Мыши

Нефедов Сергей Александрович – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН, профессор Уральского федерального университета (Екатеринбург). Постоянный автор «Нового мира».

Сергей Нефедов

_*

МЫШИ

Иван Гармаш, крестьянин

Мышонок жил в щели за облупившейся штукатуркой. Он был совсем маленький, с наперсток, симпатичный, светло-серый, с розовыми лапками и черными глазками-бусинками. Мышонок был очень смелый; он вылезал из своей норки и выбегал на середину камеры, к месту, где Хатаевич обычно оставлял для него три хлебные крошки. Съев свою порцию, мышонок становился на задние лапки и размахивал передними, выпрашивая еще. Хатаевич бросал ему еще одну крошку, мышонок ловил ее на лету и снова махал лапками. «Больше нет», — говорил Хатаевич, и мышонок, покрутив головой, бежал к своей норке.

Хатаевич ждал допросаa уже неделю, его не вызывали, и он занимался воспитанием мышонка. Оказалось, что мышей можно приручать, если иметь достаточно хлебных крошек. Так же, как других животных. И людей.

В конце концов он дождался. Железная дверь, лязгнув, открылась, и сумрачные конвоиры повели его на допрос. Его вели мимо других железных дверей, по железным лестницам куда-то в подвал, откуда временами доносились крики.

Кабинет следователя мало чем отличался от его камеры, та же облупившаяся штукатурка и тусклая лампочка с жестяным абажуром. В углу за столом следователь листал пухлое дело; это был уже немолодой комиссар безопасности с тремя ромбами в петлице. Вид у него был усталый, и мешки под глазами говорили о проводимых за работой бессонных ночах. Он долго читал дело, что-то подчеркивая красным карандашом, потом поднял голову и кивнул арестанту.

— Хатаевич Мендель Маркович?

— Так точно.

— Ну, рассказывайте…

Это выглядело как на приеме у врача. Сочувствующий взгляд. «Расскажите, что у вас болит». Хатаевич растерялся.

— О чем рассказывать? С какого времени?

— Рассказывайте с начала.

— С начала — это долго… — подумав, сказал Хатаевич. — Можно, я напишу? Несколько дней понадобится.

— Хорошо, Вам принесут бумагу и ручку…

_*

Архивы не сохранили для нас предсмертную записку Менделя Хатаевича. Что он мог написать в свое оправдание?

Начнем с начала. Мендель Хатаевич родился в 1893 году в Гомеле в семье мелкого торговца. Отец рано умер, поэтому в 13 лет Менделю пришлось стать разносчиком газет; вместе с другими мальчишками он бегал по улицам и кричал: «Последние новости! Купите газету!» Через пять лет Мендель скопил немного денег и приобрел маленький газетный киоск; тут на него вышли местные большевики и попросили помочь в распространении своих газет. Он принялся читать «Правду» — и увлекся; в 1913 году он вступил в партию, а через два года был арестован и сослан в Сибирь. Из ссылки Менделя освободила Февральская революция, он вернулся на родину и был избран председателем гомельского горкома. Вскоре Беларусь была оккупирована немцами, и местным большевикам пришлось бежать. Хатаевич оказался в Самаре — как раз во время выступления чехословацкого корпуса; он участвовал в боях, был тяжело ранен, попал в плен, его жестоко пытали, а потом оставили умирать в тюремной больнице. Но он выжил, хотя (уже после освобождения Самары большевиками) три месяца был прикован к больничной койке.

Хатаевича можно было бы назвать «пламенным революционером» или «фанатиком» — как кому нравится. Он никого не выдал под пытками, и товарищи считали его героем; его избрали в самарский губком и поручили заведовать агитационной работой. Мендель был прекрасным оратором, горячим, вдохновенным и искренним. В 1921 году он прославился тем, что во время дискуссии о профсоюзах переспорил самого Троцкого. С этого момента начался стремительный взлет Хатаевича; его послали руководить сначала в Гомель, потом в Одессу, он стал членом ЦК ВКП(б), а в 1925 году 32-летнего пламенного большевика назначили первым секретарем Татарского обкома партии.

Сохранилась его фотография тех времен; правитель Татарии выглядит на ней совсем молодым, юношей с оттопыренными ушами, пухлыми губами и наивным взглядом. Но он уже понимал, как надо руководить людьми. Главное, считал Хатаевич, это быть ближе к людям. Привычно глотая букву «р», он «тъебывал» от руководителей, чтобы они учили татарский язык, — и сам его учил. Он призывал партийных активистов вести себя запросто, «чтобы товарищи говорили не так, как говорят официально на собраниях, а так, как есть на душе». «Может, будет сказано и коряво, но нам важны ваши соображения»¹. Хатаевич ездил по татарским деревням и, старясь войти в доверие, расспрашивал крестьян об их нуждах, о видах на урожай, о работе в поле, о семье, о детях. И ему рассказывали. Он как мог старался облегчить жизнь населения, устранял лишние запреты, помогал, где было нужно. Нельзя сказать, что у него не было проблем: оживившиеся татарские националисты стремились получить большую автономию для Татарии — но Хатаевичу удавалось с этим справляться.

В 1928 году его перевели в только что созданную Средневолжскую область. Это была огромная область — от Пензы до Оренбурга, — так что потом ее стали называть «краем». Здесь Хатаевича застала волна коллективизации. Он присутствовал на том знаменитом пленуме ЦК, когда Сталин неожиданно для всех достал какой-то журнал и зачитал отрывок об агрофабрике Томаса Кемпбелла. Это было что-то удивительное, почти фантастика. Все работы выполняли машины: трактора и только что появившиеся комбайны. Сталин предложил создать сто таких «агрофабрик». Он был одержим идеей механизации, он пригласил Кемпбелла в Москву и беседовал с ним всю ночь, до зари. Были наняты знаменитые американские агрономы, которые разработали типовой проект для советских агрофабрик, «совхозов».

Но это было только начало. Сталин предлагал механизировать все сельское хозяйство, заменить лошадей тракторами, а серпы и косы — зерноуборочными комбайнами. Это позволило бы высвободить миллионы деревенских работников и направить их на стройки, на заводы и фабрики — это был путь к индустриализации страны. Но трактора и комбайны можно было использовать лишь в крупных хозяйствах, следовательно, в повестку дня вступала коллективизация. Создаваемые колхозы должны были обеспечить хлебом заводы и стройки.

Хатаевич энергично взялся за реализацию этого проекта. Но вскоре выяснилось, что центр требует от новосозданных колхозов хлебные поставки в огромных размерах. Сталин задумал ускорить индустриализацию за счет экспорта хлеба; на вырученные деньги покупали промышленное оборудование. Но такие поставки были непосильны для крестьян. Хатаевич сопротивлялся как мог, ссылался на засуху, на падеж лошадей из-за отсутствия корма — и добивался сокращения хлебозаготовок. Он убеждал ЦК, что брать можно только товарный хлеб, что нужно оставить крестьянам зерно на продовольствие, на семена, на фураж. Оправдываясь, он писал Сталину: «Работать приходится крайне напряженно за счет нервов, не щадя никаких сил. Я лично своим прошлым доказал и могу всегда доказать свою полную готовность отдать в любой момент свою жизнь и все силы в интересах партии и по ее первому приказу»².

Хатаевич был прекрасным оратором; другие не обладали такой способностью убеждать. Первый секретарь КП(б) Украины С. В. Косиор согласился выполнить требование Сталина о хлебозаготовках из урожая 1931 года. Зерно с поля, не скирдуя, везли прямо на тока, а оттуда в государственные амбары; в некоторых колхозах для крестьян не осталось хлеба даже на пропитание. На Украине начался голод; погибли десятки тысяч крестьян; толпы голодающих бродили по дорогам, выпрашивая кусок хлеба.

На следующий год Украина сорвала план хлебозаготовок; к октябрю 1932 года было заготовлено меньше половины запланированного. Было нарушено хлебное снабжение городов; рабочим урезали пайки; на некоторых заводах станочники падали в голодные обмороки. Сталин доверял Хатаевичу; он назначил его вторым секретарем КП(б)У и послал на Украину разобраться, что происходит.

Здесь, собственно, и начинается то, что потом назвали «делом о геноциде украинского народа».

Хатаевич стал разбираться; через девять дней по прибытии в Харьков он написал первое письмо Сталину. Он писал, что сбор урожая подходит к концу, а заготовлено только 140 млн пудов зерна; чтобы выполнить план, требуется заготовить еще 235 млн пудов. Такие низкие темпы можно объяснить только «демобилизацией и величайшей размагниченностью, царящей в значительной части районного и сельского актива...» «...Значительную часть хлеба потеряли при уборке, разворовали и разбазарили, но факт таков, что сейчас такого количества хлеба, которое требуется для выполнения всего плана хлебосдачи, в колхозах в этих местах полностью не найдешь». Следовательно, нужно снижать план. «Мне, понятно, крайне трудно сказать точно, сколько же можно будет на деле заготовить хлеба на Украине <…> Но боюсь, что пахнет тут чем-то вроде 70 млн пудов»³.

«С комприветом, Хатаевич», — так заканчивалось это письмо. Сталин мог бы воспринять это как издевку: Хатаевич предлагал ограничиться заготовкой 70 млн пудов вместо запланированных 235 млн. Но Сталин, по-видимому, просто не понял. Зато возмутился получивший копию письма Косиор. Он принялся доказывать, что никакой «демобилизации» нет, просто произошла задержка с обмолотом. В этом году разрешили скирдовать хлеб, но потом переключились на сев озимых, работы шли медленно, в результате хлеб еще стоит в скирдах и ждет обмолота. Хотя «Несомненно, процветает разбазаривание хлеба… с чем почти совершенно не борются». Однако «Погода сейчас… исключительно благоприятная...» «Настроения в массе колхозов также не плохие». «...Никакого уменьшения плана сейчас делать нельзя»⁴.

Ничего не поняв, Сталин «в целях усиления хлебозаготовок» отправил на Украину группу ЦК во главе В. М. Молотовым. Выслушав Хатаевича, Молотов созвал заседание Политбюро ЦК КП(б)У, «жестко покритиковал» актив за «демобилизацию» и предложил просить центр о снижении плана заготовок на 70 млн пудов. Молотов сделал вид, что не понял Хатаевича, который просил снизить план до 70 млн. Просьба Молотова в тот же день была удовлетворена Сталиным, однако эта небольшая уступка не могла спасти положение.

Молотов считал, что «демобилизация» районного и сельского актива происходит из-за проникновения в него «кулацких элементов». Хатаевич тоже во всем обвинял актив. Они еще не понимали сути происходящего. 2 ноября Хатаевич выступил с докладом на Харьковском областном совещании секретарей райкомов. Он говорил то же, что и прежде, проводя совещания в Самаре: что нужно заботиться о благополучии колхозов, что в заготовки можно брать только товарный хлеб, что нужно оставить крестьянам зерно на продовольствие, на семена, на фураж. Этот доклад был отпечатан в качестве брошюры и распространялся среди колхозного актива.

Хатаевич не понимал, что происходит на Украине, и «попал пальцем в небо». В ноябре наконец-то начался обмолот заскирдованного хлеба, тех стоящих на полях скирд, на которые так надеялся Косиор. Конечно, их нужно было обмолотить раньше, но в этом году все работы производились с большой задержкой. Не хватало тягла, поэтому решили сначала закончить сев — и крестьяне работали не торопясь. Многие, не ожидая ничего от колхоза, просто не выходили на работу. И вот теперь, когда наконец-то вскрыли эти скирды, оказалось, что в них — одна солома, что там почти нет зерна. Полноспелые колосья, которые месяц назад показывали приезжавшим руководителям, куда-то исчезли.

Это открытие имело эффект разорвавшейся бомбы. Молотов, Косиор и прочие выглядели как пострадавшие при взрыве. Едва оправившись от шока, они обвинили во всем тех же, кого обвиняли раньше, — «кулаков» и «подкулачников», захвативших власть в колхозах и устроивших «кулацкий саботаж». Разумеется, ни о какой заботе о благополучии этих колхозов не могло быть и речи. Не ко времени появившаяся брошюра Хатаевича была осуждена на заседании Политбюро ЦК КП(б)У. Брошюру следовало немедленно изъять из обращения и уничтожить, Хатаевичу предложили написать новый текст с тем, чтобы заменить имевшие хождение экземпляры⁵.

Хатаевич осмелился спорить с Молотовым, настаивал на своем, а Молотову пришлось оправдываться перед Сталиным за то, что он «обидел» его доверенного эмиссара, но все это было уже не важно. Важно было решить, как проводить дальнейшие заготовки. Ведь города требовали хлеб — а хлеба в скирдах не оказалось. Казалось очевидным, что его растащили подстрекаемые кулаками колхозники. Молотов предлагал забрать у колхозов все имеющееся в амбарах зерно — фуражные и семенные фонды. 27 ноября Сталин выступил на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б). «Что такое колхозное крестьянство? — спрашивал Сталин. — Колхозное крестьянство есть союзник рабочего класса. <...> Но это еще не значит, что среди колхозников и колхозов не может быть отдельных отрядов, идущих против Советской власти, поддерживающих вредителей, поддерживающих саботаж хлебозаготовок. Было бы глупо, если бы коммунисты… не ответили на удар этих отдельных колхозников и колхозов сокрушительным ударом»⁶.

8 декабря Косиор послал докладную записку Сталину, в которой констатировал, что обмолот урожая 1932 года закончен и в счет хлебозаготовок вывезен весь хлеб, имевшийся в колхозных амбарах — кроме семенного фонда. Он предлагал развернуть борьбу за «отобрание разворованного хлеба» у колхозников, «не имевших трудодней». «Эта мера, считал Косиор, „наряду с возвратом неправильно выданного по трудодням хлеба” станет „серьезным источником для выполнения плана...”»⁷.

Однако Сталин еще колебался в решении о принятии конкретных мер. 19 декабря он послал на Украину в качестве «особоуполномоченных» ЦК Л. М. Кагановича и П. П. Постышева. Постышев был решительным администратором, он показал всем, как надо действовать. «Что мы делаем сейчас <…> — писал он Сталину. — Вот Вам пример: в Апостоловском р. в колхозе „Красное казачество”, стукнув по саботажнической головке путем продажи за долги коров… мы в один день открыли сто ям, в которых нашли 600 пуд. хлеба. До этого за всю кампанию хлебозаготовок не было вскрыто ни одной ямы»⁸. Кроме того, Постышев убедил Сталина снять запрет на вывоз в счет хлебозаготовок семенных фондов — семян, предназначенных для посева.

Хатаевич пассивно наблюдал за этим новым поворотом событий; после скандала с брошюрой он на какое-то время устранился от дел. Как в прежние времена, он ездил по деревням, разговаривал с крестьянами и пытался понять, что же произошло, куда пропало зерно из стоявших в полях скирд. В какой-то момент ему показалось, что он понял, в чем дело, — и он снова написал Сталину.

Он писал, что дело не в кулаках, захвативших власть в колхозах и устроивших саботаж. Дело в завышенном плане хлебозаготовок прошлого года и в голоде, который поразил Украину весной этого года. В этом году Украине снова дали завышенный план, и колхозники боялись повторения весеннего голода. Если бы первоначальный план был таким, каким он стал после нескольких снижений, то колхозники справились бы с ним и не произошло бы того, что произошло. Но план снова был непосильным. Поэтому «значительная часть колхозников, имея перед собой на свежей памяти весну этого года, страховали себя сами, растаскивая урожай...» А руководство колхозов, помня о весеннем голоде, не решалось препятствовать этому. «Благодаря этому не принимались почти никакие меры против растаскивания и разбазаривания урожая, которое происходило в широчайших размерах». Система скирдования помогла этому «растаскиванию». «Еще в октябре и начале ноября… были сильно распространены благодушные „скирдные” настроения: „у нас, мол, много стоит необмолоченных скирдов, за выполнение плана хлебозаготовок опасаться нечего”. А на деле оказалось, что скирды дали зерна в несколько раз меньше того, что люди от них надеялись получить». Так что сейчас хлеб можно получить лишь вывозом семенных фондов и «путем выявления и изъятия припрятанного, разворованного и неправильно розданного хлеба». Это можно сделать лишь с применением грубой силы. «Дело выявления припрятанного и разворованного хлеба… требует колоссального нажима...»

«Пишу я все это не потому, что впал в панику… — в последних строках письма чувствовалась еще не остывшая обида. — Каждый, кто видит, как я работаю здесь, на Украине, подтвердит, что я работаю, не щадя сил и здоровья… С коммунистическим приветом, М. Хатаевич»⁹.

Получив письмо, Сталин переслал его Молотову и Кагановичу с пометкой: «Интересно». Молотов ответил: «Ложную установку свою т. Хатаевич углубляет». А Каганович коротко подтвердил: «Читал»¹⁰.

1 января 1933 года Сталин принял решение: «Предложить ЦК КП(б)У и СНК УССР широко оповестить через сельсоветы, колхозы, колхозников и трудящихся единоличников, что:

а) те из них, которые добровольно сдают государству ранее расхищенный и скрытый хлеб, не будут подвергаться репрессиям;

б) в отношении колхозников, колхозов и единоличников, упорно продолжающих укрывать расхищенный и скрытый от учета хлеб, будут применяться строжайшие меры взыскания…»¹¹

Косиора не было в Харькове, поэтому задача доведения этого распоряжения до более низких инстанций выпала на долю Хатаевича. Таким образом он стал соучастником «дела о геноциде украинского народа».

Местные власти выполняли это распоряжение по-разному, в зависимости от того, насколько большим был долг по хлебозаготовкам. У колхозников массово отбирали полученные ими в счет трудодней «незаконные» натуральные авансы. Если честная колхозная семья не участвовала в расхищении хлеба, то теперь она была обречена на голод. Хуже всего пришлось единоличникам, с которых требовали отдать все, причитающееся с них по контракту, — и в случае отказа выселяли из домов, подвергали аресту или высылали на север. «С 8 января в нескольких селах мы применили следующий метод нажима на единоличный сектор, — докладывал один из секретарей райкомов. — Созывали всех единоличников села или пары крупных участков на собрания <…>. В это время шел допрос тех, у кого нашли ямы (их часто приводили под конвоем из-под ареста). <…> Выносится решение: 2 злостных контрактантов лишить усадьбы и выселить из хат. Через час на собрании докладывают, что решение президиума приведено в исполнение. Два-три хозяйства штрафуют мясом и деньгами. После этого почти все несдатчики, кроме больных, идут в помощь бригадам, ищущим ямы. Бригады из актива указывают, где копать мерзлую землю. <…> После 8 — 10 часов работы опять собрание, опять опросы, и все время идет индивидуальная обработка в двух соседних хатах, куда вызывают по очереди то одного, то другого несдатчика. <…> Иногда в это же время в село приезжал суд и судил несколько хозяйств. Обычно на вторые сутки начинали заявлять о добровольном вскрытии ям. Так на 4-м участке... вскрыли сами 64 ямы (а до этого не хотели ни одной вскрыть). <…> В большинстве сел заявлений о добровольной сдаче нет. Везде говорят: „Найдете — ваше”. Закапывают не только хлеб, но и утварь, вещи и даже возы (в Полянецком два воза выкопали). Ям вскрыто около 3 тыс. (точного учета в РИКе нет). <…> Каждая яма, в среднем, один центнер… Райсуд рассмотрел с начала кампании 415 дел. Выездная сессия облсуда дала 24 смертных приговора, из них 11 за ямы»¹².

Эти жестокие методы не дали значительных результатов; была найдена лишь малая часть того, что пропало из скирд. Партийные руководители считали, что хлеб остался у крестьян и ничего больше сделать нельзя. 6 февраля хлебозаготовки были прекращены; в целом на Украине было собрано 260 млн пудов зерна — на 180 млн пудов меньше, чем в прошлом году. Промышленные города испытывали острую нехватку хлеба, выдача по карточкам сокращалась, кое-где происходили волнения.

Хатаевич не принимал активного участия в январских делах; 24 января его отстранили от должности второго секретаря ЦК КП(б)У и направили руководить обкомом в Днепропетровск. Он приступил к своим новым обязанностям 30 января — и сразу же прозвенел первый звонок. В сообщении ГПУ говорилось о голодной смерти нескольких крестьян в трех районах области. Это казалось невероятным, ведь все думали, что хлеб остался у крестьян в ямах. Хатаевич поначалу не поверил и распорядился провести проверку — но факты подтвердились. 10 февраля Хатаевич разослал директиву для районных секретарей: «В отношении колхозников, выработавших достаточное количество трудодней и оставшихся без хлеба, должна быть оказана немедленно продовольственная помощь. Тем же колхозникам, которые имеют мало трудодней, и единоличникам, которые остались без хлеба, нужно также предложить активно заняться вскрыванием разворованного и припрятанного хлеба с тем, чтобы сдать его в семенной фонд и тем самым обеспечить себя продовольствием за счет 10 — 15% отчислений, установленных для тех, кто вскрывает спрятанный хлеб»¹³. Хатаевич полагал, что массового голода удастся избежать, что в селах есть хлеб, нужно только найти, где он закопан. Он призвал крестьян сообщать о хлебе, закопанном соседями, — доносчику полагалось 15% найденного зерна.

Хатаевич все еще оставался доверенным лицом Сталина и чувствовал себя обязанным сообщать ему о том, о чем молчали другие. «Когда я ехал в Днепропетровск, я знал, что еду в самую трудную область Украины, но положение здесь оказалось много тяжелее, чем я предполагал… — писал он 20 февраля. — Слишком уже в избытке и без толка применялись тут, в Днепропетровской обл., репрессии за последние 4 мес. <…> Количество арестованных по области перевалило к 1 февраля за 25 тыс. (в т.ч. более тысячи членов партии). В арестных помещениях в районах творились неописуемые вещи. Арестованные стояли в нетопленных помещениях (в сараях), раздетые, тесно прижавшись один к другому, и не могли даже сесть. <…> В очень большом проценте были арестованы люди, которых вовсе не следовало арестовывать… Нам пришлось создать специальные комиссии, которые… пересмотрели всех арестованных и более 25 % тут же освободили». После изъятия семенного фонда нечем было проводить весенний сев. «Остался главным образом тот хлеб, который был разворован и растащен во время уборки. Этого хлеба должно было бы хватить и для обсеменения полей, и для прокормления населения. Но он распределен крайне неравномерно и распылен чрезвычайно. В то время, как во многих случаях произведено отобрание начистую у колхозников всего хлеба, выданного им в порядке авансов по трудодням, в подавляющем большинстве других случаев разворованный хлеб продолжает оставаться в распоряжении тех, кто воровал. Большое количество этого хлеба лежит спрятанным в ямах. Вскрытие этих ям в данный момент в известной мере затрудняется глубоким снегом, покрывающим землю… Возвращаясь к вопросу о семенах, я еще раз должен сказать, что, несмотря на все наши старания, дело пока идет у нас очень плохо»¹⁴.

Сталин распорядился выделить Днепропетровской области 1 млн пудов хлеба для создания семенных фондов. Хатаевич, как обычно, ездил по районам, беседовал с колхозниками, и то, что он узнавал, его пугало. «Продовольственное положение колхозников во многих районах, из тех, где я был, очень тяжелое, — писал он в ЦК 3 марта. — В Большетокмакском районе установлено 26 случаев голодной смерти (в 3 селах, расположенных вблизи районного центра). В Акимовском районе только в одном с. Терновка умерло с 21 января по 22 февраля 35 человек. Всего в этом селе числилось хозяйств в колхозе 103, из них бросили хозяйство и выехали — 38 хозяйств, умерло 35 человек, лежит больных (опухших) — 102 человека.

Отдельные факты по этому селу: семья Младенова, 3 трудоспособных, один тракторист, старик и старуха имели 610 трудодней, получили 433 кг хлеба, из них 328 кг мукой на руки, 86 кг печеным хлебом во время общественного питания. 31 января — умер сын-тракторист, 29 лет, 19 февраля — умер старик, 53 года.

Семья Дылова — 3 человека, 2 трудоспособных имели 701 трудодень, получили на руки 247 кг мукой и 230 кг печеным хлебом в порядке общественного питания. 10 февраля — умер старик, 55 лет, 12 февраля — старуха, 55 лет, и 23 февраля — дочь, 12 лет. <…>

В результате принятых нами мер положение в наиболее тяжелых районах улучшилось (развернуто детпитание в яслях, оказывается помощь хлебом в первую очередь тем колхозникам, которые выработали много трудодней и остались без хлеба). До половины же февраля на все эти случаи и факты опухания от голода и голодных смертей не только никто не обращал никакого внимания, но считалось антипартийным и предосудительным на это реагировать. Как я сейчас лично установил, секретарь Верхнетокмакской сельской ячейки т. Зинченко опух от голода и не сообщал об этом райпарткому, боясь как бы его не обвинили в оппортунизме»¹⁵.

После распада СССР украинские власти обвинили Хатаевича в «геноциде украинского народа». В 2010 году был организован судебный процесс, на котором он был признан виновным — вместе с Косиором, Кагановичем и другими. Но это письмо в ЦК служит доказательством невиновности Хатаевича. Замышлявший геноцид преступник не мог посылать в ЦК такие письма: «31 января — умер сын-тракторист, 29 лет, 19 февраля — умер старик, 53 года».

До начала марта еще можно было надеяться, что голодовка ограничится отдельными селами, что положение улучшится. Но в марте разразилась катастрофа. «Положение с нехваткой продовольствия оказалось здесь — в Днепропетровской обл. — гораздо более тяжелым и серьезным, чем я мог предполагать, — писал Хатаевич Сталину 12 марта. — Я буквально завален ежедневными сообщениями и материалами о случаях голодных смертей, опухания и заболеваний от голода. Последние дни все чаще поступают сообщения о трупоедстве и людоедстве. В таких городах, как Мелитополь, Бердянск подобрано за последние 2 — 3 недели по 3 — 4 десятка трупов на улице. На станциях (только на крупных, узловых) подобрано по данным ДТО ОГПУ около 150 трупов людей, умерших от истощения на почве голода»¹⁶.

До этого никто не осмеливался сообщить Сталину о голоде и людоедстве. Да еще обвинить его в репрессиях против колхозников. «Беда еще в том, — писал Хатаевич, — что в результате усердно проводившегося здесь изъятия у колхозников „незаконно полученных” ими натуральных авансов… у нас среди опухших и оставшихся совершенно без хлеба очень велик процент колхозников, выработавших большое количество трудодней»¹⁷. Все знали, что изъятие «незаконно полученных» натуральных авансов санкционировано Сталиным.

Сталин хорошо запомнил этот «коммунистический привет» от Менделя Хатаевича. Спохватившись, Москва попыталась как-то помочь голодающим, но ресурсов было слишком мало, и голодомор обрушился на Украину подобно лавине. По минимальным оценкам, от голода погибло полтора миллиона человек.

В весенние месяцы, пока продолжался этот ужас, Хатаевич не писал Сталину. Ситуация требовала, чтобы он написал и объяснил происходящее — так, как он делал раньше. Но он не понимал, что происходит. В октябре на полях стояли скирды с миллионами пудов зерна. В ноябре зерно исчезло. Крестьяне спрятали все это зерно в ямах — так думали Косиор, Каганович, Постышев и другие. И он тоже так думал. «Этого хлеба должно было бы хватить и для обсеменения полей, и для прокормления населения», — так он писал Сталину. И вдруг разразился страшный голодомор. Куда же делся хлеб из скирд?

_*

Мышонок вылез из своей норки и побежал за оставленными для него тремя крошками. Съев обычную порцию, он замахал лапками, требуя еще. Хатаевич бросил ему четвертую крошку. Но мышонку было мало, он снова замахал лапками. Он знал, что на столе лежит оставшийся после обеда ломоть хлеба. У Хатаевича от этих воспоминаний кусок не лез в горло, и он оставил в тарелке ломоть хлеба. Хатаевич отщипнул еще одну крошку и бросил жадному мышонку. Потом еще одну. И еще. Сколько же ты можешь съесть?

Нет, подумал Хатаевич, вопрос поставлен неправильно. Сколько могут съесть мыши? Ведь они размножаются. Где-то он читал, что потомство одной мыши в течение года составит миллион особей. Сколько может съесть миллион мышей?

_*

Должно быть, перед смертью он все-таки понял, что же произошло в тот роковой год. Он должен был бы понять раньше, ведь по аналитическим способностям он превосходил всех в ЦК. Только он смог объяснить Сталину, что происходящее — это не результат «кулацкого саботажа». Но всем им не хватало знаний в области сельского хозяйства — и в области биологии.

А между тем специалисты знали, что бывает, когда по каким-то причинам в полях остается неубранный урожай: приходят мыши. Такое не раз наблюдалось в истории российского земледелия: это была естественная реакция популяции грызунов на внезапно появившееся изобилие корма. Крестьяне называли это явление «мышиной напастью»: мыши уничтожали все, что осталось в поле. «Мышиная напасть» 1932 года была уникальным биологическим феноменом: она намного превзошла все, что когда-либо наблюдали биологи. «Массовое появление мышей… осенью 1932 г. создало колоссальную угрозу…» — писал известный биолог Н. Я. Кузнецов¹⁸.

Специалисты свидетельствуют, что в обычное время в скирдах почти не бывает мышей, но зимой 1932 — 1933 года в скирдах половы находили до 70 грызунов на кубический метр. Обильный корм запустил механизм взрывного размножения полевок: число нор доходило до 10 тысяч на гектар, то есть по норе на каждый квадратный метр!¹⁹ Биологи пишут, что «сплошным массовым размножением мышевидных грызунов была охвачена почти вся степная зона Европейской части СССР»²⁰. На заседании СНК Украины 11 ноября 1932 года отмечалось, что распространение полевых мышей приобретает размеры стихийного бедствия. Аналогичная ситуация была и на Северном Кавказе. В заключении Комиссии Президиума ВЦИК указывалось, что «значительные потери, имевшие место при уборке урожая, способствовали разведению несметного количества мышей, которые распространились на всей территории Северного Кавказа, поедая огромное количество хлеба и других продуктов»²¹.

Очевидцы в ярких красках описывали нашествие мышей на степном Юге. «В ноябре 1932 года пошли лавой мыши, — вспоминал один крестьянин, — и ели все на свете, даже людям спать не давали, обгрызали пальцы. И шли мыши через воду, с севера на юг. Народ тогда взволновался. „Это перед какой-то пропастью или перед голодом”, — говорили старики»²². «...Хороший урожай хлеба съели мыши», — писал мобилизованный на хлебозаготовки учитель С. М. Куля. Он свидетельствует, что мыши начисто съедали то, что было укрыто крестьянами в соломе и оставлено на полях, проникали в жилища крестьян, под одежду. Со слов Кули, огромная масса мышей однажды остановила поезд, колеса которого забуксовали в толще грызунов, переваливавшихся через рельсы²³. «Хаты кишели мышами, — писали агрономы Б. Эльфон и П. Подгорный, — по улицам в бурьяне раздавался непрерывный треск. Это двигались мыши, наводняя собой все новые и новые населенные пункты. Такого нашествия мышей не запомнят старожилы. Наглость мышей и крыс переходила всякие границы: обувь, продукты, семена — все уничтожалось прожорливыми грызунами»²⁴. Живший под Харьковом крестьянин Н. Н. Белоус писал в своем дневнике: «Все время мыши, и в поле, и в доме — такая сила, что и кошка уже не хочет душить, мышеловкой по 50 штук за ночь ловим»²⁵.

Нападениям мышей подвергался также и хлеб, укрытый в амбарах и ямах. Нужно сказать, что обычная в крестьянском хозяйстве «хлебная яма» — это отнюдь не просто яма, вырытая в земле. Для того чтобы избежать проникновения мышей и влаги, яму нужно было рыть в глинистой почве или обмазывать глиной. Затем в яме разводили костер и прокаливали до тех пор, «покуда прогорит по стенам на четверть и сделается как железная изгора»²⁶. Хлебная яма обычно находилась во дворе, о ее местонахождении все знали, и в ней нельзя было прятать украденный хлеб. В 1932 году похитившие зерно крестьяне были вынуждены прятать его в спешно выкопанных тайниках — и, конечно, они не имели возможности прокаливать эти маленькие ямы-схроны. В обычных условиях еще была надежда сохранить спрятанный в схронах хлеб, но в условиях «мышиной напасти» это было невозможно. Писатель Лев Копелев передает рассказ председателя сельсовета об одном крестьянине: «Он думал, он самый хитрый. Закопал на дальнем поле. Да только мышей не перехитрил. <…> [о]ткрыли ту хитрую яму. А зерно уже пополам с мышиным говном. Ну, хозяина, конечно, забрало НКВД. <…> А семья без хлеба осталась»²⁷.

_*

Железная дверь, лязгнув, открылась, и сумрачный конвоир сказал: «На выход». Хатаевич собрал в папку лежавшие на столе исписанные листы; потом отщипнул от ломтя хлеба три крошки и положил их в обычное место — для мышонка. «Быстрее», — сказал конвоир. Его снова повели по железным лестницам в подвал, в кабинет следователя. Комиссар, как в прошлый раз, сидел за столом и читал пухлое дело. Вид у него был еще более усталый, чем прежде. Хатаевич подошел и протянул ему папку; комиссар повертел ее в руках и отложил в сторону.

— Это уже не важно. Садитесь.

Хатаевич сел на железный, привинченный к полу стул. Сзади подошли два конвоира и, надавив на плечи, прижали его к сиденью. Комиссар встал и взял со стола какую-то бумагу с печатями.

— Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела ваше дело заочно, — сказал комиссар. — Вы приговорены к высшей мере уголовного наказания — расстрелу. Приговор окончательный и приводится в исполнение немедленно.

Конвоиры крепко держали его за плечи. Вот и все, подумал Хатаевич. Сталин ответил на «коммунистический привет».

— У меня есть последняя просьба, — сказал он.

— Слушаю.

— Передайте товарищу Сталину, что это мыши съели зерно. Он поймет.

Хатаевич с трудом поднял голову, посмотрел на удивленного комиссара и на всякий случай повторил:

— Да, во всем виноваты мыши…