МАРИЯ ГАЛИНА: HYPERFICTION

МАРИЯ ГАЛИНА: HYPERFICTION

_{Косвенные доказательства}

В минувшем декабре в «Гиперионе» состоялась презентация новой книги Кирилла Еськова — ученого-палеонтолога (он арахнолог, специалист по ископаемым паукам) и автора неоднократно переиздававшейся книги «История Земли и жизни на ней» (М., 2000) — эдакого научпоповского хита современности.

Но презентовалась не эта книга. Еськова можно — не опасаясь, что тебя упрекнут в том, что ты, мол, все преувеличиваешь, — назвать культовым писателем. Тут, конечно, можно долго спорить о том, что это вообще значит, но как по мне — культовый писатель — тот, чьи тексты как бы скрепляют собой некое стойкое читательское сообщество и используются в качестве маркера для опознания «своих». В этом смысле Еськов — автор с завидной судьбой, особенно если учесть, что для писателя, чьи тексты можно отнести к жанровой литературе, он, скажем так, скуповат — до сих пор свет увидели, кажется, всего четыре его «больших книги», — и тем не менее по крайней мере две из них уже успели стать хрестоматийными. Во-первых, это, конечно, «Евангелие от Афрания» (1995) — где в конце концов даже сложная интрига римских спецслужб оказывается лишь орудием высшего промысла. Во-вторых — роман «Последний кольценосец» (1999), отталкивающийся от «Властелина колец» Толкина и фактически выворачивающий наизнанку (при том абсолютно логично и последовательно) его парадигму^[1]. Уже по этим двум в высшей степени успешным и в высшей степени провокационным опытам (в естественнонаучном смысле слова) подход Еськова к материалу просматривается совершенно четко — текст первоисточника он использует как материал для реконструкции гипотетической непротиворечивой версии того, как оно было на самом деле. Профессия палеонтолога, по обломкам, следам, отпечаткам, косвенным данным позволяющая восстановить облик вымершей биоты, здесь, как я понимаю, в помощь.

Новая книга Кирилла Еськова (М., «Престиж Бук», 2019) называется «Показания гражданки Клио». Бывают такие удачные названия, моментально вводящие читателя в курс дела. Речь пойдет об исторических реконструкциях на основании косвенных доказательств. Скажем, в том же упомянутом «Евангелии от Афрания» реконструкция, вполне спекулятивная, но весьма убедительная, выполнена на основе показаний четырех евангелистов, противоречивых, как любые свидетельские показания, но весьма информативных в определенных, казалось бы, незначительных деталях и подробностях и воссоздании исторической обстановки замиренных римских провинций. Уже здесь наличествует фирменный прием Еськова — сначала суховатое, но на деле дико увлекательное изложение материала и постановка проблемы, потом ее решение в некоей художественной форме. Этот прием повторится здесь еще дважды — в «Японском оксюмороне» и в новом, нигде до сих пор не публиковавшемся тексте Еськова — «Чиста [курсив мой — М. Г.] английское убийство»^[2]. Я недаром пишу здесь «в тексте», а не, скажем, «в повести». Еськовские конструкты помимо всего прочего и замечательны тем, что они являют собой симбиоз как бы (любимое словечко Еськова вот это самое «какбе») научного исследования и «художки». Фактически Еськова можно считать одновременно изобретателем новой жанровой формы и нового направления — исторического художественно-документального расследования на основе косвенных доказательств — случай, вообще-то, уникальный.

В «Евангелии от Афрания» эта «художественная часть» выполнена в форме написанного чисто для подстраховки доклада Прокурору Сирии Вителлию (сугубо конфиденциально) от начальника тайной службы при Прокураторе Иудеи военного трибуна Афрания (автор, опирающийся на тексты, сущности умножать не стал). Причем, судя по тому, что этот манускрипт, по версии автора, так и пролежал в укромном месте внутри запечатанного кувшина, покуда его не извлекли на свет Божий археологи, писавший его специалист окончил свои дни, как и положено хорошо знавшему свое дело профессионалу, — от сугубо естественных причин где-нибудь в уютном загородном поместье. Реконструкция же загадочной (да-да, загадочной!) гибели Кристофера Марло выполнена после соответствующей non-fiction-вводной, обстоятельной и подробной, в энергичном жанре киносценария (я бы, наверное, учитывая эпоху, предпочла пьесу).

Впрочем, сценарная форма явно симпатична автору, его «Баллады о Боре Робин-Гуде» (2006) являют собой стилизации сценариев трех разных киножанров с одними и теми же героями: от стебного боевика в духе похождений бравого агента 007 — со злобными вуду-колдунами в качестве «антагонистов протагониста»^[3] — до трагической версии блокбастера «Миссия невыполнима», с посмертным вознесением главных героев в совсем уж мифологические (и очень литературные) пространства.

Конструкты Еськова апеллируют к собеседнику равному, то есть умному и образованному, что, конечно, читателю лестно. К тому же — к собеседнику, способному к игре — этой высшей форме нервной деятельности. Вообще, способность к игровому поведению, а также — и это очень важно — интуитивное понимание его границ в наше сложное время отличают вменяемого человека от узколобого фанатика или от манипулятора, распространяющего игровое, условное поведение на всю окружающую реальность. Автор не только предлагает читателю поучаствовать в интеллектуальной игре — реконструкции неких событий на основании услужливо предоставленного читателю свода материалов, но еще и — поскольку мир есть текст, как неоднократно напоминает нам «Последний кольценосец», — разгадывать планы внутри планов, игры внутри игр… В том числе поискать литературные отсылки и аллюзии; скажем, в «Чиста английском убийстве» мимоходом упоминается, что «ночь темна и полна ужасов», а первая строчка сонета «Как лист увядший падает на душу…» приписывается — при сходных обстоятельствах — авторству агента по кличке Драматург. И это еще — то, что сразу бросается в глаза, — простые пасхалки; читатель, более меня сведущий в тонкостях политических игр и в исторических хрониках, наверняка нароет там больше. А уж сколько скрытых и явных цитат, взятых, что называется, из жизни, что в «Евангелии…», что в «Чиста английском убийстве», что в «Японском оксюмороне»…

Гипотеза, рассматривающая мотивы и способы устранения Марло достаточно убедительна, а официальная версия гибели поэта и шпиона в пьяной драке, напротив, как показывает нам автор, совершенно неубедительна… Заодно выясняется, что Шекспир был таки причем и как именно он был причем. Как по мне, евангельский сюжет, который автор разворачивает в «Евангелии от Афрания», взывая именно к разуму, к логике (что, безусловно, льстит читателю, полагающему себя собеседником, соучастником в игре), держит — в силу его общечеловеческого значения и интеллектуального вызова — в несравненно большем напряжении. Но если версия, изложенная в «Евангелии от Афрания», убедительная и непротиворечивая, все же вполне еретична, то с Марло, весьма вероятно, так все и было. К судьбе драматурга, если только читатель не завзятый англоман, отношение несравненно более индифферентное. Ну, «писал он шекспировские пьесы» (с). Или не писал… То ли погиб, то ли, напротив, совершенно не погиб в результате спецоперации… Мы готовы равно благосклонно принять любую версию, наслаждаясь не столько гипотезой и ее парадоксальной развязкой (как в случае с «Евангелием…»), сколько самой интеллектуальной игрой, что, впрочем, уже немало^[4]. Реконструкция шпионских игр XVI века в высшей степени захватывает, а «рыжая Бесс» — в высшей степени привлекательная особа. Еськов вообще один из редких современных авторов, в чьем исполнении шпионские игры выглядят убедительно и увлекательно; от «Последнего кольценосца», где герои (положительные) разыгрывают в высшей степени тонкую и сложную — и этически неоднозначную — операцию по окончательному решению эльфийского вопроса, до того же «Евангелия от Афрания», где те же сложные и тонкие игры и контр-игры разворачиваются на подведомственной Афранию территории (ну и история с Марло в ту же копилку, разумеется). И вообще, все у них как у нас (если вынести в данном случае не за скобки, но, напротив, в скобки счастливый конец — штуку редкую, и не только в XVI веке).

Вот в этом все у них, как у нас и состоит, наверное, основная магия исторических реконструкций Еськова. Спецслужбисты Иудеи и сотрудники Контор королевы Елизаветы действуют и комментируют свои действия так, как это сделал бы на их месте любой современный профессионал, — использование современной терминологии и лексики, да и вообще тотальное осовременивание реалий («…в другое время эвакуация не составила бы особого труда: достаточно было, например, переодеть учеников в униформу себастийского ОМОНа или сирийских вспомогательных частей. Сейчас, однако, я был связан по рукам и ногам категорическим запретом прокуратора даже косвенно впутывать в эту историю римские официальные органы, а иудейские сыщики между тем уже дышали нам в загривок…»; «…наша служба снимает наблюдение с Драматурга и прекращает всякую активность вокруг него; все дальнейшее на ваше усмотрение…») снабжает историко-культурные феномены новой и весьма эффективной оптикой. Это, конечно, неизбежно упрощает реальную историческую ситуацию — но, как известно, «понять — значит упростить». Человеческий разум в силу заданного эволюцией стремления к экономии ресурсов склонен к упрощению картины мира или отдельных ее фрагментов, устранению сложностей и противоречий, а также — опять же в силу самого своего устройства — к сюжетности, законченности. Мы склонны сознательно или подсознательно интерпретировать ход истории как неизбежную победу хорошего над плохим; но интерпретировать ход истории как результат столкновения разнонаправленных интересов спецслужб, в сущности, так же допустимо и, возможно, даже менее спорно. В этом смысле любая конспирологическая теория — об этом пишет и сам Еськов в «Японском оксюмороне», и Александр Панчин в «Защите от темных искусств» — успешней правды, потому что, в отличие от правды, она отсекает лишнее, упрощает сущее и к тому же не противоречива. Еськов, надо сказать, каждый раз прямо и открыто говорит — мол, смотрите, какая красивая и наглядная конспирологическая теория. Смотрите, салаги, как это делается, любуйтесь, восхищайтесь и завидуйте!

Свойство человеческого разума усматривать в хаосе истории связные сюжеты можно использовать по-разному, но в любом случае воплощая в жизнь максиму «мир есть текст». В этом смысле показателен опыт «Японский оксюморон» (первая публикация — журнал «Полдень», 2002), в котором — во вводной части — средневековая история Японии рассматривается как набор романтических сюжетов, словно бы списанных из европейской беллетристики^[5], а во второй части — художественной (на сей раз это и правда коротенькая пьеса) — объясняется, почему оно так. Именно в «Японском оксюмороне» на пальцах показано, как миф, текст, конструкт замещает или может заместить собой настоящую, подлинную историю — именно потому, что он удобен как для его создателей, так и для адресата. Замещает, тем самым влияя на историю настоящую. Не важно, что там было на самом деле, остаются только буквы на бумаге. Ну, или иероглифы. И, кстати, доводы, как всегда в таких случаях, оказываются очень убедительны. И, заодно, какое огорчение, какое разочарование для поклонников Сэй Сёнагон…

Историей манипулируют всегда. Неприятные, неудобные или попросту скучные факты легко замещаются живописными муляжами фактов, реальные события — мифологическими конструктами. А мы — мы, повторюсь, в силу самого устройства своего разума склонны верить в упрощенную, непротиворечивую, беллетризованную картину мира. Именно это позволяет пропагандистам убедительно врать с экранов телевизоров, с газетных полос, со страниц школьных учебников^[6]… Еськов — один из немногих, кто проделывает сложнейшие фокусы с историческим материалом совершенно бескорыстно — ради чистого, незамутненного интеллектуального удовольствия.