УТРАЧЕННЫЙ ПАРАДИЗ

Бахыт Кенжеев родился в 1950 году в Чимкенте. Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик, эссеист. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе новомирской премии «Anthologia» (2005) и «Русской премии» (2009). Живет в Нью-Йорке и Москве. Постоянный автор «Нового мира».

Бахыт Кенжеев

_*

УТРАЧЕННЫЙ ПАРАДИЗ

_{* * *}

Поиграем-ка в прятки, но не подглядывай, не говори

что не найдём друг друга, и праха с пылью не путай.

Нехорошо, что со временем детские пустыри

зарастают полынью, а чаще — плакучей цикутой.

Оговорился — не пустыри, проходные дворы,

по которым мы, грешные, парадиз утраченный ищем,

подбирая с помоек святые, можно сказать, дары.

Мусорный ветер над прежним городом, будущим городищем,

вызывает в прорехах пространства истошный свист

одичавшей эоловой арфы. Зябко и сладко.

Вся цена меланхолии поздней — засохший лавровый лист.

Дореформенный гривенник, нынешняя десятка.

_{* * *}

Когда ты мышь домашняя, непросто

тебе живётся, разве по ночам

добудешь корочку, сгрызёшь, глядишь на звёзды —

начало всех начал

среди страстей и радостей обильных,

осознавая: право, не беда,

что хлебница пуста, а полный холодильник

закрыт богами, как всегда.

И думаешь: мудрец живёт как птица

небесная над вечною водой,

отравленной приманки сторонится,

знай радуется жизни молодой.

А утром — время страха и тревоги,

когда, нахмурив удручённый взор,

огромные неряшливые боги

выходят из подземных нор,

но и они, хоть не страшатся кошки,

суть только бренный ветер и зола,

угрюмо подбирающие крошки

с господского стола.

Ещё о мышах

Не поношения, не сатиры люблю,

а эклоги, как на войне траншеи.

«Маша, ты заварила чай?

Поспешай и за хлопотами хорошей!»

Оптимист-старичок

вытягивает хармсовскую тонкую шею,

всматриваясь в дарёный китайский

приборчик для ловли живых мышей.

Одноногая жизнь ещё многое, многое обещает.

Несмотря что редеют ряды родных

и близких, сообразительный пенсионер

не сдаётся: напротив, его

неукоснительно посещает

инженерная мысль,

читай — отражение высших сфер,

которым только любовь,

только творческий взлёт по сердцу.

Хорошо, что они изредка нам

посылают с небес привет.

Утяжелить основание, облегчить дверцу,

снабдить пружинкой,

раскрасить акрилом в весёлый цвет.

Впрочем, чай уже настоялся —

да-да, со слоном, тот самый,

запах на всю квартиру —

и Маша в прекрасных руках несёт

горку печенья, только чуть-чуть

обгрызенного мышами,

рюмку вишнёвой наливки,

тёмный алтайский мёд.

_{* * *}

Обыкновенный человек есть незабвенный человек:

бессмертья, правда, не имеет, зато аукаться умеет,

блуждая в дантовском лесу, а выпьет водочки на праздник —

киргиза дворницкого дразнит и немца-перца-колбасу.

Обыкновенный человек есть внутривенный человек,

нехитрый sapiens vulgaris: поёт, на прошлое не зарясь,

про первый, про последний снег, слезой надгробный камень точит

и от предвечного не хочет ни адских мук, ни райских нег.

Обыкновенный человек есть несомненный человек.

Постой, мы все простыми были — простынки чистые любили,

сквозь сон мурлыкали строку из шлягера семидесятых,

котов тетёшкали усатых, царили, лежа на боку.

Обыкновенный индивид — не Иисус, не царь Давид,

ему небес не обещали — пусть преходящими вещами

любуется и день за днём сопит, единокровный брат мой,

сшивая просмолённой дратвой подошву с верхом, прах с огнём.

_{* * *}

Магию числ возжелал я воспеть, обаяние номеров,

вроде тавра, что каждой присвоено в стаде божьих коров,

да и кентавров, каждому дерзкому воину, заключённому,

новобрачному (тоже, в сущности, обречённому) —

медальон, паспорт, татуировка или, как юноши говорят, тату

(для экономии времени, убегающего в пустоту,

чтобы сгущаться в мёрзлые звёзды, ложиться жемчугом на атлас

за пределами пересохших губ, за окраиной линзовидных глаз).

Особенно мнимые числа люблю — вроде и существуют, а вроде их нет вообще,

как не бывает счастия в жизни или картошки в исконном борще,

но им всё равно — мерцают, скулят, заходят в общественный туалет,

борются за свои права, которых как не было, так и нет.

Знаю, когда утомится возиться с топкой черномазый парубок-кочегар,

всякие числа сгинут, морские свинки опять превратятся в пар,

а пока что летит, стучит наш паровоз, изрыгая драконий дым,

сотрясая окрестности. Славно быть самоуверенным молодым

пассажиром (фляжка, огурчик): не плачь, любимая, обо мне —

мнимом числе на вселенской бухгалтерской простыне.

_{* * *}

красноголовый дятел на корабельной сосне

жизнь не то что растратил но разбазарил вполне

эх дубинушка ухнем грустно что я дебил

пил по московским кухням музыки не любил

страсть чревата расплатой да и воскреснем навряд

толстенький мешковатый сталинский лауреат —

спой мне серьёзный ойстрах синим огнём горя

о нефтеносных свойствах шерсти и янтаря —

как под небесное пение октябрьской ночью трамвай

скрежещет от нетерпения — спой мне скорей давай

открывай прощальную истину закуривая на ходу

шурша беспризорными листьями — вот дослушаю и пойду

_{* * *}

У кого-то жизнь, а у кого-то сплошной бедлам.

Блудный ангел скитается по чужим углам,

бледный конь дожидается очереди, вслед за белым,

вороным и красным. Мы тоже ждём,

а тем временем любим, спим, долгожданный дом

обустраиваем да бильярдным мелом

натираем кий змеиного дерева: и шары

из слоновой кости, как бы иные миры

в дальнем космосе, столь пустом и косматом,

сталкиваются, издавая чуть слышный стон,

по зелёному катятся полю, крутясь винтом, —

один, как говорят, с оттяжкой, другой с накатом.

Взрослые игры, пожалуй, смешнее детских. Шкет

изображает влюблённого, дарит подружке букет

из одуванчиков. Дочки-матери, классики, доктор Айбо-

лит. Хорошо по дороге к лузе вспомнить колоду карт,

биржевые торги, американские горки да тот азарт,

с которым реальные парни гоняют мяч или шайбу.

_{* * *}

расскажи мне крёстный отец отчего твой прощальный зять

не умеет на леску речного жемчуга нанизать

по весне на небесной осине курлыча гнёзда не вьёт

перуанского зелья не курит весёлой воды не пьёт

знай лепечет бормочет с утра распростёртый ниц

у голгофы певчих камней и отвесных птиц

пожимает плечами пекарь сухими очами глядит во тьму

разве я сторож (шепчет) убогому родственнику своему

разве умеем мы теплокровные проникать в природу вещей

худо-бедно подымем внуков утешим брошенку-дщерь

ибо есть ещё в мышцах сила и пока господь не призвал

лишь бы тесто легко всходило да мытарь не лютовал

_{* * *}

редеющие космы прихватив резинкою аптечной

мы выбираем путь кремнистый или млечный

летим на пламя над летейскою водой

и скоро, скоро отшумим стрекозьими крылами

и кринолинами и прочей слёзной ерундой

но плакала тайком и музыкой молочною кипела,

когда нас — недорослей, молодых ослов —

ночному пению учил лев павлович поспелов

быв отставной флейтист и знатный крысолов

планеты, повторял, имеют форму шара

воздушного, с корзиной ивовой внизу,

псалмы же суть холмы, а опера — опара

из каменной муки в серебряном тазу

сгущайся, время, пой, не обещай приблудным

наследникам ни звёзд ни пайки ни пайка

один трофейный камертон в нагрудном

кармане пиджачка