НАДО ПОМЯНУТЬ, НЕПРЕМЕННО ПОМЯНУТЬ НАДО

*

НАДО ПОМЯНУТЬ, НЕПРЕМЕННО ПОМЯНУТЬ НАДО

Роман Лейбов, Олег Лекманов, Елена Ступакова. «Господь! Прости Советскому Союзу!» Поэма Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы». Опыт чтения. С приложением статьи М. Свердлова. М., «ОГИ», 2020, 448 стр.

История этой книги началась без малого 15 лет назад, когда Олег Лекманов (юзер alik_manov) в Живом Журнале (тогда еще живом!) предложил всем своим многочисленным друзьям и подписчикам поучаствовать в общественно полезной затее: составлении комментариев к поэме Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы». Начали тогда со Вступления, им, кажется, и закончили, но забор красили дружно, и то, что в результате получилось, в качестве «Опыта коллективного комментария» было опубликовано в 13-м номере Toronto Slavic Quarterly (2005), и теперь, в том или ином виде, вошло в настоящее издание.

И если уж говорить об истории, еще прежде, в конце 90-х, Илья Фальковский вместе с Тимуром Кибировым составили «Опыт авторизованного комментария к поэме „Лесная школа”»^[1]. Издатели того давнего «Опыта», во-первых, настаивали на традиционности жанра и ссылались на державинские «Объяснения» к собственным аллегорическим стихам, а во-вторых, справедливо указывали, что кибировские центоны ориентированы не в последнюю очередь на массовую словесность и сформированное ею массовое сознание и что такого рода рецептивные базы меняются куда стремительнее, нежели канонически закрепленный корпус классических текстов. В этом случае реальные смыслы стихов, равно и поэтические приемы — словесная игра, — в какой-то момент (довольно быстро на самом деле) становятся непонятны: новые читатели уже не знают, о чем это, старые — припоминают, но с трудом, и в конечном счете сама идея центона, предполагающая узнавание и новое сопряжение старых значений, перестает быть релевантна. Михаил Гаспаров заметил однажды, что «душевный мир Пушкина для нас такой же чужой, как древнего ассирийца или собаки Каштанки»^[2]. Мир советского человека, воссоздаваемый Кибировым в буквальном смысле — из обломков, из цитатных кирпичей и блоков, — для большинства читателей нового века «такой же чужой» и даже более того: кажется, бальные и дуэльные ритуалы сегодняшние студенты-филологи представляют себе лучше, чем советские аббревиатуры или витрину советского продмага. И неслучайно авторы этого «Опыта» во вступительной главе упоминают «Войну и мир»: написанный в середине XIX века и опубликованный в 1860-х, толстовский эпос точно так же был обращен во времена, для автора и его читателей не столь отдаленные, и описывал то, что в пределах относительной дистанции принято называть «новой историей». Но в гораздо большей степени — исходя из устройства самой поэтической системы Кибирова — актуально другое сопоставление: в историко-литературном плане, говорят нам авторы этой книги, — «Сквозь прощальные слезы» «оказывается зеркальным двойником „Двенадцати”. Блок в 1918 году слушал музыку Революции. Кибиров семьдесят лет спустя вслушивался в скрежещущую какофонию распадающегося советского мира, переводя ее на язык русской поэзии конца века».

Это далеко не первый «опыт» «кооператива комментаторов» — можно уже говорить о своего рода «комментаторской серии», и потому стоит отметить, что в каждой из книг, подготовленных Романом Лейбовым и Олегом Лекмановым сотоварищи, есть свой сюжет: в некрасовских «Приключениях капитана Врунгеля»^[3] — авантюрно-биографический, в «детских романах» Коваля — сложный внутри-советско-детско-литературный. Сюжет диктуется особенностями выбранного текста, его, скажем так, «доминантой» («фокусирующим компонентом», по Р. Якобсону^[4]). Лейтмотив этого комментария — отсылки к корпусу массовой музыкальной культуры, и тут не только советские песни, но и романсы, фольклор и популярная классика, условные «песни Битлз», иными словами, все, что было на слуху и определяло этот самый «слух», т. е. коллективное бессознательное советского человека. Обширная подборка музыкальных иллюстраций с YouTube содержится в приложении, и в идеале эта книжка могла бы сопровождаться CD-диском. По большому счету этот «опыт чтения» представляет собой сложносоставной мультимедийный проект, и характерно, что в самом комментарии много отсылок на того же порядка документальный цикл Леонида Парфенова «Намедни. Наша эра».

Коль скоро мы заговорили о музыкальном корпусе как «фокусирующем компоненте» комментария (и эта его функция продиктована самим жанром поэмы: по сути, «Сквозь прощальные слезы» — поминальный плач, поминальное застолье с регулярным зачином «Спой мне…»), укажем и на другие его составляющие. Авторы справедливо замечают, что сама природа кибировского центона специфична: это не «высокий» классический центон, адресованный в первую очередь филологам, но «центон нового времени», «примета перепроизводства текстов разных жанров и разного культурного статуса, превращения текстов из „памятников” в источник языковых речений». Иными словами, поэтические цитаты выступают здесь «частью речи» — интеллигентской речи позднесоветской эпохи, и смысл такого «монтажа» не в подстановке «прямых значений», но в столкновении коннотаций, «семантических ореолов», своего рода соцартовский бриколаж из осколков культурной памяти. Если говорить об инструментах и источниках комментаторов, то это прежде всего собирательные и хрестоматийные «Русские стихи…», в первом приближении — поэтический подкорпус НКРЯ^[5]. Заметим лишь, что эта замечательная во всех отношениях база имеет свои особенности и в том, что касается новых и новейших стихов, содержит серьезные лакуны (достаточно сказать, что там и кибировских текстов нет!). Так что вряд ли НКРЯ в этом случае может считаться объективным источником: он помогает найти некоторые параллельные тексты, но не дает основания говорить о каких бы то ни было тенденциях. К примеру, указание на то, что «существительное „попутка”… очень мало освоено поэзией» и «поэтический подкорпус национального корпуса русского языка не дает ни одного примера» (стр. 117), можно воспринимать как относительно достоверное, но можно и усомниться, коль скоро сетевые ресурсы, представляющие массовую поэзию (stihi.ru, chitalnya.ru, shansonprofi.ru, поэтические антологии на books.google.com вроде «Мой Рифмоград» и т. д.), дают десятки «попуток» — от Михаила Танича до Татьяны Бек.

Другого порядка источники — назовем их антропологическими — это уже упоминавшиеся свидетельства пользователей Живого Журнала, документальный цикл Леонида Парфенова, работы историков и социологов, изучавших советские реалии, прежде всего книги Натальи Лебиной. В первом случае мы имеем дело с живыми свидетельствами, и по характеру эти источники можно сопоставить с «полевыми записями» антропологов и фольклористов. С аналитическими исследованиями советской повседневности другая проблема: они сами по себе зачастую предстают «полевыми записями», авторы ссылаются на собственную память, популярные мемуары, рассказы соседей и знакомых, что само по себе совершенно естественно для документирования новой и новейшей истории. Однако в том, что касается статистики и прочей «социологической арифметики», здесь возможны неточности, и некоторые вещи, наверное, все же стоило бы проверить. (Даже при том что статистика, как мы знаем, «один из трех видов лжи», но память тоже штука неверная.) Приведем характерный пример: на стр. 295, при упоминании в поэме рижского транзистора «Спидола», комментаторы приводят сведения о его цене (75 руб.) относительно средней зарплаты в 1961-м (150 — 170 руб.), со ссылкой на книгу Натальи Лебиной «Повседневность эпохи космоса и кукурузы: деструкция большого стиля» (2015). При этом цена указана более-менее верно (справочные сайты с заводской документацией дают более точные цифры: 73 руб. 40 коп.), что же до зарплаты, то здесь какая-то путаница: сама Н. Б. Лебина в другой своей книге «Пассажиры колбасного поезда» (2018) в жанре все того же «полевого рассказа» сообщает об «отношениях своей семьи с кооперативным строительством». Здесь точно также по памяти приводятся цены и средняя зарплата — на этот раз на 1984 год, и она равняется… 169 руб. Иными словами, средняя зарплата за двадцать с лишним лет, если верить памяти этого автора, практически не выросла, что, разумеется, не так. Официальные таблицы Росстата и Пенсионного фонда на 1961-й дают цифру 77 руб. (а соответствующие данные по Украине, например, — 63 руб. 80 коп.). Все это — повторим — неизбежные издержки «полевой антропологии»: она в настоящем своем значении «личное свидетельство» и человеческий документ, которому еще предстоит стать объективным свидетельством и войти в состав академической истории.

Мы представили те «источники и составные части», из которых выстраивался этот комментарий. Но думается, что в контексте «комментаторской серии» имеет смысл обратить внимание на «разность» задач — понять, чем эта работа отличается от тех, которые были сделаны «кооперативом комментаторов» прежде. Нам кажется, что дело не только и не столько в разнице между «детской» и «взрослой» литературой. Хотя разница эта есть, она в адресации и в интонации, в тех сюжетах, которые определялись спецификой детской литературы и ее фикциональных моделей. Однако эта новая книга принципиально другая: во-первых, это комментарий к стихам (дьявольская разница!), а во-вторых, книга имеет отдельное авторское — хоть и цитатное — название, что само по себе предполагает не прикладное, но самостоятельное исследование с акцентом на прочтении и истолковании. Фактически перед нами монографический анализ поэмы, написанной в 1987-м и моментально канонизированной. Если искать параллели столь стремительной исторической канонизации поэтического эпоса, мы должны вспомнить не «Василия Теркина» (хотя именно на него в первую очередь указывает в своей статье Михаил Свердлов), но опять-таки «Двенадцать» Блока, при том что в случае с Блоком это была единственная в своем роде «конфликтная» канонизация, закрепленная как приятием, так и абсолютным неприятием поэмы в разделенном революцией обществе. В ситуации с кибировской поэмой все было иначе: автор этого «реквиема СССР» выразил то, что ощущал на тот момент едва ли не каждый его читатель: привычный мир — родной, обжитой, со всеми своими историями — большими и малыми, чудовищными и сентиментальными, домашними — уходил, рассыпался на глазах. И эта прощальная эмоция соединяла в себе столь разноречивые «прощанье-прощенье» и «непрощенье» — комментаторы проницательно указывают здесь на традиционную поэтическую паронимию, которая накладывается на заведомое различение создателей советской мифологии («не умею простить») и рядовых ее носителей («не смею укорить»). Иными словами, в отличие от блоковской «музыки революции», эта советская «музыка» не была чем-то надличностным и «надчеловеческим» — стихийным «мировым оркестром», который, по определению Григория Дашевского, «не имел ни имени, ни голоса»^[6], она была «внутренней музыкой», и носителями ее были все те, к кому автор поэмы, ее «нарратор» адресуется и от имени кого выговаривает, выпевает свое «прощание» и «не/прощение».

Итак, подготовленный Романом Лейбовым, Олегом Лекмановым и Еленой Ступаковой том комментариев — с предисловием, послесловием, библиографическим аппаратом и приложением мультимедийных отсылок — единственный в своем роде монографический анализ последнего советского (или первого постсоветского) поэтического эпоса. Тот уходящий мир, который Тимур Кибиров воссоздавал, адресуясь к общей памяти читателей — людей одного с ним поколения, авторы этого комментария восстанавливают заново, имея в виду других читателей, тех, которых имел в виду тот же Дашевский, характеризуя «поэзию нового времени»: «Нет уже никаких цитат: никто не читал того же, что ты; а если и читал, то это вас не сближает»^[7]. Иными словами, тот советский мир, который с точки зрения исторической дистанции относительно близок, на самом деле оказывается исчезающе далеким и требует расшифровки, разъяснения на всех уровнях: как говорили, что пели, что видели и слышали, как ко всему этому относились, что думали, в конце концов. Заметим, что тут происходит еще одна важная и в общем-то неизбежная вещь: комментаторы всякий раз стараются не только «разъяснить», про что эти стихи, из чего они сделаны, но и — в конечном счете — показать, как они сделаны. Это сложная и во многом неблагодарная задача: читателю стихов-нефилологу эти «разъяснения» зачастую кажутся избыточными: такая себе «алгебра», не поверяющая, а разрушающая «гармонию». С другой стороны, уже первые сетевые обсуждения показывают, что этот комментарий, как и любой другой, провоцирует читателей и рецензентов (которые тоже читатели!) на дополнения и уточнения. Не сомневаемся, что такое спонтанное «дописывание» воспоследует, и постараемся удержаться здесь от собственных «дополнений». Надеемся лишь, что следующее издание «Комментариев», исправленное (опечаток не так уж много, но они есть, и некоторые из них — досадные) и дополненное, все же выйдет — потому хотя бы, что относительно небольшой (2 тыс.) тираж окажется востребованным. В конце концов, опыт показывает, что читатель нового времени всей прозе и стихам — старым и новым — предпочитает комментарии к ним.

Инна БУЛКИНА

^Киев