В ДЫМУ ВДОХНОВЕНИЯ: НАБОКОВ И ТАБАК

Толстая Анастасия Владимировна — литературовед, переводчик. Родилась в Москве, окончила филологический факультет Оксфордского университета. Кандидат филологических наук, доцент Оксфордского университета. Переводчик пьесы Владимира Набокова «The Tragedy of Mister Morn», совместно с Брайаном Бойдом составитель и переводчик публицистической прозы Набокова «Think, Write, Speak», которая готовится к изданию.

Анастасия Толстая

_*

В ДЫМУ ВДОХНОВЕНИЯ: НАБОКОВ И ТАБАК

До определенного момента своей жизни Набоков много курил. Особенно много, когда писал. При этом он тесно связывал курение с творчеством и вдохновением, наделяя табачный дым волшебными свойствами и вплетая его призрачные узоры в прозу и стихи. С самых ранних его стихов клубящийся дым уподоблялся творчеству, а вспышка огня символизировала вспышку вдохновения.

В глубине набоковского архива братьев Берг в Публичной библиотеке Нью-Йорка хранится нигде ранее не опубликованное двустишие с заголовком «Папиросы», написанное в марте 1923 года:

В пепле твоем огонек, как закат — сквозь сухую хвою,

рдеет, а дым, восходя, плавно смыкается в стих^[1].

Годы спустя Набоков довел эту мысль до предела в рассказе «Тяжелый дым» (1935), весь сюжет которого построен на попытке поэта отследить механизм своего творчества, обнаружить источник вдохновения в то время, как он бродит по квартире в поисках папирос для сестры. Воспоминание об увиденном в тот день завивающемся и стелящемся дыме, конечно же, образно неотделимо от тех самых папирос, в поисках которых он плутает. И это нащупанная главная метафора формирует все его дальнейшие мысли и образы:

Откуда оно взялось, это растущее во мне? Мой день был такой как всегда, университет, библиотека, но по мокрой крыше трактира на краю пустыря… стлался отяжелевший от сырости, сытый, сонный дым из трубы, не хотел подняться, не хотел отделиться от милого тлена, и тогда-то именно екнуло в груди, тогда-то...^[2]

Рассказ о том, что герой сам называет «механизмом метаморфоз», благодаря которому он, молодой поэт, превращает повседневную жизнь вокруг себя в материал для творчества. В воображении все напитывается дымом и перенимает его повадки. Он — закручивающийся, вихревой, витиеватый, и это кружение и вращение передается всему вокруг, даже звукам, доносящимся с улицы: «завивался вверх, как легкий столб, шум автомобиля, венчаясь гудком на перекрестке»^[3]. И сам поэт во время вдохновения растворяется в пространстве, как дым сигарет в воздухе: «...форма его существа совершенно лишилась отличительных примет и устойчивых границ; его рукой мог быть, например, переулок по ту сторону дома, а позвоночником — хребтообразная туча через все небо с холодком звезд на востоке»^[4].

Рассказ тематически очень схож с развернутыми размышлениями о композиционном процессе в «Даре», который Набоков уже начал писать в 1934 году. Роман так же начинается с того, что герой, Федор Годунов-Чердынцев, бродит по Берлину в поисках своих любимых сигарет:

Тех русского окончания папирос, которые он предпочтительно курил, тут не держали, и он бы ушел без всего, не окажись у табачника крапчатого жилета с перламутровыми пуговицами и лысины тыквенного оттенка. Да, всю жизнь я буду кое-что добирать натурой в тайное возмещение постоянных переплат за товар, навязываемый мне^[5].

Сигарет не оказалось, но подсмотренные жизненные детали важнее и лучше искомого. Вредная привычка оказалась художественно полезна.

«Упражняясь в стрельбе»^[6], практикуя «тренировочный режим»^[7] в литературном ремесле, Федор принимается за отцовскую биографию. Он лежит ночами в своей берлинской комнате и курит одну за одной. Дым переплетается с узорами тюльпанов на обоях и, извиваясь, превращается в караван пропавшего без вести отца, идущий через пустыню. Но так же, как текст расползается и остается недописанным, так и развеивается дым, оставляя после себя лишь пепел на ковре…

Ровно два года я прожил здесь, обо многом здесь думал, тень моего каравана шла по этим обоям, лилии росли на ковре из папиросного пепла, — но теперь путешествие кончилось. Потоки книг возвратились в океан библиотеки. Не знаю, перечту ли когда наброски и выписки уже сунутые под белье в чемодан, но знаю, что никогда, никогда сюда не загляну боле^[8].

Набоков курил полжизни. Биограф Б. Бойд пишет, что уже к 16 годам Набоков перенял пристрастие к табаку у матери и в Тенишевском училище, где старшеклассникам разрешалось курить, часто сидел в студенческой читальне, поглощая стихи и куря до 60 папирос в день!^[9] А поступив в Кембридж, «он ночи напролет проводил без сна, в каком-то поэтическом экстазе, рассеянно куря турецкие папиросы»^[10].

Первые сердечные перебои начались у Набокова уже в 1921 году, когда юному писателю было всего 22 года. Тем не менее он продолжал курить до 1945-го. Доказательство этому в предисловии к 3-му американскому изданию романа «Под знаком незаконнорожденных». «Ежедневное потребление сигарет достигло отметки четырех пачек», — сообщает Набоков^[11].

Вскоре тем же летом 45-го, во время университетских каникул, он принял решение покончить с курением. Дмитрий Набоков рассказывает о веренице медицинских злоключений в жизни отца, соединенных общей трагикомической нитью:

В сороковые годы, когда мы с мамой навещали родственника в Нью-Йорке, а мой отец был занят со студентами из Уэлсли и бабочками в Кембридже, он потерял сознание от острого пищевого отравления после обеда в кембриджском ресторане «Wursthaus». Он был госпитализирован, а затем ему сделали рутинный рентген грудной клетки, который показал темную массу в одном легком. Ему сказали, что это рак. Он, не раздумывая, резко бросил курить, начал есть конфеты в ??качестве суррогата и набрал около 30 фунтов <13 кг — А. Т.>. Позже выяснилось, что рентген был не его…^[12]

Отказ от табака был мучителен и переживался Набоковым остро. И не только из-за отсутствия никотина и утраты привычной моторики, а, быть может, и из-за столь драгоценного для него слияния курения и творения. Вместо сигарет Набоков стал горстями поедать леденцы из черной патоки.

Прибавление в весе он иронично прокомментировал в 1964-м в интервью журналу Playboy: «Я стал дородным, как Кортес^[13] — в основном потому, что бросил курить и начал взамен жевать конфеты, отчего мой вес вырос с обычных ста сорока фунтов до монументальных и радостных двухсот. Стало быть, на треть я американец — добрая американская плоть греет и оберегает меня»^[14].

После смерти Набокова его жена Вера заметила, что критики пропустили нечто главное в написанном им — тему потусторонности. Забавно: даже в его представлении о загробном мире находилось место метафоре курения. В 1924 году в одном из писем будущей жене молодой Набоков воображал ангелов в раю, которые курят украдкой, как непослушные школьники: «Я никогда не думал, что буду грезить о Берлине, как о рае… земном (рай небесный, пожалуй, скучноват — и столько там пуха, серафимского, что, говорят, запрещается курить. Иногда, впрочем, сами ангелы курят — в рукав, а когда проходит архангел — папиросу бросают: это и есть падающие звезды)»^[15].

Перечитывая строки Набокова о сигаретах, перебирая его табачные метафоры и аллюзии, сложно отделаться от ощущения, что он говорит о чем-то заветном, таинственном, метафизическом.