Ананьев Данил Андреевич родился в 1992 году в Ангарске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. С 2011 года живет и работает в Москве. Лауреат 1-го поэтического конкурса «Новые имена» (Литературный институт, 2019). В «Новом мире» публикуется впервые.
Данил Ананьев
*
ВСПОЛОХИ
* * *
Полгода на выдох,
полгода на вдох,
и всё позабыто,
как между эпох.
Скоблили пергамент,
белили холсты,
в три шкуры дирали,
рубили хвосты.
Как дышится, небо,
сквозным ветерком
в сетях интэрнэда
под гул вечерков?
И сам я такой же
сынок без отца,
ни рожи ни кожи,
тем паче лица.
Того поколенья
я со-временщик,
в ком культ оголенья
паучий возник.
Знакома погудка,
известны дела:
судьба как прогулка
в чём мать родила.
Не исповедь тела —
сейчас лишь одна
душа без раздела
всего лишена.
И нет у ней, небо,
в снегу облачков,
и нет у ней, верба,
пуховых пучков.
Ни строчки, ни точки —
в последней мольбе
язык узелочком
и образ в себе.
От хвори словесной,
плешивой души
спаси, Царь небесный,
и жизнь распуши.
Отец
I
Глубокой ямы между нас —
как не бывало,
крахмал и ягодный отвар
земля впитала.
Полёт сороки голубой,
день погребальный,
чудные буквы на кресте:
Андрей Ананьев.
II
Вот перед зеркалом идёт
вещей примерка,
похож до боли человек
на имярека.
В себе знакомые черты
он примечает,
как блудный — в отраженье — сын
отца встречает.
III
На соснах во дворе галдят,
лопочут птицы,
петунья дремлет под окном,
спит медуница,
неслышно ветер на траву
роняет шишки —
как понарошку всё
и понаслышке.
IV
Под утро снятся городам
развалы улиц,
как будто люди в ночь ушли
и не вернулись,
но звуки сберегают быт:
гудят соборы,
из окон рвутся голоса
и разговоры.
V
Очнуться жизни погодя
и встать с дивана
в дому пустом и тишине
обетованной,
где небо пахнет молоком
и от безделки
играет на лужайке Бог
с котом в гляделки.
VI
Как выразить, что жизнь — одна,
а мир без цели
творит и познаёт себя
от колыбели?
В самокопании пустом
ища спасенья,
ты выцвел, сник и облетел,
как куст осенний.
VII
До новой встречи, говорю,
не до свиданья,
крепись во мне, ветвись,
Андрей Ананьев.
Твои повадки, голос твой
перенимаю,
сукно и хлопок, лён и шёлк
перемеряю.
Памяти В. Г. Гофмана
Когда апрель вспушился и подрос,
я вновь стою со связкой белых роз
на кладбище Ваганьковском, поскольку
рукой не заслониться от свинца,
знаком до боли голос пришлеца
и драгоценны прошлого осколки.
Всё потому, что в снежном феврале
он в институте пел «Лили Марлен»,
стихи свои читал семинаристам.
И я запомнил: «Пуля и Поэт...»
Случилось так, всё так — исхода нет, —
как он пропел тем утром серебристым.
Блаженно прям, свободен и высок,
урок и рок скрестил он в паре строк
и прочь ушёл с улыбкой добродушной.
А через месяц хлынула весна,
и чаще сочинялось после сна,
и занавесь в изгибах волн воздушных.
Ловец гармонии, задумчивый творец,
дремотного Амона, гор певец,
Арагва по тебе журчит и плачет!
Как строен одинокий голос твой —
распластанный в аркаде звуковой,
слезу бахчисарайскую он прячет.
Там в забытьи стенает соловей
над розою изменчивой своей
и тянет трели горестной гортанью.
И в переливах столь же терпких строк,
сплетая в песнях Запад и Восток,
своей судьбы ты стал словесной тканью.
Кликуша
«Ты живёшь глазами моего ребёнка.
Что молчишь, подонок, хороша ли жизнь?» —
словно раскалённой докрасна иголкой
в голове моей слова эти прошлись.
«Хороша, безумица, хороша, старушка», —
про себя я с болью тихой говорю.
Что-то сжалось, дёрнулось, заползло в ракушку,
подвернулось поползню или воробью.
Этого юродства воплем поднебесным
до нутра разъятый, вывернут я весь.
За глаза и сходство намертво ответствуй,
горя материнского сполна себе отвесь.
Кто тобою холен, ласкою взлелеян —
даже если души покидают плоть —
от Чечни до Ливии ветерком развеян,
не приладить хлебу срезанный ломоть.
Позабыв земные сны, сыны могильным
спят в сырой утробе у земли родной:
в пьянке зарубили, в речке утопили,
из петли — да в полымя, прахом — в перегной.
Но молчу, молчу я, говорить не в силах,
сиротливо, немо, робко отхожу.
Голосит, краснея, вслед мне, всей Россией:
«По весне, родимый, новых нарожу!»