Похвала
полярной крачке
Владимиру Мельнику и Валерии Куватовой
В час, когда по пустыне гуляет ветер
и поземка метет родные поляны,
рассказали вы нам, что живёт на свете
длиннокрылая птица широт полярных.
Когда в Арктике вслед за бессонным летом
на полгода зима темноту приносит,
эта птаха летит через всю планету
на полярный юг, на светлые ночи.
Под крылом её плещет праздник природы,
и цветёт, и щебечет самозабвенно —
благодатные земли, тёплые воды,
изобильных лесов кудрявая пена.
Но она изобильем себя не холит,
в благодатных морях крыла не омочит,
а летит за экватор, за тропик, в холод,
на полярный день, на светлые ночи.
Кто-то смотрит с земли, из комнатки тесной
за полетом ее следит неустанным —
и склоняется вновь, упрямый, безвестный,
над строкой, над палитрой, над нотным станом.
Он богатства не нажил, славы не просит
и любви не дождется. Смешным и странным
он слывет — но труда своего не бросит.
Покружи и помедли в полёте вольном,
звонким кликом приветствуй тех, одиноких,
кто навек променял тепло и довольство
на провидческий свет, не знающий ночи.
2016 — 2017,
оазис Харга — Луксор — Каир — Москва
Немного экологии
На улицах серо и зябко,
и дождик сочится с высот.
По Пушкинской площади бабка
пакетик с грибами несёт.
…Во время бесцветное оно
на собственном опыте мы
открыли «закон шампиньона» —
процесс восхожденья из тьмы.
По логике вечной природы
вершится «прорыв из-под глыб»:
чем толще и твёрже преграды,
тем больше получится гриб.
И вот он асфальт пробивает —
и вырос, свершился, возник!
Мы знаем, как это бывает,
и знаем не только из книг.
Но чтобы восстать и исполниться,
гигант-переросток впитал
всю скверну и чад мегаполиса,
и газ, и тяжёлый металл.
Не ешьте! Не пейте отвара!
Отравят, задушат тоской
грибочки Страстного бульвара,
исчадья земли городской.
…Железные ритмы грохочут
над толпами, в сводах пустых,
и постмодернисты бормочут
чернухой протравленный стих.
И тьму без надежд, без просвета
малюют всё злей, всё щедрей —
но только ли, только ли это
задумано, создано, спето
на теплой груди площадей?
Где исподволь, не вымогая
ни выгод, ни славы хмельной,
рождается песня другая
и дышит свободой иной.
Поднимется ветром крылатым,
развеет моторный угар —
и винным, сырым, горьковатым
осенней листвы ароматом
Страстной освежится бульвар.
Зимняя песнь гномов
моей маме
Бела земля, в небесах черно,
И ели в снегах до пят,
И белым мерцаньем глядят в окно
То звезды, то снегопад.
И вместо духовных святых высот
Дана нам простая власть —
Чтоб землю лепить, ковать небосвод
И воды речные прясть.
Но кажется, тем и жива земля
В сплетенье древесных жил —
Не схваткой с неведомой силой зла
Загадочных темных сил,
А просто: закрыт ледяным замком
В глухих снегах января,
Сидит Демиург за своим станком,
Живую весну творя.
Я буду чертить и ваять весну,
Ковер травяной плести,
Леса воздвигать — а потом усну,
И будет другой в чести.
А всё, что творило нашей рукой
Бессмертное ремесло,
Получит в наследие род людской,
Познавший добро и зло.
На древнеегипетскую статуэтку
Мудрое слово сокровеннее драгоценного зеленого камня,
а между тем мы находим его у рабыни, которая мелет зерно.
«Поучения Птахотепа»
Я рабыня. Вон та, что мелет зерно.
Вся-то жизнь — от корки до порки.
К ночи так умотаюсь — в глазах черно,
руки ломит от зернотерки.
Но и нас осеняет высокий дух,
и в рутине труда дневного
я сперва про себя, а потом и вслух
изрекаю Мудрое Слово.
Вот пройдет мимо кухни важный писец
и его на ходу услышит,
и достойным сочтет, и в свиток внесет,
и, конечно, себе припишет.
Не чумичке безродной такая честь —
понимаю, не жду иного.
Важно только одно: отныне ты есть
и не сгинешь, Мудрое Слово.
В двадцать пять я увяла, в тридцать умру —
не зажиться в нашем сословье.
Не начертят хвалу моему уму
на пустом, сухом изголовье.
Но, мерцая, меняясь в людской молве,
возрождаясь из тьмы былого,
от наречья к наречью, из века в век
разнесется Мудрое Слово.
Ты зачем возвратился — забыл ли что?
И зачем, посетитель редкий,
неустанно глядишь и глядишь в лицо
малой глиняной статуэтки?
Позабудь экспонаты, в себя всмотрись
в тишине музейного зала.
Помнишь самый любимый свой афоризм?
Это я когда-то сказала.
Размышления в старом Виттенберге
Владимиру Мельнику и Валерии Куватовой
В час, когда по пустыне гуляет ветер
и поземка метет родные поляны,
рассказали вы нам, что живёт на свете
длиннокрылая птица широт полярных.
Когда в Арктике вслед за бессонным летом
на полгода зима темноту приносит,
эта птаха летит через всю планету
на полярный юг, на светлые ночи.
Под крылом её плещет праздник природы,
и цветёт, и щебечет самозабвенно —
благодатные земли, тёплые воды,
изобильных лесов кудрявая пена.
Но она изобильем себя не холит,
в благодатных морях крыла не омочит,
а летит за экватор, за тропик, в холод,
на полярный день, на светлые ночи.
Кто-то смотрит с земли, из комнатки тесной
за полетом ее следит неустанным —
и склоняется вновь, упрямый, безвестный,
над строкой, над палитрой, над нотным станом.
Он богатства не нажил, славы не просит
и любви не дождется. Смешным и странным
он слывет — но труда своего не бросит.
Покружи и помедли в полёте вольном,
звонким кликом приветствуй тех, одиноких,
кто навек променял тепло и довольство
на провидческий свет, не знающий ночи.
2016 — 2017,
оазис Харга — Луксор — Каир — Москва
Немного экологии
На улицах серо и зябко,
и дождик сочится с высот.
По Пушкинской площади бабка
пакетик с грибами несёт.
…Во время бесцветное оно
на собственном опыте мы
открыли «закон шампиньона» —
процесс восхожденья из тьмы.
По логике вечной природы
вершится «прорыв из-под глыб»:
чем толще и твёрже преграды,
тем больше получится гриб.
И вот он асфальт пробивает —
и вырос, свершился, возник!
Мы знаем, как это бывает,
и знаем не только из книг.
Но чтобы восстать и исполниться,
гигант-переросток впитал
всю скверну и чад мегаполиса,
и газ, и тяжёлый металл.
Не ешьте! Не пейте отвара!
Отравят, задушат тоской
грибочки Страстного бульвара,
исчадья земли городской.
…Железные ритмы грохочут
над толпами, в сводах пустых,
и постмодернисты бормочут
чернухой протравленный стих.
И тьму без надежд, без просвета
малюют всё злей, всё щедрей —
но только ли, только ли это
задумано, создано, спето
на теплой груди площадей?
Где исподволь, не вымогая
ни выгод, ни славы хмельной,
рождается песня другая
и дышит свободой иной.
Поднимется ветром крылатым,
развеет моторный угар —
и винным, сырым, горьковатым
осенней листвы ароматом
Страстной освежится бульвар.
Зимняя песнь гномов
моей маме
Бела земля, в небесах черно,
И ели в снегах до пят,
И белым мерцаньем глядят в окно
То звезды, то снегопад.
И вместо духовных святых высот
Дана нам простая власть —
Чтоб землю лепить, ковать небосвод
И воды речные прясть.
Но кажется, тем и жива земля
В сплетенье древесных жил —
Не схваткой с неведомой силой зла
Загадочных темных сил,
А просто: закрыт ледяным замком
В глухих снегах января,
Сидит Демиург за своим станком,
Живую весну творя.
Я буду чертить и ваять весну,
Ковер травяной плести,
Леса воздвигать — а потом усну,
И будет другой в чести.
А всё, что творило нашей рукой
Бессмертное ремесло,
Получит в наследие род людской,
Познавший добро и зло.
На древнеегипетскую статуэтку
Мудрое слово сокровеннее драгоценного зеленого камня,
а между тем мы находим его у рабыни, которая мелет зерно.
«Поучения Птахотепа»
Я рабыня. Вон та, что мелет зерно.
Вся-то жизнь — от корки до порки.
К ночи так умотаюсь — в глазах черно,
руки ломит от зернотерки.
Но и нас осеняет высокий дух,
и в рутине труда дневного
я сперва про себя, а потом и вслух
изрекаю Мудрое Слово.
Вот пройдет мимо кухни важный писец
и его на ходу услышит,
и достойным сочтет, и в свиток внесет,
и, конечно, себе припишет.
Не чумичке безродной такая честь —
понимаю, не жду иного.
Важно только одно: отныне ты есть
и не сгинешь, Мудрое Слово.
В двадцать пять я увяла, в тридцать умру —
не зажиться в нашем сословье.
Не начертят хвалу моему уму
на пустом, сухом изголовье.
Но, мерцая, меняясь в людской молве,
возрождаясь из тьмы былого,
от наречья к наречью, из века в век
разнесется Мудрое Слово.
Ты зачем возвратился — забыл ли что?
И зачем, посетитель редкий,
неустанно глядишь и глядишь в лицо
малой глиняной статуэтки?
Позабудь экспонаты, в себя всмотрись
в тишине музейного зала.
Помнишь самый любимый свой афоризм?
Это я когда-то сказала.
Размышления в старом Виттенберге
(опыт западничества)
Европейскую цивилизацию
хоронили не раз и не два.
Можно только диву даваться,
как она до сих пор жива.
Ну, а можно без разговоров
окунуться в её уют
и ажурной тенью соборов
надышаться, пока дают.
Нам свободы досталось впроголодь,
вопреки, несмотря, назло.
С этих круч наша вольность пробовала
осторожно встать на крыло.
Распрямись, не робей в полёте —
может быть, удержит, спасёт.
Мы хотя и не плоть от плоти —
дух от духа этих высот.
Не от них ли самое лучшее
мы усвоили с юных лет —
второпях, от случая к случаю,
через бред и полузапрет,
и злословие, и упрёки,
где смешались желчь и елей,
через косвенные уроки
осторожных учителей.
Потому ль, что вязнут колеса
в бездорожье родных полей,
и претит родное холопство,
и чужая вольность милей, —
что-то главное и простое
мы вполголоса повторим,
до последнего вздоха стоя
за Четвёртый, за Вечный Рим.
Старый Виттенберг мирно дремлет,
и ушёл университет,
только буквы готики древней
уверяют, что смерти нет;
и как тень весны полудетской,
зашагает рядом с тобой
мудрый призрак принца-студента
по булыжникам мостовой.
Европейскую цивилизацию
хоронили не раз и не два.
Можно только диву даваться,
как она до сих пор жива.
Ну, а можно без разговоров
окунуться в её уют
и ажурной тенью соборов
надышаться, пока дают.
Нам свободы досталось впроголодь,
вопреки, несмотря, назло.
С этих круч наша вольность пробовала
осторожно встать на крыло.
Распрямись, не робей в полёте —
может быть, удержит, спасёт.
Мы хотя и не плоть от плоти —
дух от духа этих высот.
Не от них ли самое лучшее
мы усвоили с юных лет —
второпях, от случая к случаю,
через бред и полузапрет,
и злословие, и упрёки,
где смешались желчь и елей,
через косвенные уроки
осторожных учителей.
Потому ль, что вязнут колеса
в бездорожье родных полей,
и претит родное холопство,
и чужая вольность милей, —
что-то главное и простое
мы вполголоса повторим,
до последнего вздоха стоя
за Четвёртый, за Вечный Рим.
Старый Виттенберг мирно дремлет,
и ушёл университет,
только буквы готики древней
уверяют, что смерти нет;
и как тень весны полудетской,
зашагает рядом с тобой
мудрый призрак принца-студента
по булыжникам мостовой.