ЗАКАТНЫЕ ТЕРМИТЫ И РАБОТА ПУТЕШЕСТВИЯ

ЗАКАТНЫЕ ТЕРМИТЫ И РАБОТА ПУТЕШЕСТВИЯ

Александр Стесин. Африканская книга. М., «Новое литературное обозрение», 2020, 736 стр.

Разрушая все рецензионно-обзорные законы, предполагающие постепенное, как в детективе, раскрытие интриги и вынесение приговора-оценки ближе к финальным строчкам, можно отметить уже сразу. Книга потрясающая, читать ее безумно интересно, рекомендовать можно всем, и те рейтинги, от которых было не протолкнуться под конец года в книжных и не только изданиях, где она засветилась, нисколько не врали.

Александр Стесин далеко не новичок не только в жанре травелога, но и травелога африканского — книги его регулярно печатались в серии «НЛО» «Письма русского путешественника», а опубликованные («Ужин для огня», «Вернись и возьми») в свою очередь вошли в этот том, своего рода компендиум африканского экспириенса (иноземное слово тут впору — едва ли в какой-либо книге последних лет найдешь столько языков, ведь в Африке их гораздо больше, чем стран). Вот, пожалуй, объем и вес — единственный минус книги, не возьмешь с собой в путешествие. А ведь это та книга, которая не только мотивирует открыть сайт бронирования билетов, но и может помочь в дороге.

Конечно, опять же раскроем карты, ради африканкой экзотики книгу читать и стоит. Но есть и еще несколько не менее весомых поводов.

Во-первых, это книга врача. Как учат на врачей, как устроены клиники, как врачи выносят диагноз и как болеют и лечат рак. Врачебных книг в последнее время много, но много и болезней — как раз во время написания этого текста скончался врач-онколог Олег Павленко, который своим честным рассказом об онкологии изнутри (изнутри профессии и собственного тела — прошу прощения за нечаянную игру слов) многое сделал для того, чтобы дать мужество другим вести борьбу со страшной болезнью.

Во-вторых, «Африканская книга» — не только художественный путеводитель по целому континенту, но и продуманный, прочувствованный очерк африканской литературы. По которой что вообще можно прочесть? Или какие-то советские еще учебники для студентов-африканистов, лекции стараниями культуртрегера и любителя Африки Игоря Сида, или вот весьма поверхностный очерк «Не только Кутзее»^[1] из серии «несколько имен, чтобы щегольнуть в разговоре со знающими еще меньше тебя» в/на «Горьком» — «Кровавые лепестки» Нгуги Ва Тхионго все прочли еще во времена того же Советского Союза^[2], Кутзее и, менее, Тутуола велики, но опять же всем известны и мигрировали уже в сторону космополитической литературы, а замечательная Чимаманда Нгози Адичи уже давно не нигерийский («Половина желтого солнца»), а скорее афроамериканский писатель («Американха»). К чести ресурса, надо сказать, что этот материал не единственный, была еще «Краткая история африканской литературы в изложении финалиста премии „Просветитель”»^[3]. Но несколько страниц, переложенных красочными фотографиями, вряд ли могут серьезно повлиять на дисбаланс знания и полного неведения, когда речь идет о литературах Африки. Стесин же рассказывает о том, что искал, читал сам, проходил в рамках курсов по африканской словесности в одном из американских вузов, дает красочные отчеты о писателях, с которыми его свела судьба. И на этом не успокаивается, дескать, я сделал что мог (ведь большинство этих авторов хорошо, если имеют по одному, двум переводам на английский или французский), а переводит сам и дополняет разделами — и часто не маленькими — эту книгу.

Вообще, модные ныне понятия иммерсивности и вовлеченности очень и очень к месту используются в этой книге. Что стоит смотреть в Гане, Замбии, Мали и Ботсване — и что из этого получилось у рассказчика, где надул таксист, а где накормили, проводили и всячески приголубили. На каких языках разговаривают — и как звучат не только самые обиходные фразы, но и сленг, песни (читая эту книгу, я целый день слушал африканскую музыку, и, даже если приводимые в русской транскрипции имена певцов и групп мало что сообщали YouTube’у, все равно нехоженые тропки вели к другим, не менее интересным коллективам). Кухню — попробовали, болезнями — переболели.

И тут надо понимать, что в Африке — как в Индии, где привезший показать страну сыну и всячески его предупреждавший и оберегавший Рушди не уберег его от глотка воды из бутылки не из того магазина и последующей болезни, если не круче. Так и Стесин, уже второе десятилетие бороздящий континент своими поездками и изысканиями, тоже, конечно, заболевает малярией, животом и много чем еще. Так что иммерсивность, снимем еще раз шляпу, далеко не уровня — в этом ресторане нам несли фуа-гру на пять минут дольше, а хвостик креветки в буйабесе поцарапал мне лак на ногте, срочно отнимите у него одну мишленовскую звезду!

А мишлены здесь тоже различаются примерно так, для понимания: «Термитов „эгребе”, собранных перед восходом солнца, перетирают в муку, из которой готовят что-то вроде тамале в банановых листьях. „Утренних” и „дневных” термитов используют в качестве приправы, которую добавляют в блюда из мяса или бобов. Мне довелось попробовать „закатных” термитов, обжаренных в содовом пепле. Они оказались вполне съедобными: что-то вроде семечек с приятным солено-кисловатым привкусом».

И тут же, в духе Петра Вайля и Александра Гениса, русской кухни в изгнании и путешествиях, переход в литературу: «Сложный ритуал добычи термитов подробно описан в повести „Освобождение рабов” Джеймса Мботелы, кенийского писателя начала ХХ века. Угандийский классик Окот П’Битек тоже упоминает термитов в своей поэме „Песнь Лавино”. Эта поэма, написанная на языке ачоли и впоследствии переведенная автором на английский, — одно из самых замечательных произведений африканской литературы. Я читал ее, будучи студентом, и до сих пор помню концовку главы…»

Хотя, конечно, некоторые пассажи вызывают не только острые приступы голода, но и желание разобраться «по-простому», как с любителями европейских мишленов: «На первый взгляд конголезская кухня значительно проще и менее самобытна, чем нигерийская или камерунская. Но, разумеется, здесь тоже есть своя специфика, и свидетельство тому — „поваренная книга” Анн-Мари Драпо. Вот несколько блюд из этого компендиума: Либоке — рыба, приготовленная целиком в банановых листьях, придающих блюду запах и привкус зеленого чая. Лумба-лумба — курица, тушенная с листьями, чей сильный аромат — нечто среднее между чабрецом и базиликом». Тут плохо не от переедания или, не дай африканские боги, отравления станет, а — в очередной раз — от цен на авиабилеты в Африку…

Но, несмотря на самых экзотических африканских тараканов в банановых листьях, трудно было бы представить, что 700-страничние путевые заметки функционируют исключительно за счет них. И в «Африканской книге» действительно есть скрепляющий момент. И это даже не главный герой, готовящийся к путешествиям, изучающий медицину и Африку в Америке, выбивающий себе очередной грант на поездку на Мадагаскар, вспоминающий Россию до своей эмиграции еще подростком и сравнивающий, видящий многое через призму этих воспоминаний. Призм, кстати, будет много, как отражений зеркал в зеркалах^[4]: оказываясь в очередной раз в Африке, Стесин сравнивает ее с Африкой своих прошлых поездок, своими воспоминаниями того времени, взвешивает страны на личных весах, гирьками — ностальгия… Главный же мотив книги — это даже не само путешествие, но рефлексия путешествия.

Первой фразой книги — африканская пословица: «Чужестранец подобен ребенку: все замечает и мало что понимает». Но если не суждено понять страну, можно попытаться разобраться в себе хотя бы, в природе своих ощущений, реакции и восприятия.

Травелогические рефлексии можно грубо разгрести на несколько кучек. Это прежде всего наблюдения над собой, фиксация претерпеваемых изменений. «Переход реальности на другой язык повергает в состояние, схожее с нарушением внутренних часов в организме — в точности как переход на другое время». Опыт путешествия сложен, как и любая иная инициация. Есть тут, кстати, и учитель, наставляющий в науке инициации — могущественный распределитель грантового финансирования, изрекающий: «Если тебе стало скучно жить, садись в самолет; если чувствуешь, что исчерпал запас идей, садись в самолет». И эти инициационные опыты ожидаемы и даже чаемы: «Мне хочется раз за разом погружаться в незнакомую среду, пребывать в растерянности, испытывать дискомфорт, связанный с невозможностью объясниться на чужом языке. Попадая в новое пространство, я не хочу ощущать себя ни туристом-лириком, ни путешественником-первопроходцем. Я хочу повторить мучительный опыт двадцатилетней давности — заново пройти через эмиграцию, начать с пустоты». И, как уже отмечалось, опыт собственной эмиграции действительно накладывается на африканский опыт (накладывается, кстати, очень хорошо — известно же не только про бедуинов, миграции племен, насильственную эмиграцию африканцев в США и не столько добровольную, но вынужденную — уже в Европу, а также и про то, что границы стран в Африке европейские колонизаторы рисовали более чем условно): «Одна моя приятельница говорила, ссылаясь на какие-то исследования, что эмиграция тяжелее всего переносится теми, кто уехал в предподростковом возрасте, от 10 до 12 лет. Возможно, все мои последующие переезды, путешествия за тридевять земель, вся эта гумилевщина — способ превозмочь ту единственную, раннюю тоску по дому. Но теперь ребенок — не я, а мои дочери, Соня и Даша. И застарелая боль расставания переживается сейчас по-новому». Опыт любой успешной инициации предполагает, что герой «прорвется сквозь колодец и выйдет живым»^[5], наделенный реализованными героическими и присвоенными божественными способностями. Вот и у Стесина, как после посещения царства мертвых, прибывает даже чуть бессмертных сил: «…любое путешествие — попытка выйти из этой комнаты^[6], отвоевать у смерти еще один клочок земли, пусть на короткое время». Успешно прошедший инициацию путешественник получает в итоге, как теперь магнитик на холодильник, толику власти над временем: «Почему, попадая в новую географическую точку, большинство людей, включая меня самого, начинают судорожно фотографировать? Чтобы избавиться от ответственности перед мимолетностью опыта? Из недоверия к собственной памяти? Акт запечатления позволяет переживать настоящее как прошлое, а прошлое помещается как бы в несгораемый ящик».

Все эти опыты над собой, конечно, фиксируются — и в свою очередь подвергаются рефлексии, то есть проверяются рефлексией уже двойной (как отображается это «как»). «Травелог сродни искусству акына, то есть в каком-то смысле ближе к стихам, чем к полноценной прозе^[7]. Африканские пейзажи и ритмы располагают к стихотворному изложению».

Разобравшись в себе — или просто отметив изменения для последующего разбора, как просмотр сотен фотографий после отпуска, — впору взглянуть новым, немного освобожденным от старых шор взглядом окрест себя. И как религиозную формулу осознать банальное, но важное — что твое восхитительное путешествие, даже важная благотворительная врачебная миссия ничего не изменит в окружающей жизни. Лягушка прыгнула в пруд — но пруд этого не заметил: «Прошло четверть века (со времени впервые, в советской школе, встреченных африканцев — А. Ч.), и теперь они — это тогдашний я, а я — тогдашние „они”, флегматичные пришельцы с другой планеты. „Я” и „они” поменялись местами в пространстве и времени, но эта подмена существует для меня одного, и поэтому, когда я уйду, все вернется на свои места. Нынешние они снова займутся любимой игрой в марблс, завезенной сюда не то из Индии, не то из Египта».

Затем уже приходит трезвое осознание того, что, собственно, путешественник увидел. В отношении Африки это даже сложнее, ибо нужно протереть тусклое стекло навязанных представлений, имиджей. «Знакомство с африканской страной, особенно такой, как Конго или Сомали, всегда происходит по схеме гегельянской диалектики. Тезис и антитезис дают синтез». Тезис, понятно, это что «ни один нормальный человек не поедет в такое место». Антитезис — увиденное уже самим, а не на мониторе или экране. А синтез — это уже результат работы путешествия (ибо вдумчивое путешествие — это, конечно, отнюдь не отдых). И вывод этот сложный и мужественный. Все не так просто и с Африкой, и с желающими посетить ее доброхотами. Убрать сафари, обычных туристов, вернуть Африке ее аутентичность и самую ее — значит оставить ее без средств к существованию, ведь за счет туристов живут многие страны. Но и благотворительные организации действительно помогают ли? «Уж точно не племенам. Да и бесконечные волонтеры от НПО, студенты и миссионеры, табунами приезжающие в африканскую глушь, чтобы вырыть символический колодец, ощутить себя новым Швейцером, а затем щелкнуть селфи в обнимку с аборигенами (разумеется, бесплатно), не вызывают уважение. Не честнее ли фотографироваться за деньги, без номинального волонтерства, развращающего не меньше, а то и не больше, чем откровенное „человеческое сафари”?»

Итак, герой африканского путешествия переосмыслил свои поездки, свое прошлое, себя и Африку. Его путешествие тоже началось с прочитанных когда-то книг.

Александр ЧАНЦЕВ