БЕСКОНВОЙНЫЙ ВОЗДУХ

Канунникова Ольга Леонидовна — филолог, критик. Родилась в г. Белгород-Днестровский, Украина. Окончила филологический факультет Одесского государственного университета. Публиковалась в «Иностранной литературе», «Русском журнале» и других изданиях. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

Ольга Канунникова

_*

БЕСКОНВОЙНЫЙ ВОЗДУХ

Посвящается памяти Арсения Рогинского

И когда в этом царстве установившейся и только потому незамечаемой неестественности кто-нибудь откроет рот не из склонности к изящной словесности, а потому, что он что-то знает и хочет сказать, это производит впечатление переворота, точно распахиваются двери и в них проникает шум идущей снаружи жизни.

Борис Пастернак

«Рукописи не горят», было сказано в одном известном романе.

Очень даже горят, особенно если их поворошить полицейской кочергой, уточняет современный исследователь Мирон Петровский.

Трехтомное собрание сочинений Анатолия Марченко, вышедшее в «Новом издательстве»^[1], во многом составлено из материалов, буквально выхваченных из-под крючка «полицейской кочерги» — это рукописи и черновые заметки, изъятые на обысках и сохранившиеся в следственном деле Марченко.

Напомним, Анатолий Тихонович Марченко — самый известный советский политзаключенный. Из 48 лет своей жизни 18 провел в тюрьмах и лагерях. Судим шесть раз, из них пять — по политическим мотивам. Умер, отбывая срок, в декабре 1986-го, после четырехмесячной голодовки с требованием освободить всех политзаключенных в СССР. Вскоре после его смерти Михаил Горбачев позвонил в Горький Андрею Дмитриевичу Сахарову — тот тоже говорил генсеку о политзеках. В последующие месяцы были освобождены большинство советских политзаключенных.

До настоящего времени были опубликованы три «больших» сочинения Марченко — «Мои показания», первая автобиографическая книга о политических лагерях послесталинского времени, повесть «Живи как все» и очерк «От Тарусы до Чуны». Они выходили сначала в самиздате, потом за границей. Наконец, после перестройки у нас вышло несколько изданий Марченко, причем считалось, что опубликовано все, что им написано. Оказалось, нет: в 1990-х были найдены фрагменты прозы и публицистика, никогда ранее не публиковавшиеся. Где-то с 2012-го началась подготовка к расширенному изданию наследия Анатолия Марченко. Итогом стал трехтомник «Мы здесь живем».

История нашей литературы богата на произведения с трагическими судьбами, но даже в ней книги с подобной участью найти трудно.

Анатолий Марченко писал в тюрьме, в лагере и в короткие промежутки между арестами. Записи отбирали на обыске. Опять писал, опять отбирали. И так по многу раз. В «Живи как все» он даже предположил, что существует «у них» какой-нибудь «крематорий для рукописей», где все его записи будут сожжены. Этого, по счастью, не случилось. Удивительно и драгоценно, что большая часть уцелела и теперь может быть представлена читателю.

Издать такое собрание сочинений в наше время — вызов.

Упомянем тех, без чьей помощи книги Анатолия Марченко не увидели бы свет, и кто причастен к самому полному на сегодняшний день изданию его творческого наследия.

По словам самого Марченко, вступительные страницы первой его книги «Мои показания» написаны при участии Бориса Шрагина. В окончательном варианте текст был в значительной степени переработан, редактировать помогала Лариса Богораз, ставшая впоследствии женой Анатолия.

Черновую рукопись следующей книги он, предчувствуя возможность обыска и ареста, по главам, по нескольку страниц прятал во дворе своего дома, в поленнице, в снегу, и кагэбэшники ее не нашли. Когда его увели, части рукописи нашел Борис Кулаев, друг семьи, ученый-биолог. После смерти Марченко уцелевшие от обыска фрагменты собрала Лариса Богораз и объединила в единый текст, который получил название «Живи как все». В 1994-м Лариса Богораз и Александр Черкасов раскрыли криптонимы, упоминавшиеся в книге, — автор, опасаясь за судьбу остающихся на свободе друзей, скрыл их имена под инициалами.

Многие записи и документы сохранились в деле Марченко, хранящемся в архиве Владимирского управления УФСБ. Их нашли, собрали, проделали с ними большую текстологическую работу и прокомментировали Александр Даниэль (он же — автор предисловия) и Павел Марченко, сын Анатолия Марченко. Помощь при составлении книги оказали сотрудники общества «Мемориал» Геннадий Кузовкин, Алексей Макаров, Татьяна Хромова. Издатель Андрей Курилкин помог состояться всему собранному как книге в трех томах.

Что туда включено? В первый том вошли «Мои показания» и автобиографические отрывки «Два рассказа о первом сроке». Повесть «Живи как все», хронологически продолжающая «Мои показания» и оборванная последним арестом, и очерк «От Тарусы до Чуны» составляют второй том. Текст «Моих показаний» расширен за счет фрагментов, изъятых на обысках и обнаруженных в следственном деле Марченко. Том третий — ранее не публиковавшиеся документы и политическая публицистика.

Собранное воедино, писательское наследие Марченко представляет, по словам Александра Даниэля, уникальную автобиографическую сагу. Каким же предстает перед нами писатель Анатолий Марченко и герой его автобиографической прозы?

«Мои показания» — документальное, основанное на личном опыте свидетельство о советских тюрьмах и лагерях 1960-х годов. Книга потрясла современников, к тому времени уже многое знавших о лагерях сталинского времени. Оказалось, что «хрущевские» или «брежневские» лагеря суть продолжение сталинских, что за прошедшее время в них мало что изменилось: те же закрытые суды, то же бесправие политзаключенных и произвол лагерной администрации, те же пытки голодом, отсутствие нормальной медицинской помощи и так далее.

Но, может быть, не меньше лагерной конкретики поражало другое. Эта книга — о возможности сохранить человеческое достоинство в нечеловеческих условиях. Герой, оказавшийся в заключении — в перевернутом мире, где глумятся над законом и правом и где не существует ни простой логики, ни простого сочувствия, — выглядит как Гулливер правосознания в стране лилипутов. Каждый из этих «лилипутов» обличен хотя бы маленькой властью и безнаказанно может сделать с заключенным все что угодно, однако герой повествования, понимая это, продолжает оставаться самим собой, отстаивать человеческое достоинство и защищать приоритет права.

Знала ли до этого русская литература подобные книги и подобных героев?

«Мои показания» — возможно, единственное сочинение в русской литературе, которое начинается с так называемых установочных данных. «Меня зовут Анатолий. Фамилия Марченко. Я родился в небольшом сибирском городке Барабинске. Мой отец…»

«Имя? фамилия? место рождения?» — это вопросы следователя, обращенные к арестованному. С ответов на них начинается «дело» заключенного. «Установочные данные» сверяют и в суде.

С суда начинается и первая книга Марченко.

Пролог: 20-летнего юношу судят за драку, в которой он не участвовал. Суд закрытый. Все свидетельства — в пользу Марченко. Тем не менее суд выносит решение — два года лагерей. Свидетельских показаний в защиту Марченко было двадцать, но ни одно из них суд не принял во внимание. Юноша спросил, почему суд не обращает внимания на эти показания, и получил ответ: «Суд сам решает, каким показаниям верить».

Будучи несправедливо осужден, молодой человек начал задавать вопросы. Уже в заключении он встретил подельника, который дал на него показания. На вопрос, почему он так поступил, тот ответил: ему сказали, будто Марченко дал показания на него. Кто-то удовлетворился бы таким ответом и смирился, но Марченко продолжает спрашивать «А ты эти показания видел»?

Герой книги — человек, обладающий каким-то врожденным правосознанием и готовностью ничего не принимать на веру. Отстаивая свое человеческое достоинство и внутреннюю свободу, он отбывает первый срок и знакомится с тюремными и лагерными порядками. Кстати, в книге описана и первая голодовка Анатолия Марченко. Она была уже тогда, на втором сроке, в 1962-м. И тогда же — первое насильственное кормление.

В конце книги есть эпизод, когда Марченко встречается в лагере с человеком, с которым он познакомился в начале отбывания срока, и этот человек его не узнал. «Очень уж ты дошел», — сказал он Анатолию.

Читатель, который вместе с героем «Моих показаний» проходит весь тюремный и лагерный путь, тоже может сказать, что не узнает его. Но не потому что тот «дошел». К концу книги видишь, насколько герой внутренне вырос. Как написал, провожая Марченко на волю, его солагерник Юлий Даниэль, «Ты здесь и оглох, / Ты здесь и прозрел. / Гордись необычной удачей — / Не каждый, кто видит, зрячий».

«Мои показания» заканчиваются так: «Колонна прошла. Я вдохнул полные легкие свежего воздуха, хоть мордовского, но уже бесконвойного, вольного, и зашагал от вахты. Шел снег. Большие снежинки садились и сразу же подтаивали на еще теплой, не успевшей остыть одежде.

Было 2 ноября 1966 года, пять дней до 49-й годовщины советской власти».

Удивительна здесь писательская точность. В одном абзаце перед нами предстает освободившийся человек. Книга написана заключенным; в ней есть множество описаний того, как герой мерзнет в лагере, мерзнет в тюрьме, не может согреться ни под одеялом, ни под многими слоями одежды. Но всего несколько фраз — полные легкие свежего воздуха, большие снежинки, подтаивающие на не успевшей остыть одежде — и мы видим преображение человека, выходящего из застенка в обновленную жизнь. «Где воздух синь, как узелок с бельем / У выписавшегося из больницы».

Вот как говорил о воздействии «Моих показаний» Арсений Рогинский, руководитель общества «Мемориал» и друг Марченко: «Мощнейшей струей била в тебя мысль: этого не должно быть, лагерей не должно быть, не должно быть политзаключенных…»

Когда читаешь следующую книгу Марченко, «Живи как все», действие которой по большей части происходит на воле, не покидает ощущение, что «этого» — такой вот «воли» — тоже не должно быть.

Герой повести по возвращении из лагеря приезжает в Москву, знакомится с кругом московской интеллигенции, вовлекается в правозащитное движение, начинает писать. В 1966 году проходит первый за десятилетия в СССР открытый суд по политической статье. Подсудимые, писатели Андрей Синявский и Юлий Даниэль, опубликовавшие свои произведения за границей под псевдонимами, не признают свою вину. Оба получают лагерный срок. Весь мир знает: в послесталинском Советском Союзе есть политзаключенные.

1968 год, «Пражская весна». Марченко пишет открытое письмо, адресованное советской и западной прессе, где предупреждает об угрозе советского вторжения в Чехословакию, и получает второй срок. В лагере его вновь судят и добавляют еще два года — за «клеветнические измышления, порочащие советский общественный и государственный строй». Далее: отбывание срока — освобождение — новый арест…

Такова фабула книги «Живи как все».

Она важна, но гораздо важнее фабулы здесь сюжет. Это — роман становления, классический «роман самовоспитания»; свидетельство возмужания характера и ума, закалявшегося в обстоятельствах то запредельно чудовищных (советские тюрьмы и лагеря), то обыденно чудовищных (так называемая советская действительность).

В «Живи как все» продолжается тема, заявленная в «Моих показаниях», — «каторга, невиданная и неслыханная по своей жестокости за всю историю человечества».

Но тут еще вот что важно — это книга о том, как воля и застенок проникают друг в друга, их соединяет друг с другом множество невидимых нитей. На воле царят лагерные порядки (по замечанию автора, та же каторга, только без кандалов и колючей проволоки); в лагере существуют принесенные с воли элементы — скрытая коррупция и подпольные бордели. «И у нас все, как на воле», — говорит один из персонажей книги. Подпитывая и поддерживая друг друга, они составляют остов советской жизни.

Помимо всего прочего, книга Марченко дает повод поговорить о том, как выглядит обыденная жизнь советского человека, о которой не пишут в газетах.

Вот один из эпизодов. «Жители ближнего к Чуне поселка геологоразведки первыми пришли к месту, где упал потерпевший аварию пассажирский самолет, — несколько человек были еще живы. Жив и, как потом выяснилось, неповрежден был грудной ребенок, он громко плакал. Дело было в декабре, мороз под пятьдесят градусов. Мужики и бабы — не бандиты, а мирные жители — ограбили мертвых и ушли. Ребенок вскоре замерз — плач прекратился, стоны тоже умолкли. В живых остался один пассажир — солдат с перебитым позвоночником, его спасли. Он лежал в чунской больнице и все рассказал». А дальше Марченко задает вопросы: «…среди кого мы живем? Что это за новый человек, воспитанный социалистической системой? Сегодня сосед пришел ко мне взять трешку взаймы, а завтра — мертвых обобрал, ребенка бросил замерзать! Нет, я не хочу сказать, что это результат встречных планов или районных школ политпросвета. Это же очевидно: дело не в системе, капиталистической или социалистической… а в каких-то более общих особенностях времени, уровне развития всего человечества, единого, несмотря на пограничные полосы и политические устройства».

«Живи как все» — эту любимую народом мудрость Анатолий Марченко постоянно слышал в своей барабинской юности. После долгого отсутствия он приехал в родной город, навестил прежних приятелей и увидел, как живут «все люди». Один его приятель спился окончательно, другой поступил в вуз — не доучился, сошел с ума, «сидит в Томске в желтом доме, говорят, никого не узнает»; еще трое — в лагере. Кто-то сел на большой срок за грабеж, кто-то утонул по пьянке вместе с собутыльниками. «Мой тезка, Толик Копейко, расстрелян по приговору суда за изнасилование и убийство. Знаменитость Барабинска, капитана городской сборной по футболу Михаила Чеснока, пырнули ножом, и он умер. …[З]арезал Михаила какой-то пацан… зарезал просто так, ни за что. Сестру моего приятеля Володи Глушанина муж зарубил топором. Одноклассник Володя Несмеянов… сошелся с блатной компанией… случайно стал невольным соучастником грабежа — пришел после этого домой и застрелился (пожалуй, единственная осмысленная, хотя и трагическая смерть из всего поминального повествования). Еще один знакомый повесился…»

Случаи, которыми наполнена современная криминальная хроника, составляют повседневное существование советской провинции 1960-х годов. Жизнь самого Анатолия Марченко, в которой присутствовали ежедневный смысл, большое и важное дело, ежедневная борьба за свободу, представляется еще более удивительной и редкостной, когда читаешь этот мартиролог бессмысленных и безвременных насильственных смертей его ровесников и земляков.

С прежними приятелями и соседями он пытается разговаривать, но очень быстро понимает, что говорить им, в сущности, не о чем: «Меня в этих разговорах поражало равнодушие ко всему на свете». Об этом же возмущавшем его равнодушии, но уже не в обычных людях, а среди должностных лиц, он напишет в «Живи как все», когда будет рассказывать о своей тюремной голодовке.

Это книга еще и о том, как взрослые, самостоятельные, здоровые мужчины в нашей стране не умеют и не хотят распорядиться своей жизнью. «А чего хотят? Если вдуматься, того же, что имеют, — хозяина над собой и над страной, владыку живота своего и ответчика за все».

Получается, что герой Марченко оказывается в оппозиции не только к власти, но и — что для него болезненнее — к большинству населения, из которого он происходит и права которого пытается защищать. Филолог Гасан Гусейнов однажды назвал Россию «страной разложившихся мужчинок» — и книга Марченко показывает, насколько глубоко в нашу историю уходят корни этого разложения.

Парадоксальная советская коллизия — без работы нельзя получить прописку, а без прописки нельзя устроиться на работу — поломала множество судеб, многим талантливым людям не дала состояться. Марченко описывает безнадежную рутину советской повседневности — мытарства главного героя после освобождения из лагеря в поисках жилья, работы, попыток прописаться и снять хотя бы угол в комнате вместе с хозяевами. Удивительно, но это тот пласт жизни, мимо которого наша литература прошла, почти не заметив. Что-то подобное будет потом описано в романе Фридриха Горенштейна «Койко-место».

Любителям мифов о советском прошлом не худо бы это прочесть, да ведь не прочтут.

В первом томе впервые опубликованы очерки «Целина» и «Восстание в Темиртау». Они объединены составителями в диптих «Два рассказа о лагерном сроке», поскольку хронологически повествование относится к первому лагерному сроку Марченко. Написаны они намного позже, в 1980—1981-м.

Первый очерк — об опыте освоения целины в качестве заключенного Карлага. По нему, во-первых, видно, насколько за эти годы Марченко вырос как писатель. Во-вторых, это важные свидетельства его становления как личности («Мое прозрение в национальном вопросе началось с обыкновенного вопроса простого украинского парня — „А кто вас туда звал”»).

Второй очерк посвящен практически неизвестному у нас восстанию рабочих в Темиртау в 1959 году. Всего пять страниц, но они поразительны. Ударная комсомольская стройка в казахском Темиртау — первая, куда приехали иностранные рабочие. Бытовые условия, созданные для них, сильно отличались от условий жизни советских рабочих, среди которых были демобилизованные. Дальнейшее напоминает триллер. Не выдержав такой несправедливости, советские рабочие взбунтовались, разоружили милицию и охрану и захватили склады со взрывчаткой. Несколько дней Темиртау был во власти восставших. Войска МВД, попробовавшие войти в город, были вынуждены отступить. Восставшие требовали приезда кого-то из руководителей страны. Из Москвы прибыл Клим Ворошилов. Он повел разговор с восставшими в таком духе: «Комсомольцы! Вы же — резерв нашей ленинской партии!» Ответ был: «Мы построили казахстанскую Магнитку — мы ее и взорвем!» Переговоры ни к чему не привели, и Ворошилов отдал приказ подавить бунт. Сколько было погибших, никто не знает. Воспоминания Анатолия Марченко — может быть, единственный сохранившийся памятник жертвам того восстания.

Остальные ранее не публиковавшиеся фрагменты прозы, политическая публицистика и документы из архивов составляют третий том. Собранные вместе, они дают представление о том, какой могла бы быть следующая книга Анатолия Марченко, которую он не успел написать. Талант его рос и укреплялся от книги к книге, и это сочинение обещало быть выдающимся.

Анатолий Марченко был из людей того замеса, которых очень любил Чуковский: он описывает себя в юности как лентяя и шалопута, но в действительности был «человеком, сделавшим себя» и продолжавшим делать себя всю жизнь. Первая книга Марченко написана простыми предложениями, в ней почти нет прилагательных. Совсем нет метафор. Эта древнегреческая чистота прозы, как мы узнаем впоследствии, стала итогом редакторских усилий Ларисы Богораз: исходный текст Марченко был «риторикой последних слов». Но в итоге тихий голос стал куда более слышным. «Мои показания» стали подобны звуку «лагерных курантов» — ударов о рельс к отбою и подъему, о которых сказано в песне-эпиграфе. Книга бьет наотмашь. Как сказал один из первых читателей, она была подобна взрыву атомной бомбы.

Мы уже говорили, что «Мои показания» начинаются так, как обычно книги не начинаются, — с т. н. «установочных данных». Правда, уже с третьей строчки «установочные данные» выходят из жанровых берегов. «Я родился в небольшом сибирском городке Барабинске» — уже не только факты, но отчасти лирика. Следователю неинтересно, большой ли город Барабинск или маленький, сибирский он или не сибирский.

Это интересно читателю.

Книги Марченко — совершенно особенные в русской литературе. Они не похожи ни на прозу Солженицына, ни на рассказы Шаламова. Но стоит ли их прописывать только «по ведомству» лагерной прозы? Как они могли бы прочитываться в контексте словесности своего времени?

Название трехтомника Анатолия Марченко звучит веско и утвердительно: «Мы здесь живем». С ударением на каждом слове.

Так же утвердительно, как звучит, например, «Живет такой парень» и «Я пришел дать вам волю». В герое автобиографической прозы есть что-то, необъяснимо роднящее его с Шукшиным. Может быть, то, что он, человек из низов, из Сибири, в круг московской интеллигенции пришел достаточно поздно, так до конца и не став в нем своим.

Можно было бы сказать, что их объединяет и лагерная тема (вспомним шукшинскую «Калину красную»), но здесь остановимся — слишком выходит этот сюжет из берегов рецензии. Заметим только, что герои рассказов Шукшина — люди, на свой манер ищущие свободу. Рассказ Шукшина «Алёша Бесконвойный» писатель Вячеслав Пьецух считал первым русским рассказом о свободе личности (напомним: герой рассказа, деревенский житель по прозвищу Алеша Бесконвойный, удивлял односельчан тем, что не выходил работать в субботу, потому что в этот день топил баню).

Среди первых читателей «Моих показаний» были писатель Лев Копелев, филолог Вячеслав Иванов, режиссер Георгий Товстоногов, актер Игорь Кваша.

Через десять лет Кваша сыграет бургомистра в фильме Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен» — помните знаменитый диалог бунтаря-Мюнхгаузена-Янковского и лояльного к власти, но втайне сочувствующего Мюнхгаузену бургомистра-Кваши? Осторожный бургомистр призывает бунтующего барона — для его же пользы! — отказаться от своих взглядов, смысл его дружеской проповеди — «Живи как все».

В своей второй книге Марченко рассказывает, какое впечатление на людей его круга произвела публикация романа Булгакова «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва» в 1966 году. История литературы любит рифмы — совсем скоро самого Марченко ждал сюжет поистине булгаковский.

Рукопись «Моих показаний» Марченко отнес в редакцию одного из московских журналов, надеясь, что ее зарегистрируют в журнале поступивших рукописей, но там ее отказались даже принять. После этого Марченко отдал рукопись в тот же журнал «Москва», где ее продержали, ничего не отвечая автору по существу, до самого его ареста.

От параллелей с булгаковским романом трудно удержаться.

Читая о секретарше журнала, которая, когда Марченко приходил справиться о судьбе рукописи, «шарахалась… и старалась как можно быстрее от меня избавиться», невольно вспоминаешь секретаршу из булгаковского романа «со скошенными от постоянного вранья глазами».

Или вот еще — за автором крамольной книги установлена слежка, он пытается скрыться от своих преследователей. Далее следует колоритная сцена бегства-погони по Москве на глазах у изумленной публики, после чего сотрудники органов, как бы оправдываясь перед прохожими, сообщают преследуемому: «Успокойтесь, товарищ, вы душевнобольной, мы должны доставить вас в больницу». Звучит как парафраз эпизода из булгаковского романа, где писатель Иван Бездомный, отнеся свою рукопись в московский журнал, гоняется за Воландом по всей Москве, а в итоге попадает в психиатрическую лечебницу...

Впрочем, в нашей стране нашелся журнал, взявший на себя смелость опубликовать главу из следующей повести Анатолия Марченко. В третьем номере независимого исторического альманаха «Память», который редактировал уже упоминавшийся Арсений Рогинский, была напечатана глава из «Живи как все». Книжка альманаха распространялась сначала в самиздате, а потом была издана за границей.

Интересно проследить, как развиваются представления Марченко о труде писателя. Он вырос в далекой от литературы среде, где к интеллектуальному труду традиционно относились с предубеждением. В юности Марченко отчасти разделял эти предрассудки. Потом, уже в лагере, он познакомился и подружился с Юлием Даниэлем и сам начал писать. О первой своей книге он говорит вначале только как о свидетельстве — «я написал свидетельские показания», но дальше признается, что ему интересно было следить за приключениями героя и что, как часто бывает у писателей, у него возникало ощущение не «придумывания», а диктовки: «Последние страницы загодя... сложились у меня в голове, как будто кто-то продиктовал мне их».

Начав писать профессионально, Марченко, с детства хорошо знакомый с тяжестью физического труда, понял, что «никакая физическая работа так не выматывает».

Исследователю, который захотел бы понять, какой путь проделал Марченко-писатель, много дало бы сравнение книг «Мои показания» и «Живи как все».

Если первая книга написана как документ, с протокольной точностью, то во второй появляются архетипические, почти фольклорные образы — от деда с наполовину седой головой, такого легкого, что он может вот-вот улететь, до страшного черного ночного дерева, которое так пугает главного героя.

В «Моих показаниях» Марченко подробно описывает подготовку к побегу в лагере и подкоп, который они с солагерниками вели много дней. Непреодолимым препятствием неожиданно стали подземные воды, которые просачивались сквозь пласты земли и не давали углубить подкоп. В «Живи как все» он рассказывает, как те же подземные воды помогали жизни, когда семья Марченко вырыла у себя на участке колодец, единственный во всем их переулке.

Подобно подземным водам, сквозь книги Марченко проходят то подспудно, то явно несколько сквозных мотивов.

Его повести «населены» множеством домов. Вначале это дом его детства, где жили «мазутники» — барабинские железнодорожники, из семьи которых он происходил. Потом появляется дом, который он строил вместе с родителями. Далее — все его временные, съемные, лагерные и тюремные жилища. Наконец, все дома, которые он снимал или строил уже для своей семьи в недолгих перерывах между арестами.

Об устройстве вагонзаков и тюремных камер он рассказывает с той же неспешной обстоятельностью, что и об устройстве крестьянского дома. Рачительность, здравый смысл рабочего-умельца чувствуются в каждой строчке. Герой с таким вниманием описывает дома и организацию пространства в них, с такой любовью — их строительство, что сразу понимаешь: он домовит и склонен к оседлой жизни. При этом так уж получается, что ни один из его домов не становился постоянным жилищем. У Генриха Бёлля есть роман «Дом без хозяина»; героя прозы Марченко можно было бы назвать «хозяином без дома».

«Стоило ли укореняться в вольной жизни, если она мне заказана?» — с горечью спрашивает он в «Моих показаниях». И добавляет уточнение, которое звучит как его credo: «За прошедшие десять лет я привык к нестабильности своего существования… и теперь, где бы и на какой срок мы ни устраивались, как бы ни было неопределенно наше ближайшее будущее, мы примащиваемся так, как будто здесь будем жить до конца дней, как будто и детям, и внукам оставим гнездо: приспосабливаем по себе жилье, сколачиваем мебель, кладем печь… За десять лет трижды начинали все заново, и через несколько месяцев, даст бог, примемся в четвертый раз — после ссылки».

Через все его книги проходит тема бегства, побега. В начале «Моих показаний» есть рассказ о том, как герой впервые увидел побег из лагеря и как его потряс расстрел беглеца. Его постоянно преследуют мысли о побеге. Он сам пробует бежать. Его волнует судьба заключенного Бурова, который пытался убежать несколько раз.

В центре еще одного сюжета о беглеце — легендарный Павлов, «зэковский Зорро». История такая — в лагере заключенный Павлов работал в бригаде на лесоповале и однажды в одиночку разоружил конвой, забрал оружие и ушел в тайгу. Он не просто «ушел в побег», а начал ходить вокруг лагерей и убивать охранников. Охрана и местное население были охвачены паникой, но все усилия по его поимке ничего не дали. Кончилось тем, что однажды в лагерь доставили труп якобы Павлова. Но зеки не поверили в его смерть. По зековской легенде, Павлов не погиб, а то ли ушел за границу, то ли сделал себе другие документы, и продолжает жить под чужим именем.

Павлов — единственный беглец-победитель в длинной колонне беглецов-жертв.

Еще одно бегство — беглый начальник конвоя, который по пьяни расстрелял бригаду зеков, а протрезвев, осознал, что он наделал, и ушел в тайгу. Когда его стали ловить, он отстреливался и покончил с собой последним патроном.

Казалось бы, бесконечная череда побегов должна прекратиться после освобождения из лагеря, но нет. Герой выходит на волю, но и на воле побег продолжается: бегство от кагэбэшников в московском метро, азарт погони в такси через весь город, попытка оторваться от преследователей на поезде, который едет на другой конец страны…

Как будто человек бежит от истории, а она идет за ним по следу, «как сумасшедший с бритвою в руке».

Проза Анатолия Марченко — не только книги бегств, но и книги странствий. В них есть и Одиссей — герой автобиографической прозы, но есть и Пенелопа, которая его ждала и не дождалась. Как булгаковская Маргарита. Или как Надежда Яковлевна Мандельштам. Она сохранила его речь навсегда.

Перед нами то ли античный миф, то ли античная трагедия.

Как отметил В. Головня («История античного театра», 1972), «Почти все дошедшие до нас трагедии начинаются с пролога, в котором содержится завязка действия. Затем следует песня, которую исполняет хор... Далее идет чередование „эписодиев” (диалогических частей, исполняемых актерами, иногда при участии хора) и „стасимов” (песен хора)».

Неправдоподобная жизнь Анатолия Марченко, как и у героев греческой трагедии, проходит словно между двумя хорами. Песнь первого хора — представителей власти и Фемиды: «Мы сами решаем, каким показаниям верить»; она чередуется с песней второго — представителей народа: «Живи как все». Главный герой все время обречен оказываться между ними.

По наблюдению исследователя античности В. Редько, «хор в античной трагедии как бы активизировал космическую энергию сакрального пространства сцены, используя в своих выступлениях как магические заклинания, так и элементы шаманской культуры».

Это наблюдение удивительным образом перекликается с пассажем из книги Марченко:

«С первого дня обвинения и до конца, до приговора, все, все участники дела… все знают, что плетут бесполезный узор, не имеющий к жизни, к реальности никакого отношения. <…> Мне приходит в голову, что смысл всех этих действий, всех этих следствий и судов тот же, что в каких-нибудь ритуальных плясках, — символический... Повторение слов „клевета”, „измышления”, „шпионская деятельность” и тому подобных нужно вроде заклинания „сгинь, сгинь, пропади”. Прокурор шаманит, а все прочее — необходимые декорации. Вот только не знаю, бывают ли при обычном шаманстве человеческие жертвоприношения». («Живи как все»)

Кстати, греческое слово martys, которое в христианской традиции переводится как «мученик» — на самом деле означает «свидетель».

Последний акт трагедии — 117-дневная голодовка и смерть Анатолия Марченко в чистопольской тюрьме. Но этот эпилог в его сочинения уже не успел войти.

P.S. На презентацию трехтомника в «Мемориале» приехали земляки Анатолия Марченко. Они рассказали, что инициативная группа жителей Барабинска предложила установить в городе памятник Анатолию Марченко, назвать его именем улицу и установить памятные таблички на домах, где жила семья Марченко. Барабинец Петр Орешин собирается на деньги своих единомышленников напечатать сотню экземпляров книги «Живи как все» и подарить школам, библиотекам и музею Барабинского района.