НОВАТОРСТВО ВТОРОЙ СВЕЖЕСТИ

*

НОВАТОРСТВО ВТОРОЙ СВЕЖЕСТИ

Бен Блатт. Любимое слово Набокова — лиловый. Что может рассказать статистика о наших любимых авторах. Перевод с английского Н. С. Нестеркиной. М., «Эксмо», 2019, 288 стр.

Священным камнем, на котором воздвигнута книга Бена Блатта «Любимое слово Набокова — лиловый», является исследование «Выводы по проблеме авторства», опубликованное в 1963 году двумя специалистами в области математической статистики — профессором Гарварда Фредериком Мостеллером и Дэвидом Уоллесом из Чикагского университета. В свою очередь, работа указанных ученых возникла как результат их изысканий по такому конкретному вопросу, как атрибуция 12 статей из вышедшего в 1788 году сборника «Федералист» — выдающегося памятника американской политической мысли.

Первоначально статьи этого сборника появлялись в виде отдельных газетных публикаций и были подписаны псевдонимом Публий. То, что под именем Публия скрывались Александр Гамильтон, Джеймс Мэдисон и Джон Джей, не относилось к числу тщательно скрываемых секретов, однако распределение статей между ними заставляло читателей строить самые разные предположения. Дольше всего прикреплению к тому или иному автору сопротивлялись уже упомянутые 12 статей, на которые в равной степени претендовали Гамильтон и Мэдисон. Точку в дискуссиях вокруг этой важной для историков американской мысли темы как раз и поставили Мостеллер и Уоллес. Суть их метода, в изложении Блатта, заключалась в следующем: «Подсчитать частоту появления общеупотребительных слов в эссе, которые, как мы знаем, написали Гамильтон или Мэдисон; подсчитать частоту употребления этих же слов в эссе, где автор неизвестен; сравнить эти показатели частотности, чтобы определить автора спорных статей». Реализация данного метода позволила установить, что авторство всех 12 спорных статей принадлежит Джеймсу Мэдисону.

Для Блатта изыскания двух американских профессоров статистики представляют собой чудеса новаторства, сдувающего многовековую пыль с книг и диссертаций, посвященных текстологии «Федералиста». С восторгом, характерным почти для любого неофита, он пишет: «Мостеллер и Уоллес шли впереди своего времени. Их исследование, включающее некоторые сложные формулы, опиралось исключительно на подсчет слов. Благодаря современным компьютерам подсчет слов и частоты их употребления стал обыденным явлением. Но в 1963 году это было ошеломляющей новинкой».

Судя по всему, Блатт полагает, что наведение исторических справок — занятие, достойное презрения. В противном случае он не преминул бы уточнить, что применение математической статистики для установления авторства не является прорывным изобретением Мостеллера и Уоллеса. Так, еще в последней четверти XIX века немецкий филолог Вильгельм Диттенбергер (1840 — 1906) решал проблему авторства приписываемых Платону диалогов, опираясь на частотность использования в них служебных слов. Прародитель «новой хронологии» Николай Морозов (1854 — 1946) для целей все той же самой атрибуции, не привязанной, правда, к одним лишь платоновским диалогам, разработал методику «лингвистических спектров», трансформирующую подсчеты служебных слов и частиц в наглядные графические схемы (основные положения этой методики были уточнены и скорректированы выдающимся русским математиком Андреем Марковым-старшим). В советской филологии 1960-х годов применение статистики для решения атрибуционных и прочих вопросов считалось не просто привычным, а чем-то само собой разумеющимся.

Следовательно, Бен Блатт выдает за ошеломляющую новинку давно известную вещь, имеющую почти полуторавековую историю. С трогательной наивностью вещает он о своем и мостеллер-уоллесовском первородстве. «Множество банальных и интригующих вопросов о классической литературе или современных бестселлерах, — заявляет Блатт, — можно рассмотреть через статистические линзы, но до сих пор этого никто не делал».

Храня почтение по отношению к Мостеллеру и Уоллесу, Блатт подчеркивает, что лично ему, обладающему в отличие от им же сакрализованных предшественников свободным доступом к тем возможностям оперирования большими данными, которые дают современные компьютерные технологии, удалось «по-новому ответить на многие простые, но в то же время оригинальные вопросы».

Вопросы эти, задающие композиционный ритм всей книге Блатта, инициированы, как правило, наиболее распространенными советами, содержащимися в популярных американских наставлениях для начинающих писателей. В частности, Блатт пытается выяснить, есть ли какие-то реальные обоснования, помимо чисто вкусовых пристрастий, в распространенном призыве избегать наречий при создании прозаического художественного текста. Путем компьютерных подсчетов, сделанных на материале англоязычной прозы, он устанавливает, что «книги с меньшим количеством наречий чаще становятся популярными». Констатируя этот занимательный факт, Блатт, и здесь ему надо отдать должное, разграничивает «популярное», выступающее синонимом понятия «хорошо продаваемое», и «выдающееся», тождественное категории «высокохудожественное». Такая дифференциация демонстрируется им с помощью эффектного и остроумного приема, заключающегося в том, что в соответствующей главе «Любимого слова…» Блатт не использовал ни одного наречия. «Это означает, — поясняет Блатт, — что показатель использования наречий в этом тексте составляет 0 наречий на 10 000 слов и ставит меня впереди (или наравне) всех, кто когда-либо что-либо написал. Делает ли это мою книгу выдающейся? Вот в этом и кроется ограниченность нашего статистического анализа. Хотя, если вы пытаетесь написать выдающееся произведение, лучше все-таки избегать этой вредоносной части речи».

Подвергая статистической проверке рекомендацию № 6 из книги Элмора Леонарда «10 правил написания произведений» («Никогда не используйте слово вдруг»), Блатт обнаруживает, что избыточное пристрастие к слову «вдруг» не помешало ни Дж. Р. Толкину, ни Джозефу Конраду, ни Ф. Скотту Фицджеральду создавать замечательные тексты, пользующиеся заслуженной популярностью вплоть до настоящего времени. С другой стороны, Дэн Браун и Стефани Майер использовали данное слово лишь чуть меньше, чем только что названные авторы, но рассчитывать на попадание в литературный пантеон могут только в случае всемирного интеллектуально-эстетического вырождения. Их шансы там оказаться нисколько не увеличатся, даже если они, подражая Чаку Паланику и Джейн Остин, сведут до минимума употребление пресловутого «вдруг». Осмыслив подобного рода факты, Блатт делает вывод невероятной содержательной глубины: писателям надо «не отказываться от вдруг полностью, а использовать его в меру». Впрочем, если бы Блатт, выкроив немного времени, заглянул в книгу Виктора Шкловского «Энергия заблуждения» (1981), где есть целая глава «„Вдруг” Достоевского», то пришел бы к схожему выводу без каких-либо подсчетов. Но, как мы уже убедились в случае с познаниями Блатта в истории применения статистических методов в литературоведении, он исповедует принцип: «Russicum est, non legitur» («Это по-русски, не читается»).

Блатт подмечает, что рекомендации, которые дают писатели в области профессионального мастерства, часто очень существенно расходятся с их собственной художественной практикой. Например, тот же Элмор Леонард в той же самой книге «10 правил написания произведений» утверждает, что писателю, претендующему на успех, «разрешено использовать не более двух или трех <восклицательных> знаков на каждые 100 000 слов прозы». Блатт, однако, выясняет, что Леонард не отвечает за свои собственные слова: «В 45 романах Леонарда в сумме насчитывается 3,4 миллиона слов. Если он действительно следует своему правилу, то во всех его работах за всю его писательскую карьеру должно быть не больше 102 восклицательных знаков. На деле же он использовал 1651. Это в 16 раз больше того, что он рекомендовал! (!!!!!!!!!!!!!!!)».

Единственное, что позволяет Леонарду хотя бы частично искупить свою статистически доказанную вину, так это оговорка, которую он делает к им же сформулированному правилу: «Если у вас талант в использовании восклицательных знаков, как у Тома Вулфа, тогда вы можете включать их в текст группами» (Блатт тут же дает справку, что Вулф «использовал восклицательные знаки по 929 штук на каждые 100 000 слов», уступая по этому показателю только Джеймсу Джойсу).

Если суммировать все те выводы, к которым приходит Блатт в ходе статистической проверки разнообразных советов начинающим писателям, то они сводятся к одному-единственному постулату: любой прием, используемый в прозаическом тексте, имеет право на существование, когда он обслуживает ту или иную эстетическую функцию, сознательно выбранную автором. Частотность приема относится к сфере количественных показателей, а не к подвижной области художественных достоинств.

Постулат этот невозможно опровергнуть, но все дело в том, что высказывался он задолго до Блатта и прочно обрел статус литературоведческой аксиомы, не нуждающейся в доказательствах. Однако Блатт с завидным упорством изобретает в своей книге один велосипед за другим, периодически приводя статистические аргументы в пользу самоочевидных истин. Подсчеты, например, помогли ему установить, что в англоязычной прозе XIX — XX веков фраза «вышла замуж» чаще следует после местоимения «она», чем после местоимения «он». Но даже в наше гендерно сложное время вряд ли нужно обращаться к помощи компьютерных калькуляций, чтобы в итоге выяснить, что «вышла замуж» чаще говорят применительно к женщинам, а «женился» — применительно к мужчинам. Предельная точность понадобится здесь, надо думать, еще не очень скоро^[1].

Вместе с тем будем справедливы: некоторые факты, приводимые Блаттом, действительно интересны и любопытны. Так, он пишет, что «за последние 50 с лишним <явно пропущено: лет — А. К.> мы наблюдаем постепенное снижение уровня сложности произведений». Если кто-то станет выбирать «книги для чтения, просматривая списки литературных трендов, то… найдет менее замысловатую книгу, чем это было 40-50 лет назад». То, что было нижней планкой уровня сложности в 1960-е годы, «в наше время стало его потолком».

Весьма примечательно, что и сама книга Блатта подчиняется этой печальной закономерности. На фоне таких классических образцов применения статистики в филологии, как, например, «Методология точного литературоведения» (1936) Бориса Ярхо или «Ритм как диалектика и „Медный всадник”» (1929) Андрея Белого, она выглядит работой старательного первокурсника, открывающего азы полюбившейся ему дисциплины. Ждать от него ответа на вопрос, что именно воплощает собой тяготение Набокова к слову «лиловый», конечно же, не приходится.

Алексей КОРОВАШКО

Нижний Новгород