СЕРЫЕ ГЛАЗА

Покровская Ольга Владимировна родилась в Москве, окончила Московский авиационный институт, работает в службе технической поддержки интернет-провайдера. Прозаик, печаталась в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Звезда», «Урал». Живет в Москве.

Ольга Покровская

_*

СЕРЫЕ ГЛАЗА

Рассказ

Сергей Щербаков собирался жениться. Пока он не задумывался о свадьбе, ему казалось, что алгоритм законного брака очень прост: явиться в ЗАГС, расписаться в гербовой бумаге и отметить событие в кругу близких и знакомых. Поскольку практика отмечания праздников, памятных моментов и незначительных, наугад выбранных из календаря поводов у него была изрядная, то он считал, что и в женитьбе ничего сложного нет, но, приближаясь к важной дате, выяснил, что свадьба — чудовищно запутанное дело. К счастью, невеста Лара с будущей тещей Ириной Васильевной взяли хитроумный процесс в свои руки, лишь изредка привлекая Евгению Антоновну — маму Сергея — и, совсем уж в исключительных случаях, когда нельзя было обойтись без фигуранта, — самого жениха. До Сергея доходили лишь случайные, особо затейливые выплески их деятельности, но и те озадачивали его незатейливую душу. Советоваться и делиться впечатлениями замороченный Сергей, возвращаясь по вечерам от Лары, заезжал к своему другу врачу-терапевту Руслану, когда тот оставался на суточное дежурство в больнице, соседствующей с Лариным домом.

Стояли последние зимние дни, и обширный двор больницы с задним крыльцом, куда, отогнав за угол свой грузовичок, пробирался Сергей, утопал в сугробах. Большие окна светились тускло и печально; Сергей выходил на занесенную лестницу, отрясал от снега шапку и ботинки и стучал знакомому охраннику. По сравнению с тесной Лариной квартиркой, где кипела работа — так, что воздух насыщался какой-то суматошной, беспорядочной энергией, — в больнице было строго, торжественно и тихо; пахло пшенной кашей, и из палат доносились звуки телевизоров. Сергей поднимался на лифте в отделение, и медсестры шутливо приветствовали его, оценивающе поглядывая на рослую мощную фигуру и круглое, с неизменной улыбкой, лицо. Топая и размахивая руками, Сергей по возможности тихо проходил в ординаторскую, где худой Руслан, пощипывая бородку, с легким сарказмом цедил дружеское приветствие. Свадебные хлопоты Руслана были давно позади, и он мог, как бывалый человек, сопровождать Сергеево недоумение злорадными шуточками. Сергей только беззлобно ухмылялся — некоторые вещи находились за пределами его понимания. Он знал стандартные и привычные с детства обычаи: фата, белое платье, пластиковый пупс, привязанный лентами к автомобильному капоту. Но он не подозревал, что это была верхушка айсберга, и, пока время неуклонно двигалось к назначенному часу, жизнь вокруг участников знаковой церемонии играла все новыми красками.

— Сценарий пишут, как невесту выкупать! — рассказывал Сергей, устраиваясь в низком, еле выдерживающем его вес кресле и заливаясь веселым смехом. — У них третий этаж, на каждой ступеньке по конкурсу: представь, на полдня геморроя — на первом этаже в шарики стрелять, потом тазик придумали, чтобы по перилам съезжал… не свадьба будет, а день открытых дверей в дурдоме.

— Положено так, — кивал Руслан, заваривал чай и с преступной беспечностью угощал друга-водителя коньяком — из благодарностей выздоровевших пациентов. — Бабам надо пыль в глаза пустить, иначе не могут… за этим и свадьбы затевают.

— Я же их сценарий не выучу никогда! Обязательно перепутаю! Помнишь, я в школе стихотворение о Родине наизусть не потянул — Нина Ивановна на сцену не пустила, потом стыдила месяц, что тупой.

Ему было странно сталкиваться с областью, о существовании которой он раньше не подозревал; смехотворные ритуалы, всерьез занимавшие Лару и ее мать, вызывали у него приятную оторопь прикосновения к миру женских забот — миру, который вот-вот готовился обвить его нелогичными и мудреными, но ласковыми путами.

— Голубей зачем пускают? — спрашивал он.

— Не знаю, положено… символ.

— Надо же, чтобы летали, — с улицы сизых дураков не подберешь, они как кирпичи. Значит, из голубятни… голубятников знаешь?

Руслан отмахивался.

— Ты-то что грузишься? Им надо — пусть теща и парится.

Через неделю Лара с Ириной Васильевной продвинулись к новому этапу, и Сергей, обнимая замерзшими пальцами утонувшую в его лапах чашку, рассказывал о походе по городским кабакам.

— Теща — профессор, — говорил он с гордостью. — Мне бы в голову не пришло. Пять залов объездили — везде увидела, что не подходит. Один — маленький… в другом — ниши по бокам, она говорит: упьются и по нишам расползутся, собирай потом. Надо, чтобы все на глазах были. В последнем зале я было согласился, а она смотрит — на середине ступенька, представляешь? Говорит: как танцевать — гости попадают и ноги переломают. Столько разных хитростей… все учесть надо.

В его растроганном голосе звучала гордость за тещу, за предусмотрительную Лару, за будущую семью, и было заметно, что он, формально жалуясь, на деле безмерно доволен, что из события, которое он считал бюрократической мелочью, делают масштабное торжество, тем самым — пропорционально — подчеркивая его собственную значительность.

— Так выбрали зал? — спросил Руслан, улыбаясь.

— Нет, никак… в воскресенье еще поедем.

Наконец выбрали зал, и женщины мудрили над приглашениями. Лара непременно хотела каких-то особенных открыток, которые трудно было достать.

Придя очередным вечером в больницу, Сергей улыбался, припасая для Руслана готовые сорваться с языка басни про гостей, от прихотливых характеров которых поневоле зависят хозяева. Проходя вестибюлем и вспоминая дядю Колю из Саранска, который на дне рождения выпал из окна второго этажа, он увидел, что впереди кто-то зашел в лифт и что двери вот-вот закроются.

— Подождите! — крикнул Сергей, переходя на бег.

Он на полном ходу влетел всей тушей в кабинку, едва, по инерции, не припечатав к стене хрупкую девушку в больничном ситцевом халате.

— Пардон… прошу прощения! — гаркнул он, заметив, с каким ужасом девушка забилась в угол.

Он даже поспешно запахнул куртку, оберегая девушку от полярного духа его холодной, с морозной улицы, одежды. Но эти расшаркивания не помогли: нажимая кнопку этажа, Сергей почти физически ощутил в лифте густую атмосферу панического страха. Девушка замерла как парализованная — скосившись, Сергей неприятно поежился от тоскливого, исходившего из круглых серых глаз ужаса. Этот безмерный ужас немного рассердил изумленного Сергея — он, всегда дружелюбный и благодушный, привык, что окружающие встречают его приветливо, а женщины любуются его симпатичным, радостным лицом. Дело было не в том, что он испугал девушку внезапностью, — нет, просто все его большое, сильное, исполненное ленивой мягкости тело внушало ей такой цепенящий страх, что Сергей позабыл байки про дядю Колю и думал, как бы скорее приехать на этаж. Но потом он сообразил, что в больнице лечат не только органы и мышцы, но и нервы, и все стало на места: правда, девушка, выбравшись из лифта, побрела за Сергеем в ту же терапию, но он предположил, что она пришла к кому-то в гости, так как больные свободно перемещались по зданию. Тем не менее этот полный дикого ужаса взгляд так подействовал на Сергея, что он, располагаясь в любимом кресле, наябедничал Руслану:

— С какой-то прибабахнутой в лифте ехал… пялится, будто я к ней с ножом к горлу. Я сам себя испугался: думаю, может, я маньяк? Может, у меня с лицом чего?

Руслан понимающе кивнул.

— Это, наверное, Зуева — не обращай внимания, она всех боится.

— Ну, не так же… а чего?

Руслан отодвинул в сторону рентгеновский снимок, который лежал перед ним на столе.

— Обижали много. Она с отчимом живет — он алкаш, а мать умерла. Инвалид одноногий — к нему все синяки таскаются… знаешь барак на углу улицы Дзержинского?

— От нервов лечится? — спросил удивленный таким поворотом Сергей.

— Нет, пневмония. Переохладилась… сейчас погода такая, что либо дома сиди, либо замерзай. А когда дома плохо и идти туда не хочется — сам понимаешь.

— Все равно, — пробормотал Сергей. — Не надо так на людей смотреть, люди пугаются…

Руслан кивнул.

— Я ей димедрол пропишу. С димедрола они становятся довольные жизнью, и все у них культурненько и пристойненько. — Он улыбнулся. — Что, Лара купила платье?

Сергей тряхнул головой, отгоняя неприятное видение и возвращаясь душой к счастливым заботам.

— Не знаю, скрывают. Я позавчера минут двадцать под дверью прождал, не пускали — что-то прятали.

Лукавый Руслан изобразил серьезность.

— Да-да: почему-то нельзя, чтобы жених платье видел.

— Ну бред! Меня соседка покормить успела, пока я на лестнице сидел. Вынесла ватрушку — покушай, говорит, а то твоих женщин не дождешься… А я не понял: у невесты особенный букет быть должен?

Руслан, гладя бородку, задумался.

— Наверное, без шипов — она же его бросать будет. У баб фишка: кто поймает, тому следующему замуж идти.

Сергей задорно засмеялся.

— Какая чушь эта свадьба! Больше никогда жениться не буду… оказывается, наука целая.

Эту науку Ирина Васильевна писала в тетрадь, и Сергей знал, что многоопытная теща учитывает все ничтожные частности — чтобы не было досадных промашек. Когда одна тетрадь закончилась, стали писать во вторую. Неделю обдумывали меню — Евгения Антоновна ездила к будущим родственникам каждый день, и смету на свадебный стол пересоставляли, наверное, раз пять. Вспомнив, что есть знакомый на оптовом складе, таскались за спиртным. Потом Сергею сообщили, что должен быть подарок для невесты: известие его, мнящего себя достаточным подарком, огорошило, но Евгения Антоновна успокоила сына, сказав, что она занимается этим вопросом сама, потому что не доверяет легкомысленному Сергею столь ответственное задание.

Явившись к Руслану в очередной раз, Сергей долго ждал на крыльце и колотил в запертую дверь. Насилу дождался недовольного, пахнущего псиной охранника, который пробурчал:

— Не до тебя, парень… чего ломиться — шляешься, а тут серьезные дела. Буйного вязали! Вытрезвителей теперь нет, всех сюда везут, а ты справляйся, как хочешь.

— Справились? — спросил Сергей.

— А то… у нас не забалуешь.

В коридорах было оживленнее, чем в другие дни, — ловля буйного немного развлекла обитателей больницы. Пожилые женщины куда-то шли с кружками, подросток в гипсе проковылял мимо на костылях, дверь в одну палату была открыта, и там рокотали расслабленные, умиротворенные голоса. Руслан появился не сразу, а прибежал через несколько минут — усталый, с озабоченным лицом.

— Их с симптомами в хирургию везут, — объяснил он. — Отлежатся, потом абстинентный синдром, и их штырить начинает. Один кабан здоровый с кроватью на спине как-то разгуливал… — Он вздохнул и провел ладонью по лбу. — День какой-то беспокойный… еще в приемный идти.

У Сергея, который жизнерадостно снисходил к алкогольным безобразиям, при упоминании абстинентного синдрома промелькнуло в памяти что-то неприятное. Удивляясь этой странности, он вспомнил, с чем связана его нетипичная ассоциация: с кошмарными, выворачивающими душу глазами девушки из лифта.

— Ваша Зуева, наверное, напугалась, — предположил он, вспоминая ранившее его зрелище. — Глаза жуткие! — Он посетовал: — Мне глаза ее снятся, ей-богу…

Он покосился на стоящую за книжным стеклом икону Николая Угодника, но тот — с высоты — рассматривал ординаторскую спокойно и бесстрастно, со строгой торжественной грустью наблюдая зеленые шторы, отрывной календарь, пару цветочных горшков, чашки из грубоватой глины, тонометр со свитыми клубком резиновыми трубками и остатки новогодней мишуры, застрявшие над карнизом.

Утомленный Руслан не услышал про Зуеву — ему было интереснее из размеренного и скучноватого женатого состояния со злорадством следить за перипетиями чужого свадебного процесса.

— Нашли фотографа? — спросил он, садясь за стол.

Сергей даже хлопнул в ладоши от избытка эмоций.

— Я не думал, что это проблема — фотоаппарат в руках держать. Они хотят еще одного, чтобы отдельно — фотограф и отдельно — этот… который снимает.

— Оператор, — подсказал Руслан.

— Я говорю: Леша Матвеев за бутылку снимет что угодно… Говорят: нужно профессионала. Какого профессионала — чтобы руки не дрожали? У Леши Матвеева, когда трезвый, и не дрожат — а ему, пока не снимет, не нальют… Устал, ей-богу. Я понял, что для свадьбы главное: копыта не отбросить по дороге.

Он продолжал рассказывать, махая руками, словно мельница, и на его подвижном лице выражалось непонимание, граничившее с обидой: он не видел конца причудливому, затянутому сверх меры обряду и его забавляло и удручало одновременно, что простое и естественное дело можно было до такой степени запутать и усложнить. Иногда в его рассказе звучала тревога: наскучив надоевшими нелепицами, он начинал опасаться, что его держат за дурачка, заставляя проходить через неслыханный лабиринт идиотских поступков. Руслан терпеливо убеждал друга, что преддверие свадебного торжества обременяет любого влюбленного страдальца и что если назвался груздем, то надо лезть в кузов, не ропща на народные обычаи. Впрочем, сегодня Руслан оказался занят сверх обыкновения — даже чай пить не стали.

— Я побегу в приемный, — проговорил он, прощаясь. — А ты разыщи Таню и скажи, чтобы она Геру прислала через пятнадцать минут, с каталкой. В приемном одни девчонки, а им пузатых битюгов ворочать…

Он оставил друга в коридоре, и Сергей, гордясь своей причастностью к врачеванию, отправился на поиски медсестры Тани. Он старался идти тихо, чтобы никого не потревожить, поэтому Таня, занятая в холле разговором, не услышала его шагов. Она сидела на клеенчатом диване, перед столиком, на котором блестел стальной, навевавший неприятные мысли об уколах и скальпелях бикс. Медсестра прилежно складывала марлевые салфетки вчетверо; ей помогала больная, чьи субтильные сгорбленные плечики еле видно было из-за спины сильной плотной Тани.

— Не вернешься? — спрашивала Таня у хилой напарницы. — Легко сказать… Сама ж говоришь, что в бабушкином доме крыши нет и топить нечем. Здесь у тебя зарплата — пять тысяч, а в вашей Калиновке делать нечего, туда автобус не ходит, ты после антибиотиков туберкулез получишь.

— Там хорошо, — отвечал Тане негромкий мечтательный голосок. — Я один раз две недели прожила — тихо, спокойно… тетя Галя два ведра картошки подарила — так было здорово!

— Что ж тетя Галя — так и будет тебя кормить? — рассуждала Таня. — До лета далеко... ты и сажать-то не умеешь ничего, а это не просто — думаешь, бросил чего попало в землю, оно и выросло? Люди полжизни учатся…

Сергей окликнул Таню; та, потянувшись, поднялась.

— Гера! — покричала она для проформы в коридор.

Гера не отозвался, и Таня, не торопясь, отправилась искать филонящего медбрата. Краем глаза Сергей заметил, что больная вздрогнула при звуках громкого и грубоватого Таниного голоса, — поглядев вниз, он обнаружил перед собой Зуеву, которая, не глядя по сторонам, замедленными движениями складывала марлю; видимо, лечение, назначенное Русланом, дало свои успокоительные плоды.

— До свиданья, — сказал Сергей, обращаясь и к ней, и к скрывшейся в коридоре Тане.

Зуева наконец подняла серые глаза, и Сергей насторожился. Он надеялся обнаружить в лице девушки спокойствие — или хотя бы отсутствие страха. Он приветливо улыбнулся, но Зуева равнодушно посмотрела сквозь него, будто вовсе не заметила. Она не боялась, но панический ужас, который так поразил Сергея, застыл глубоко в ее глазах, растворившись в тоскливой и безнадежной покорности. Потом девушка опустила голову и тонкой бледной ручкой с обозначившимися синеватыми венами потянулась к новой салфетке.

Муторно ежась, Сергей зашагал к выходу, бормоча под нос:

— Это же невозможно… нельзя такие глаза…

Досадуя на испорченное настроение, он вышел на улицу и направился к своему грузовичку, который оставил у трансформаторной будки, — вобрав голову в плечи, глядя под ноги и не обращая внимание на вечерние тени, маячившие за темными от городской грязи сугробами.

Руслан в отсутствие друга надолго застрял в приемном покое — он освободился к утру и, приехав домой после дежурства, был раздражен телефонным звонком, перебившим его начинающийся сон. Звонила обеспокоенная Лара, которая вызванивала Сергея по всем знакомым и нигде не находила; домой он в тот вечер не вернулся, а инфантильная скрытность безответственного искателя приключений была ему несвойственна — обычно он заявлял о себе громогласно даже в случаях, о которых другие предпочитали помалкивать. На работе Сергей не появился, его грузовичка никто не видел, телефон был выключен — полиция, в которую помчались Сергеевы женщины, проследила его путь до трансформаторной будки перед больницей, где на плотном зимнике обнаружились кровавые, постепенно растекающиеся по снегу розоватые пятна. Бдительный пенсионер из пятиэтажки напротив вроде заметил поздним вечером подозрительную возню перед будкой, но поскольку все происходило в темноте, а издалека ему было плохо видно, то ничего вразумительного подслеповатый свидетель рассказать не смог. Объявили розыск, но никого не нашли, и грузовичок как будто сквозь землю провалился. Друзья Сергея обшарили в поисках информации весь город, ловя слухи и кривотолки, — без результата. Телефон все молчал, но Руслан проверял его постоянно, отслеживая вероятный момент, когда, попади телефон в руки перекупщикам, не подозревавшим, что аппарат криминальный, дотошные торговцы захотели бы проверить качество связи. Связи не было две недели, но в один прекрасный момент, когда Руслан уже отчаялся и набрал Сергеев номер скорее машинально, на другом конце раздались ровные протяжные гудки. Задрожавший от азартного предчувствия Руслан соображал, что сказать постороннему человеку, который откликнется на звонок, но чуть не выронил от удивления трубку, услышав глуховатый и спокойный — неестественно безразличный — Сергеев голос:

— Алло…

Руслан потерял дар речи, но тут же справился с собой, выстроив определенную тактику расспросов, допускающих, что Сергея контролирует некая злая сила. Но Сергей говорил уверенно и отчасти небрежно, словно ничего не произошло и не было ничего странного в том, что две недели о нем не было ни слуху, ни духу и что Евгения Антоновна, убежденная в худшем, сходила с ума от горя.

— Я здесь — в Калиновке, — бормотал Сергей, но Руслану это название ни о чем не говорило. — Телефон отключаю — ерунда… Ларка не засидится… найдет лучше меня в десять раз. Ей вообще эта свадьба была важнее, чем я… а я — ничего… не пропаду.

Руслан ровным счетом ничего не понимал; его первым побуждением было бежать и трубить на каждом углу о том, что пропавший нашелся, — но его энтузиазм быстро погас под влиянием здравых размышлений, что Сергей не просто так совершил столь экстраординарный поступок и что могли быть серьезные причины, которые не стоило легкомысленно обнародовать. Сперва следовало разобраться, что случилось. Поэтому он быстро договорился, что подъедет к другу в Калиновку; Сергей не возражал. Оказалось, что Калиновка — село километрах в тридцати от города, о котором никто не слышал. Руслан, покидая больницу, написал на бумажке подробный маршрут — как его объяснил Сергей — и разместил указание на видном месте. Невольно приходили в голову самые фантастические соображения: вроде того, что с Сергеем случился острый психоз или белая горячка (Руслан в своей профессиональной биографии достаточно сталкивался с внештатными случаями) или же его силком удерживают с целью выкупа неизвестные недоброжелатели. Был в рассуждениях Руслана еще и деликатный момент: он вполне допускал нервный срыв на почве ожесточенных предсвадебных хлопот и тогда ему надо было действовать очень тактично и осторожно, чтобы не наломать дров сгоряча.

На дороге в Калиновку он каждую минуту опасался, что не доедет. Продвигаясь по узкой полоске из утрамбованного рыжего снега, он погружался в сывороточную муть, где не было ничего, кроме белых полей и бесцветного, низко нависающего неба. Дорога пролегала в низине, между сугробов выше человеческого роста, и растерянному Руслану казалось, что вокруг везде один снег — он не видел ни пушистой щетки лесов на горизонте, ни даже отдельных деревьев. Повсюду, где хватало глаз, распростерлась холодная, неживая, насыщенная концентрированным снегом пелена, и уже становилось непонятно, чем приходится дышать — сыростью или замерзшей водой. Пустая, без машин, дорога точно заманивала в морозную ловушку, и Руслану чудилось, что он проваливается в ледяную взвесь, где нет ни людей, ни животных. Он предвидел тупик, но потом разглядел почти ушедший в снег, покосившийся дорожный указатель, увенчанный слоистой шапкой; за ним, между покрытых инеем берез, насилу высовывались из снежных заносов холмики крыш.

Калиновка оказалась почти брошенной, утонувшей в снежной пропасти деревней: только два или три призрачных дымка поднимались из труб. Руслан узнал нужный дом по описанию: зрелище повалившегося забора и забитых фанерой окон оказалось плачевнее, чем он предчувствовал. Зато хотя бы узкая дорожка к избе была вычищена. Подобравшись к двери и томясь скверным подозрением, Руслан постучал. За дверью он, к своему немалому удивлению, обнаружил целого и вполне нормального на первый взгляд Сергея — но Руслану бросилась в глаза непривычная для того умиротворенность. Взгляд был отсутствующим; Руслан, не узнавший всегда оживленного и довольного жизнью друга, отшатнулся, чуть не упав в сугроб.

— Проходи. — Сергей улыбнулся с какой-то бережной и печальной лаской. — Как же ты нашел — тихонько — тут помойка, и на пол наступай осторожнее. Ничего, крышу я залатал на скорую руку, а весной доделаю… хозяйка, встречай гостя! — Он обернулся, обращаясь к замызганной занавеске.

Руслан вздрогнул при виде потрескавшейся, накрененной печи и неопрятных, выцветших от времени тряпок, которые висели на окнах и перегораживали комнату. Он заметил пустую полку для посуды над столом и пригоревший алюминиевый таз в углу. Он так и не понял, топилась ли печь: в избе было холодно и промозгло, как в погребе, и пахло сырой плесенью. Из-за занавески вышла хозяйка, закутанная в телогрейку и обмотанная по самые глаза мохнатым платком.

— Ой, Руслан Михайлович, — проговорила она, узнав гостя, и пораженный Руслан сощурился.

— Зуева?..

Было очевидно, что полугнилая изба не подходила для гостей и что там даже сесть толком некуда. Руслана, убедившегося, что за Сергеевой спиной не скрываются похитители, потянуло в обратный путь. Он понимал, что случившееся с Сергеем не попадает в ряд легко объясняемых банальностей и что тут что-то сложное — требующее обстоятельного подробного разговора, который был невозможен в подобных условиях. Сергей, накинув куртку, вышел проводить друга. Пока они гуськом ступали по узкой тропинке к улице, Сергей проговаривал какие-то аргументы, словно читал по писанному:

— Я один на всю деревню с руками — утюги, чайники всем перечинил; полный погреб картошки теперь — ничего… снег сойдет — будем думать.

Когда добрались до Руслановой машины, тот, преследуемый ощущением чего-то жуткого и безвозвратного, обернулся к Сергею и пристально, как врач, изучил его бескровное и вялое, точно извлеченное из холодильной камеры, лицо. Его не оставляло впечатление, что все, происходящее вокруг, грезится ему какой-то странной галлюцинацией — то ли под влиянием мороза, то ли под действием погружения в абсолютную ненормальность, — потому что все предположения, которые он, глядя на Сергея, поспешно выстраивал в мозгу, не складывались в убедительную историю, и Руслан не верил, упорно не верил, что перед ним друг, которого он знал с детских лет. Если бы ему сказали, что перед ним некий призрак, фантом, то он бы с радостью схватился за логичный вариант, сразу ставящий неясности на места, — и мешало только то, что он, трезвомыслящий до мозга костей, как многие врачи, циник, физически не мог поверить в сверхъестественное объяснение.

— Скажи по-человечески: как это понимать? — спросил он, нахмурившись.

Сергей пожал плечами и улыбнулся — но его всегда широкая и добродушная улыбка получилась блеклой и неубедительной.

— Наверное, ее глаза… — Он развел руками. — Такой дурак, что поделаешь! Оно и к лучшему…

Коснувшись Сергеевой руки, Руслан вздрогнул — ему, впечатленному разыгравшейся сценой, почудилось, что рука друга холодна как лед, — но он, включив присущую ему рассудительность, убедил себя, что у намерзшегося в нетопленной избе человека температура кожи будет ниже привычных тридцати шести с половиной и что холодная рука, в которой нет ничего страшного, не должна его пугать. Он скорее сел в машину и взялся за руль, а Сергей остановился у ворот, проследил, чтобы Руслан не завяз колесами в снегу, и помахал ему на прощание.