохом. Тан Фу был не одинок, подобные изобретения предлагали и другие военные — так что вскоре было налажено массовое производство стрел «хо цзянь». Некоторые из этих стрел снабжались наполненной порохом трубкой и летели как ракеты; другие выстреливались из арбалета. Сохранился императорский указ 1084 года, в соответствии с которым в пограничные округа было направлено 100 тысяч «огневых стрел» для арбалетов и две тысячи больших «огневых шаров»^[18]. «Огневые шары» метали в противника с помощью катапульт или блинд — это были большие осадные машины, в которых на конце длинного рычага крепилась праща. Блинды назывались «пао», а «огневые шары», которые они бросали, — «хо пао». Кроме того, использовались и метавшие огонь бамбуковые стволы — «огненные копья», «хо цзян»^[19]. Эти укрепленные на копьях стволы заполнялись порохом и при воспламенении выбрасывали пламя. «История династии Юань» содержит подробное описание «огненного копья», в соответствии с которым нужно сделать трубу длиной два фута из 16 слоев бумаги, эта труба наполняется древесным углем, серой, селитрой и железными осколками. Когда поджигается запал, пламя выбрасывается из трубы более чем на 10 футов и труба при этом не разрушается^[20].

Однако применявшиеся в «огненных копьях» и «огненных шарах» пороховые составы отличались от позднейшего пороха. Самые ранние рецепты этих составов приводятся китайском трактате «Уцзин цзунъяо» («Собрание наиболее важных военных методов»), относящемся к 1044 году. Изготовленные по этим рецептам смеси не взрывались; они представляли собой зажигательные вещества, которые ввиду малого содержания и недостаточной очистки селитры горели только на открытом воздухе^[21]. В XII веке очистка селитры улучшилась, а ее доля в пороховых смесях увеличилась — порох стал настоящим взрывчатым веществом. В начале XIII века появились пороховые бомбы, сначала это были керамические горшки, а затем — снаряды с железным или чугунным корпусом. Эти взрывающиеся с грохотом и разбрасывающие осколки бомбы назывались «те хо пао» («железный огневой снаряд») или «чжень тянь лей» («сотрясающий небо гром»).

Цивилизация готовилась к новой Войне Миров: из-за Стены приходили грозные известия о возможном нашествии. В 1127 году через Великую Стену прорвались племена чжурчженей, но эти маньчжурские полукочевники не были настоящими кентаврами и они быстро ассимилировались в Китае. Настоящая опасность исходила от многочисленных монгольских племен: монголы создали новое оружие — рефлексирующий лук, в котором по тыльной стороне кибити шла гибкая костяная пластина^[22]. Монгольский лук был вдвое мощнее гуннского; его стрела пробивала панцири и могла убить лошадь. Монголы не сразу смогли освоить это оружие: понадобилось примерно два столетия, чтобы новые поколения нарастили мышцы рук и смогли натягивать тетиву лука. Эти новые поколения — это были новые кентавры, отличавшиеся необычайной силой, выносливостью и жестокостью. Долгое время монгольские племена сражались друг с другом, и это отвлекало их от новых попыток прорваться за Стену. Однако в начале XIII века монголы объединились под знаменем Чингисхана, и поскольку кочевники не могли жить без войны, то это означало подготовку к новой Войне Миров.

Война началась в 1211 году. Стену в «десять тысяч ли» нельзя было одинаково охранять по всей длине, и 100-тысячная орда прорвалась на слабозащищенном участке в 200 километрах к западу от Пекина. Навстречу ей двинулась огромная, 400-тысячная армия империи Цзинь, и близ хребта Ехулин произошла величайшая битва средних веков. «Огненные стрелы» не могли применяться в конном сражении, и цзиньское войско было расстреляно из рефлексирующих луков.

Кентавры были непобедимы в открытом поле, но они не умели штурмовать окруженные мощными стенами китайские города. Монголы сгоняли местное население в «осадную толпу», «хашар», заставляли эту толпу засыпать рвы и под прикрытием человеческих тел пытались взобраться на стены. Со стен на них бросали «огненные шары», штурм обычно заканчивался неудачей, и монголы переходили к осаде, которая могла продолжаться годы. В 1215 году голод заставил сдаться полувымерший Пекин; монголы выгнали уцелевших за крепостные стены и приказали ремесленникам выйти из толпы. Тех, кто не вышел, зарубили на месте; подожженный со всех сторон город горел больше месяца.

Пленных ремесленников заставили делать для кентавров «огненные шары» «хо пао». С этого времени в походах монголы гнали с собой китайских мастеров, которые по прибытии к осажденному городу строили блинды и катапульты, а затем обстреливали город зажигательными бомбами или каменными ядрами. В 1219 году орда Чинхисхана ворвалась в Среднюю Азию. Считавшиеся неприступными крепости сжигались снарядами, которые бросали из осадных машин. Персидский хронист Джувейни описывает результаты бомбардировки Бухары: «Это было похоже на раскаленную докрасна печь, в топку которой подбрасывали твердые поленья и изнутри которой к небу летели искры»^[23]. Джувейни рассказывает, что монголы поджигали города, бросая из осадных машин горшки с «нафтом». До последнего времени историки (и переводчики) считали, что «нафт» — это нефть, однако недавно было доказано, что в XIII веке «нафтом» стали называть порох^[24], — и многие известные тексты поучили новое, неожиданное истолкование. Оказалось, что «Гог и Магог» — это были не просто кентавры с мощными луками, оказалось, что эти пришельцы их Другого Мира обладали Новым Оружием. Война Миров приобрела другой смысл.

Сегодня трудно представить масштабы и драматизм Войны Миров. В 1232 году кентавры осадили столицу империи Цзинь, Кайфын; это был огромный город с населением более миллиона человек. Под прикрытием «осадной толпы» монголы 16 дней штурмовали город, но его защитники жгли «огненными копьями» взбиравшихся по лестницам. Рвы были заполнены телами убитых пленников, по свидетельству трактата «Ганьму», погиб миллион несчастных, однако штурм не удался. Тогда монголы согнали еще больше китайцев и заставили их насыпать вокруг города земляной вал вровень со стенами; его окружность составляла около 70 километров. За валом стояли сотни осадных машин, которые днем и ночью, не переставая, стреляли «огненными шарами» и каменными ядрами. Осажденные отчаянно сопротивлялись, они разобрали императорские дворцы и использовали балки для строительства огромных блинд, которые бросали чугунные разрывные бомбы. Эти бомбы сжигали все вокруг и осколками пробивали железную броню; грохот разрывов был слышен на многие километры^[25].

Осада продолжалась почти год; в городе свирепствовал голод и эпидемии, от которых погибло 900 тысяч человек. «Одни в виду других умирали от голода. Чиновники и жены их большей частью просили милостыню по улицам. Некоторые дошли до того, что ели своих жен и детей. Всякие изделия из кожи варили для утоления голода. Дома знаменитых фамилий, лавки и трактиры, все было сломано на дрова»^[26]. Большинство горожан погибло от голода, и оставшиеся в живых решили сдаться. Когда орда в конце концов ворвалась в город, «шестьдесят тысяч девушек бросились с крепостных стен, и еще долгие годы опустошенный город отпугивал оставшихся в живых людей тем, что было во рвах…»^[27]

Падение Кайфына означало гибель Империи Цзинь. «Везде были видны следы страшного опустошения, кости убитых составляли целые горы: почва была рыхлой от человеческого жира, гниение трупов вызывало болезни»^[28]. В 1236 году кентавры под предводительством Бату-хана двинулись на запад. Как всегда, их сопровождали китайские мастера со своим оружием — почти все русские города были сожжены. «Татары… произвели великое избиение в земле Руссии, — писал Плано Карпини — Они разрушили города и крепости и убили людей… Когда мы ехали через их землю, мы нашли многочисленные головы и кости мертвых людей, лежащие на земле…»^[29]

Ворвавшись в Европу, монголы обнаружили, что эта страна не представляет для них интереса; здесь были непривычные для них леса и горы, бедные поселения, не сулившие добычи. Омыв коней в Адриатическом море, орда Бату-хана вернулась в степи. Целью следующего похода должны были стать богатые страны Ближнего Востока. Наряду с Кайфыном, Багдад и Каир были главными центрами мировой цивилизации, их падение означало бы окончательную победу «Гога и Магога».

В 1256 году Орда двинулась на Ближний Восток. Поход возглавил ильхан Хулагу, брат Великого Хана Монке. «И слух мира оглох от пронзительных криков верблюдов и от звуков труб и литавр, а ржание лошадей и сверкание копий ослепили сердца и глаза врагов»^[30]. Джувейни писал, что перед походом хан «послал в земли китаев за людьми, искусными в стрельбе из баллист, и за метателями горшков с горящей нефтью («нафт», то есть, в действительности, порох — С. Н.), и из земель китаев была доставлена тысяча семей китайских стрелков, которые каменным ядром могли попасть в игольное ушко»^[31]. Кентавры собирались штурмовать последние крепости цивилизации с помощью Нового Оружия.

Первым препятствием на пути вторжения были могучие крепости в горах Эльбурса. Главной из них была крепость Маймун-Диз, полагали, что «человеку не по силам будет добраться до крепости и осадить ее, поскольку горы здесь громоздились друг на друга, и даже орлы не могли здесь пролететь, и дикие звери у подножия гор искали другого пути»^[32]. Однако китайские мастера соорудили огромную катапульту «камин-гав» (буквально «бычий лук») которая обстреливала крепость с вершины соседней горы; множество защитников было сожжено, и осажденные сдалась.

В начале 1258 года орда Хулагу подошла к Багдаду. «Монголы, словно муравьи и саранча, подступили со всех сторон и окрестностей, — писал персидский историк Рашид-ад-дин, — сомкнулись кольцом вокруг багдадских стен и набросали вал»^[33]. Начался обстрел из блинд, часть укреплений была разрушена — а затем под прикрытием «осадной толпы» монголы двинулись на штурм, который продолжался шесть суток. 4 февраля монголы взобрались на стены и несколько дней стояли наверху, оглядывая замерший от ужаса огромный город. Изъявляя покорность, халиф ал-Мустасим вышел из города, но Хулагу не принял его, приказав привести своих приверженцев. «Вместе с ними решило выйти багдадское войско, и безмерное число народу надеялось обрести спасение. Их разверстали по тысячам, сотням и десяткам монгольского войска, и те их всех перебили. Те же, что остались в городе, разбежались, попрятавшись в подземелья и банные печи»^[34]. «Среда 7 числа месяца сафара была началом поголовного грабежа и убийства. Войска разом вошли в город и предавали огню сырое и сухое…» Все ценное, «все, что собирали в течение шестисот лет, горами нагромоздили вокруг ханской ставки»^[35]. Чтобы избежать пролития священной крови халифа, Хулагу приказал завернуть его в ковер и прогнать по нему отряд конницы. По свидетельству Хамдаллаха Казвини, в Багдаде было убито свыше 800 тыс. человек — почти все население города и укрывшееся в столице население соседних областей^[36]. «Горы трупов дыбились на улицах и базарах, дожди мочили их, и кони топтали копытами»^[37].

Обетованный мир был поражен ужасом. «Я думаю, что многие еще расскажут о том же и все их повествования будут беднее действительности, — писал армянский хронист Киракос Гандзакеци, — ибо бедствия, постигшие все страны, превосходят рассказываемое нами. Наступил конец света, и предтечи антихристовы предвещают пришествие сына погибели… И разбрелись [татары] по полям, горам и лощинам, подобно тучам саранчи... И отныне можно было видеть несчастье горькое и страну, достойную плача, ибо ни земля не скрывала хоронившихся в ней, ни скалы и леса не прятали ищущих там прибежища… Бодрость покидала людей мужественных, опускались руки у искусных стрелков, люди прятали мечи, дабы неприятель, увидев их вооруженными, не погубил бы без пощады… Каждый видел приближение своего последнего часа, и сердца их останавливались. Дети в ужасе перед мечом бросались к родителям, а родители вместе с ними падали от страха еще до того, как враг приблизился к ним. И можно было видеть, как меч беспощадный рубит мужчин и женщин, юношей и детей, стариков и старух... Грудных младенцев, разбитых о камни, и прекрасных девушек, оскверненных и плененных... Страна вся была полна трупами умерших, и не было людей, чтоб похоронить их»^[38].

Казалось, что демоны из Тартара непобедимы: никакое войско не могло выстоять против их разящих стрел и никакая крепость не могла сопротивляться страшным пороховым бомбам. В 1259 году монголы вторглись в Сирию, они взяли Дамаск и подошли к границам Египта. Хулагу послал письмо султану Египта Кутузу: «По велению Всевышнего Неба мы — монголы — вступаем в ваши земли. Любой, кто будет противостоять нам, будет беспощадно предан смерти. У вас у всех есть лишь два пути. Или погибнуть, сопротивляясь, или сдаться, сохраняя жизнь. Не будет иной судьбы, так повелевает Небо»^[39].

В ставке Кутуза семь дней шли споры: сопротивляться или сдаться, сохранив жизнь. На решение повлияло письмо от крестоносцев, владевших Акрой. Старые враги мусульман, тамплиеры, выражали готовность вместе выступить против демонов Преисподней. Султан Кутуз двинулся навстречу Орде, и 3 сентября 1260 года на равнине у Айн-Джалута произошла битва, решившая судьбу цивилизованного мира. Никто не ожидал подобного исхода сражения; это воспринималось как чудо, ниспосланное Господом. Непобедимые до тех пор кентавры потерпели сокрушительное поражение, мало кто из монголов спасся с поля боя; их вождь нойон Китбуга попал в плен и с торчащей в бедре стрелой предстал перед Кутузом. «Ты, дикий язычник, пролил несметное море невинной крови… — сказал Кутуз. — Знай, что теперь пришел и твой черед»^[40].

Ильхан Хулагу счел произошедшее несчастной случайностью и послал новую армию, но в декабре 1260 года она была разбита войсками султана. Затем (уже после смерти Хулагу) последовал разгром при Альбистане; наконец в 1281 году ильхан Абака собрал огромное 80-тысячное войско — и оно потерпело поражение в большой битве у Хомса.

Что-то изменилось в расположении созвездий — непобедимые до тех пор кентавры стали терпеть поражения. До недавнего времени считалось, что причиной этой перемены судьбы было военное искусство мамлюков — это были гвардейцы египетских султанов, рабы-тюрки, которых покупали в юношеском возрасте и воспитывали в казармах. Но оказалось, что причина перемены в другом: нашествие варваров было остановлено с помощью Нового Оружия.

В четырех арабских рукописях содержится описание этого Нового Оружия. В наиболее известном из этих трактатов, который приписывается Шамс аль-Дину аль-Димашки, говорится: «Цари прежних времен не вступали в войну кроме как из хитрости. Пророк сказал: война — это обман. Это было общей практикой вплоть до времен Халавуна (Хулагу — С. Н.), когда народ Египта использовал эту уловку и разбил татар. Лошади [врага] не осмеливались противостоять огню, лошадь умчится со своим наездником. Чтобы достичь этого, нужно выбрать определенное число всадников и снабдить их копья с двух концов порохом. Всадник будет носить одежды, передняя часть которых сделана из толстой черной шерстяной ткани. Она прошивается шариками льняной пряжи с металлическими проволочками на концах, так что их можно вставить в одежду и шлем. Лошадь также покрывается [такой же] толстой шерстяной тканью. Его руки будут смочены раствором талька, так что он не будет обожжен огнем. Перед ними будут те, кого выберут из пеших солдат, оснащенные разбрызгивающими палицами, хлопушками («саварих», взрывной фейерверк — С. Н.) и пушками («мидфа» — С. Н.). Они [конница и пехотинцы] займут свое место перед армией»^[41].

Таким образом, в десятках тысяч ли от Кайфына, на другом краю света, монголы вновь встретились с пороховым оружием. Монголы считали, что теперь это их оружие, что в этих странах только они могут пользоваться изготовленными китайскими пленниками «огненными шарами». И вот они внезапно снова столкнулись с порохом и «огненными копьями» «хо цзян». Откуда здесь взялся порох? Нет сомнения: из Китая. Датируемый 1270-ми годами трактат алхимика Хасана аль-Раммы из Дамаска приводит 107 (!) рецептов пороха, причем автор часто использует китайскую терминологию^[42]. Порох привезли из Китая арабские купцы. Египет и Китай связывал оживленный торговый путь вдоль южного побережья Азии, и сотни арабских парусников «дау» ежегодно прибывали в порты южного Китая за шелком и фарфором. Китайские власти запрещали продавать порох воинственным соседям, но его не возбранялось покупать приплывавшим откуда-то «из-за моря» арабам. Собственно, купцы покупали не порох, а фейерверки («китайские цветы») и детские хлопушки. Принимавшие торговую эстафету итальянцы везли эти хлопушки в Европу; как известно, первым европейцем, упоминавшем о порохе, был Роджер Бэкон, который в 1260-х годах писал о «детской игрушке» и предупреждал, что она может стать опасным оружием^[43].

К этому времени арабы уже использовали хлопушки «саварих» в битве при Айн-Джалуте. Но, более того, наряду с хлопушками и китайскими «огненными копьями» они использовали нечто новое — орудие, которое называлось «мидфа». Упомянутый манускрипт поясняет, как заряжали «мидфу»: надо наполнить порохом треть ствола, положить сверху на порох деревянный пыж, поместить на него ядро и поднести огонь к запалу. Очевидно, что «мидфа» — это не «хо цзян», это первое огнестрельное оружие. Первоначально «мидфа» была небольшой, это было оружие пехотинца. На приводящемся в манускрипте рисунке изображены всадник с «огненным копьем» и два воина с мидфами: длина ствола «мидфы» составляла примерно 30 см, а в казенной части он крепился к полуметровой деревянной рукояти^[44]. Впрочем, вскоре появились более крупные орудия «хиндам аль-нафт», которые, судя по описаниям, были настоящими пушками. Знаменитый историк ибн Халдун с удивлением рассказывал о пушке, из которой воины султана Абу Юсуфа в 1274 году обстреливали стены города Сижильмаса. Он писал, что это орудие бросало железные ядра силой пороха: «Это странное явление объясняют всемогуществом Аллаха»^[45].

Китайские «огненные копья» выбрасывали сноп огня лишь на несколько шагов; они были бесполезны против монгольских лучников, которые расстреливали своих врагов с расстояния в сотню метров. Но пехотинец с «мидфой» был опасным противником и на расстоянии, и, кроме того, грохот выстрелов пугал монгольских лошадей. Еще большее впечатление должны были производить пушки «хиндам аль-нафт», которые, без сомнения, использовались не только при осаде Сижильмаса, но и в других сражениях того времени. «Мидфа» и «хиндам аль-нафт» были оружием, которое спасло цивилизацию.

Нашествие было остановлено на западе, но на востоке, в Китае, война подходила к трагическому концу. После гибели империи Цзинь монголы обратились против правившей в южном Китае династии Сун. Оплотом империи Сун были две мощные крепости, Сянъян и Фаньчэн, расположенные на противоположных берегах реки Ханьшуй. Варвары не могли взять эти крепости измором, как они взяли Кайфын: подкрепление и продовольствие доставлялись по реке. Тогда монголы согнали местных крестьян, построили сотни судов и перегородили реку железными цепями. Китайцы снарядили флот, оснащенный мощными огнеметами и катапультами, стрелявшими разрывными бомбами. Добровольцы, решившие пойти на смерть, взрывали цепи пороховыми зарядами. С берега китайский флот обстреливали сотни монгольских баллист, «палубы были по лодыжку залиты кровью»^[46]. Добровольцам удалось прорваться, но они смогли продлить агонию империи Сун лишь на пять лет.

Служившие монголам китайские мастера построили большие блинды, на которых рычаг за веревки тянули сотни солдат, но снаряды отскакивали от крепостных стен Санъяна. Прослышавший о победах арабского оружия Великий Хан Хубилай обратился к ильхану Абаке с просьбой прислать мусульманских мастеров, и тот прислал двух ренегатов, готовых служить варварам. Этих мастеров звали Исмаил и Алааддин; под их руководством были созданы стрелявшие каменными ядрами «санъянские орудия». «Вес снаряда достигал 150 цзиней (89 кг), при метании громовой звук потрясал небо и землю, все, чего достигали снаряды, было разрушено», — говорит «История династии Юань»^[47]. Башни Санъяна обрушились, и в 1273 году крепость сдалась, а затем с помощью «санъянских орудий» монголы овладели последними еще сопротивлявшимися китайскими городами.

Историки спорят о том, что представляли собой «санъянские орудия». Некоторые считают их большими блиндами с противовесами, другие — мощными пушками «хиндам аль-нафт». Нет сомнения, что к этому времени секрет огнестрельного оружия стал известен на Дальнем Востоке: при археологических раскопках были обнаружены орудия типа «мидфы», датируемые 1280-ми годами. Как показывает эпизод с мусульманскими мастерами, распространение оружия было быстрым процессом, но все же оружие, которое могло бы спасти Китай, пришло слишком поздно.

В середине XIII века долина Желтой Реки напоминала выжженную пустыню. То тут, то там встречались следы «всеобщей резни», массовых закланий согнанных в одно место многих тысяч пленных. Приближенные Великого Хана Угэдэя предлагали истребить уцелевших китайцев и превратить поля в пастбища для монгольских коней. Однако Угэдэй прислушался к министру Елюй Чуцаю, обещавшему собирать с оставшегося населения 500 тысяч лян (18 тонн) серебра в год. «Надо создать налоговые управления, — говорил Чуцай хану. — Хотя вы получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя, сидя на коне, управлять ею»^[48]. Угэдэй приказал своему министру наладить сбор налогов и провести перепись; когда переписчики вернулись в столицу, Чуцай узнал о масштабах катастрофы: население Северного Китая сократилось почти в десять раз, с 46 до 5 миллионов человек. Половина уцелевшего населения была обращена в рабство; каждый монгольский воин имел несколько рабов, а у нойонов число рабов достигало многих тысяч. Огромные пространства плодородных земель были обращены в пастбища, на которых кочевали переселившиеся в Китай монгольские племена.

Кентавры установили свой порядок, по которому китайцам запрещалось собираться для молитв, ездить на лошадях и владеть оружием — даже батогами и плетьми. Зажигать огонь в печках, работать и читать разрешалось лишь в дневные часы, от утреннего колокола до закрытия рынка; вечером жизнь замирала, никто не смел показаться на улицах, по которым ездили конные патрули. Любой монгол мог безнаказанно избить китайца; китайцу, поднявшему руку на монгола, грозила смерть. Монголы, направлявшиеся куда-нибудь по делам, могли разместиться в любом доме, требовать у хозяев пищу и питье, девочек и мальчиков для утех.

Жившие под жестоким игом китайцы стали прислушиваться к манихеям из секты «Минцзяо» — манихеи проповедовали, что мир захвачен силами Тьмы, и обещали пришествие Князя Света («Мин-вана»). В 1351 году монголы согнали полтора миллиона крестьян, чтобы отремонтировать дамбы на Желтой Реке. Манихеи потихоньку агитировали среди землекопов, предсказывая, что вскоре им будет дано знамение: явится одноглазый каменный человек, который «взбудоражит Желтую Реку и вся Поднебесная взбунтуется». Глава «Минцзяо» Хань Шантун поручил своим единомышленникам тайком высечь из камня и закопать на месте работ одноглазого каменного идола, и землекопы вскоре нашли его; десятки тысяч людей обступили место находки плотным кольцом, возбужденно обсуждая произошедшее. В это время неподалеку в маленьком городке Хань Шантун собрал своих приверженцев, принес в жертву Небу белого коня и провозгласил себя Князем Света; он послал к землекопам с этой вестью, но городок был внезапно окружен монгольским отрядом, Хань Шантуна схватили и убили^[49].

Тем не менее восстание разрасталось, землекопы обмотали головы красными повязками и присоединились к повстанцам. Толпы крестьян, вооруженные кирками, мотыгами и бамбуковыми кольями, громили городские управы, убивали застигнутых врасплох монголов. Монголы не воспринимали восставших всерьез, они называли их «бандитами», но вскоре у «бандитов» появилось оружие, с которым они могли противостоять монголам. К вождю повстанцев Чжу Юаньчжану явился монах Цзяо Юй, который рассказал, что встретил на горе Тянтай святого отшельника-даоса, который просил передать повстанцам тайную книгу. В книге содержалось описание «поразительного оружия для бандитов» («цзи зэй бянь чонг»). Это было огнестрельное оружие, похожее на мидфу. В книге был также рисунок большого шита на колесах, за которым стояли стрелки из мидфы, целившиеся в монголов через амбразуры^[50].

Чжу Юаньчжан со словами молитвы посмотрел на небо и, должно быть, заметил, как изменилось расположение созвездий. С этого момента монголы стали терпеть сокрушительные поражения; в 1367 году повстанцы вступили в Пекин и Юаньчжан провозгласил окончание царства Тьмы и начало «Эпохи Света», «Да Мин».

Кентавры были отброшены за Великую Китайскую стену, но они продолжали господствовать над Восточной Европой и Ближним Востоком. На линии фронта в Сирии продолжались сражения между египетскими султанами и владевшими Персией наследниками ильханов — и ни одна сторона не могла одержать верх. Но была еще третья сила: турки. В XIII веке, когда на Ближний Восток обрушился монгольский смерч, часть тюркских племен бежала от монголов на запад, в Малую Азию. Среди этих беглецов было небольшое племя кайа во главе с Османом, по имени которого потом стали называть его соплеменников и созданное ими могучее государство. Осман был всего лишь вождем кочевников, он жил в палатке и оставил после себя только «несколько славных табунов и овечьих стад». Сын Османа Орхан (1324 — 1360) попытался навести порядок на завоеванных землях; он завел чиновников и стал прислушиваться к тому, что говорили седые мусульманские улемы — знатоки законов и традиций. Визирь Орхана Хайр-уд-дин посоветовал ему править так, как правили великие султаны Востока, — и Орхан внял этому совету. Он прекратил грабежи покоренного населения, ввел фиксированные налоги и выделил воинам-тюркам тимары — несколько дворов или деревню, подати с которой шли на их содержание. Податные крестьяне именовались райатами, а воины — аскерами или «людьми меча». Чтобы отличаться от райатов, «люди меча» носили белые колпаки, они были обязаны регулярно являться на смотры и не смели взять со своих крестьян лишнего.

Реформы Орхана и Хайр-уд-дина были попыткой создать новое общество, в котором завоеватели-кочевники жили бы в мире с покоренным населением и защищали его, получая свою долю податей. Иначе говоря, это была попытка превратить в сторожевых собак пришедших из-за Стены волков. Чтобы смирить волков, Хайд-уд-дин посоветовал Орхану сформировать гвардию из рабов — таких рабов-воинов раньше называли гулямами или мамелюками. Отнятых у райатов мальчиков обращали в ислам и воспитывали в тюркских семьях, затем их обучали грамоте и военному делу в специальном училище; самые талантливые из них становились чиновниками, а остальные — воинами. Легенда говорит, что когда была подготовлена первая тысяча воинов-рабов, им был устроен смотр, на который пришел почитаемый всеми за святого дервиш Бекташ. «Да будут они называться янычарами, — провозгласил Бекташ, простерев руки над склонившимися к земле воинами, — да будет их внешний вид всегда бодр, их рука — всегда победоносна, их меч — всегда остр!»^[51]

«Янычары» («ени чери») означает «новые солдаты»; в отличие от египетских мамелюков, янычары были пешими лучниками. Их луки делались по образцу монгольских, и янычары были достойными соперниками монгольских стрелков. Кроме того, преимуществом янычар была их железная дисциплина; они всю жизнь проводили в казармах и тренировались в военном деле; у них не было ни семьи, ни собственности, и их помыслы сводились к тому, чтобы отличиться в сражении и стать десятником или сотником. Они посвятили себя войне за веру; ученики Бекташа, святые дервиши, жили вместе с ними в казармах и вместе с ними шли в бой, обещая тем, кто погибнет, блаженство в раю. Вот как описывал янычар европейский посол, оказавшийся в турецком лагере: «Представь густую толпу людей. Головы в тюрбанах… Что особенно поразило меня, так это выдержка и дисциплина, никаких возгласов, шушуканья… Офицеры сидели, солдаты стояли. Самое примечательное зрелище — длинная шеренга янычар в несколько тысяч, которая, не шелохнувшись, стояла позади всех, и, поскольку они были от меня на некотором расстоянии, то я некоторое время сомневался, люди это или статуи, пока, наконец, не догадался поприветствовать их. Они дружно поклонились в ответ на мое приветствие…»^[52]

Корпус янычар — это был прообраз позднейших регулярных армий. В середине XV века янычары были вооружены огнестрельным оружием, «тюфенгами», и пушками, «топ». К этому времени примитивные «мидфы» были значительно усовершенствованы, получили приклад и фитильный замок. Новое Оружие в руках «новых солдат» — история еще не видела более мощной силы: это оружие породило волну завоеваний. В правление Мехмеда II (1451 — 1481) был взят Константинополь и покорены балканские княжества, затем османы обратились на восток. За горами Тавра на обширных пространствах Азии продолжали господствовать кочевые орды, и степные ханы, как сто и двести лет назад, сражались между собой за скот и пастбища. Это был мир варваров, и янычары пришли в этот мир как солдаты цивилизации, несущие освобождение порабощенным крестьянам.

В августе 1514 года на Чалдыранской равнине близ озера Урмия произошла грандиозная битва, в которой «новые солдаты» встретились с объединенными силами господствовавших над Персией кочевников. Персидский шах Исмаил лично возглавил конную лаву, обрушившуюся на центр османской армии, — но оказалось, что стоявшие впереди пехотинцы лишь прикрывают сотни пушек, встретивших конницу лавиной огня. Исмаилу и его «багатурам» удалось прорваться к пушкам, но проходы между орудиями были перекрыты повозками и цепями, а за повозками стояли янычары, стрелявшие залпами в упор. Шах был дважды ранен, сброшен с лошади и лишь чудом спасся от плена; многие тысячи его воинов остались лежать на поле боя. На ближневосточном фронте Войны Миров была одержана решительная победа, и кентавры из Тартара больше не угрожали цивилизации^[53].

Оставался еще один, восточноевропейский фронт. Русские земли более двухсот лет находились под игом кочевников, которые владели не только мощным луком, но и пороховым оружием. Археологи, раскапывавшие золотоордынские города, во множестве находили керамические бомбы, подобные китайским «хо пао», и татары, как и монголы, называли порох «дари», «зелье» — по аналогии с китайским «хо яо», «огненное зелье». На Руси порох тоже называли «зельем», но, видимо, не умели его выделывать — и не использовали пороховые бомбы. В самом конце XIV века русские познакомились с восточными «тюфенгами» — «тюфяками», а затем, как говорит Голицынская летопись, «в лето 6897 [1389] вывезли из Немец арматы на Русь и огненную стрельбу и оттого часу уразумели из них стреляти»^[54]. Однако прошло еще сто лет, прежде чем огнестрельное оружие заявило о себе в борьбе с татарами: в 1475 году князь Иван III пригласил итальянского мастера Аристотеля Фиораванти, который наладил в Москве литье пушек. В 1480 году князь вышел с этими пушками навстречу хану Ахмату на реку Угру — и остановил очередное вторжение. «Москвичи начаша в них стреляти и пищали пущати, и многих побиша Татар стрелами и пищалми, и отбиша их от берега», — говорит летопись^[55].

Русь стала независимой, однако набеги продолжались. Дважды в год Орда отправлялась на охоту за людьми. «Выступали в числе до 100 тысяч приблизительно, — рассказывал префект Кафы Дортелли, — направлялись либо в Польшу, либо в Московию… Идя на войну, каждый всадник берет с собой по крайней мере двух коней, одного ведет в поводу для поклажи и пленных, на другом едет сам»^[56]. В поход шли все, даже мальчики 13 — 14 лет, в татарских аилах не оставалось никого, кроме малых детей и женщин; из оружия брали лишь луки и сабли: орда не собиралась вступать в бой, нужно было внезапно нагрянуть, бросить пленных поперек седел и быстро ускакать.

Чтобы остановить набеги, Русь должна была создать свое регулярное войско, вооруженное пищалями и пушками. Образец был перед глазами. «Еще мудро устроил царь турецкий: каждый день 40 тысяч янычар при себе держит, умелых стрельцов из пищалей», — писал Ивану IV повидавший мир «воинник» Иванец Пересветов^[57]. По примеру «Магмет-салтана» Иван IV завел своих янычар — «выбранных» стрельцов, которые неотлучно находились при нем, имели одинаковую форму и служили за жалование.

День 28 июля 1572 года стал звездным часом русской истории — в этот день началось решающее сражение. Огромная орда хана Дивлет-Гирея переправилась через Оку и, отбросив русские полки, устремилась к Москве — однако русская армия пошла следом, нападая на татарские арьергарды. Хан был вынужден повернуть назад, массы татар устремились на русский передовой полк, который обратился в бегство, заманивая врагов на укрепления, где располагались стрельцы и пушки, — это был «гуляй-город», подвижная крепость из деревянных щитов. Залпы русских пушек, стрелявших в упор, остановили татарскую конницу, она отхлынула, оставив на поле груды трупов, — но хан снова погнал своих воинов вперед. Почти неделю, с перерывами, чтобы убрать трупы, татары штурмовали «гуляй-город» у деревни Молоди; спешившиеся конники подступали под деревянные стены, раскачивали их — «и тут много татар побили и рук поотсекали бесчисленно много», — говорит «Разрядная книга»^[58]. 2 августа, когда натиск татар ослаб, русские полки вышли из «гуляй-города» и ударили на обессилевшего противника, орда обратилась в паническое бегство, татар преследовали и рубили до берегов Оки — крымцы еще никогда не терпели такого кровавого поражения.

Великая битва при Молодях была последним большим сражением Войны Миров. Порох, ружья и пушки стали оружием, спасшим цивилизацию. Как гласило древнее пророчество, Господь пришел на помощь, поразив «Магога» огнем и серой.