КАРАЦУПА

Симкин Лев Семенович — доктор юридических наук. Родился в 1951 году в Москве. Автор многих научных трудов и публикаций, а также книг, в том числе «Собибор/Послесловие» (М., 2019), «Бегущий в небо. Книга о подвижнике веры евангельской Иване Воронаеве» (М., 2019). Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

Лев Симкин

_*

КАРАЦУПА

«— Кто такой Карацупа? — спросила королева.

— Известный советский пограничник. Описал сто семнадцать способов перехода через границу СССР.

— Одни надевают шкуру медведей, — стала перечислять девочка-пионерка, — другие скачут на козьих ногах, третьи ползут по проводам высоковольтных передач…

— А ток?! — ужаснулась королева.

— На Диком Западе, в школах, где готовят диверсантов, учат хватать руками голые провода и выдерживать ток в несколько тысяч вольт, — сказала девочка-пионерка. — Когда шпионы ползут по высоковольтным проводам, из их тел сыпятся синие искры. Ночью это красивое зрелище, рассказывали нам Карацупа и его собака.

— Его собака обучена ходить по проводам, — сказал пионер Гоша.

— Из нее сыплются искры? — спросил Ричард Никсон.

— Сыплются!

— На счету собаки Карацупы сто шестьдесят американских шпионов, — сказала девочка-пионерка.

— Нет, сто тридцать, — поправил Гоша.

— Сто шестьдесят, — настаивала на своем счете девочка».

Это из рассказа Ираклия Квирикадзе «Мальчик, идущий за дикой уткой»^[1]. Ему (Ираклию, а не мальчику) уже за восемьдесят, он из тех, кто еще помнит, кто такой Карацупа, хотя все это, про королеву с детьми, конечно же, выдумал. Но человек такой был, причем стал мифом еще при жизни и больше полувека мирно с мифом сосуществовал.

Те, кто учились в советской школе, должны помнить это имя. Те, кто в постсоветской, — вряд ли, они в массе своей мало кого помнят из исторических персонажей. Разве что знают Карацупу как пограничника с собакой на станции метро «Площадь Революции». Так многие думают, хотя никакой это не Карацупа. Неправда, будто Матвей Манизер ваял пограничника с него, ну или с его фотографии. Тот, который в метро, совсем на Карацупу не похож. И собака не похожа на Индуса, ничуть не менее знаменитого в советскую эпоху, чем его хозяин.

_{Настоящий Карацупа}

О непохожести я узнал, оказавшись в одном не самом популярном московском музее, расположенном на Яузском бульваре. Старожилы-сотрудники Центрального музея погранвойск помнят и самого Карацупу, он тут работал последние годы жизни, до самого ухода четверть века назад. Нет, говорят, не похож, да я и сам вижу.

Что касается Индуса, то у Карацупы было целых пять собак с одним и тем же именем и кто их там разберет. Правда, с именем этим тоже неразбериха, до середины пятидесятых годов псы звались (в тысячах газетных публикаций и радиопередач) Индусами, а после — Ингусами. Впрочем, причину смены клички я в конце концов выяснил и еще расскажу.

Чучело одного из Индусов-Ингусов стоит в музее рядом с бюстом Карацупы, но и тут подстава — знающие люди шепнули мне, что оно принадлежало другой овчарке. Зато удалось выяснить, на кого похожа та, что в метро. От внука Алексея Душкина, проектировавшего «Площадь Революции» архитектора, тоже Алексея и тоже Душкина, я узнал, что моделью для бронзовой собаки послужила принадлежавшая его дедушке немецкая овчарка Ирма — медалистка, чемпионка на собачьих выставках. От карацуповских псов отличалась она не только полом, но и породой. Немецкие овчарки при Карацупе не охраняли границу, там использовали восточноевропейскую овчарку.

Душкин, великий архитектор и знатный собачник, жил тогда в одной из коммуналок бывшего двухэтажного дворянского особняка на Новокузнецкой (там теперь посольство Мали). В занимаемых его семьей двух комнатах, помимо Ирмы, проживал еще сеттер Фред. Зашедший к нему в гости Матвей Манизер увидел Ирму и вдохновился, так она вошла в историю. В семье Душкиных сохранился ее портрет, точная копия бронзовой собаки, до которой за минувшие 80 лет дотронулись сотни миллионов рук. Правда, Алексей-внук сам никогда не трет ей нос. Художник по профессии, он понимает, что от этого страдает форма, к тому же у него, по его словам, метрофобия, так что около Ирмы он бывает редко.

Карацупа был настолько знаменит, что любой памятник пограничнику (а они в наших широтах чрезвычайно популярны) в народе называли его именем. Этот обычай сохранился до наших дней — недавно в далеком Благовещенске открыли памятник герою-пограничнику, который горожане, натурально, окрестили Карацупой. Понятно, не одному ему, собаке тоже, и нос ее уже успели натереть до блеска, как и всем остальным бронзовым псам в стране.

У овчарки на «Площади Революции» трут нос студенты, дабы сдать экзамен. Причем не у абы какой, а только у одной из четырех (на станции четыре «Карацупы»), той, которая у перрона в сторону Бауманской — «собаке Баумана». Студенты Бауманского училища еще до войны создали эту традицию. А в подмосковном институте, где готовят пограничников, существует иная традиция — «собаке Карацупы» в День пограничника курсанты исхитряются выкрасить в зеленый цвет ее гениталии.

Насколько мне известно, до войны были изваяны как минимум два бронзовых пограничника с лицом настоящего Карацупы. Первый — под именем «Защитник дальневосточных рубежей» — установлен в 1938 году на крыше московского кинотеатра «Родина». Поначалу планировали устроить там летний кинозал, но потом от плана отказались и открыли ресторан, с видом на «Карацупу». Впрочем, ресторан довольно скоро закрыли, после того, как один нетрезвый гражданин, перевалившись через парапет, упал с крыши. Здание кинотеатра дожило до наших дней, но на крыше ничего не осталось.

«Родину» однажды посетил Сталин, выступал там перед избирателями Сталинского района. Построенную рядом с кинотеатром станцию метро назвали, понятно, «Сталинской», над входом установили медальон со сталинским профилем, между прочим, по эскизу Веры Мухиной. В 1961 году станцию переименовали в «Семеновскую», а медальон демонтировали. Восстанавливать его пока не собираются, хотя все может быть — на «Киевской» ведь отреставрировали старую фреску так, что имя Сталина появилось на книге в руках у изображенной там студентки.

Единственный памятник с лицом настоящего Карацупы сохранился на Дальнем Востоке, на пограничной заставе Карацуповка (бывшая «Полтавка») Гродековского погранотряда. Сюда в 1933 году пришел на службу проводник и инструктор служебных собак двадцатитрехлетний Никита Карацупа.

Зачем я вообще затеял этот разговор? Кому он нынче интересен, этот Карацупа? Биография его уж больно гладкая, без провалов и потерь, а бесконфликтные истории редко цепляют. Правда, поставленная в исторический контекст, она уже не выглядит столь уж безобидно, и все же… Несколько раз приступал я к написанию этого текста и вскоре отходил от компьютера, просто не за что было зацепиться. И это при том, что печать легенды, как говорится, лежала на Карацупе при жизни, да и после смерти никуда не делась, обросши новыми фантастическими подробностями. Работа заладилась лишь после того, как в голову пришла мысль рассказать еще и о том, кто поставил эту печать. Советская страна узнала, что ее рубежи защищает Никита Карацупа со своей собакой Индус 24 марта 1936 года, когда в газете «Комсомольская правда» вышел очерк «140 задержаний». Его автором был Евгений Рябчиков, «король советского репортажа».

С этого дня имя Карацупы стало нарицательным. Настолько, что мальчишки сплошь принялись играть в «Карацупу» и даже в его собаку. И до войны, и после. Помню, как мы становились друг другу на ноги и шли по снегу, чтобы оставить след, на первый взгляд принадлежащий одному человеку. И передали это знание внукам, во всяком случае, мои — знают от деда, как шпионы, которых ловил Карацупа, переходили границу.

Они оба, Никита Карацупа и прославивший его Евгений Рябчиков, жили долго, родились в один год, в первом десятилетии двадцатого века, и умерли в середине последнего, с разницей в полтора года.

_{Чекистский стаж}

Должность: проводник розыскной собаки. Чекистский стаж: в погранотряде с 1932 года. Социальное положение: крестьянин-колхозник. Год рождения — 1910. Из наградного листа, подписанного начальником 58-го Краснознаменного имени Кагановича погранотряда Ковалем, 1936 год. На самом деле Карацупа родился годом раньше, 3 апреля 1909 года, достоверную дату его рождения удалось установить лишь недавно по церковным документам.

«Мама моя, Марфа Кузьминична, с тремя ребятишками на руках приехала вместе с другими украинскими переселенцами в Казахстан, надеясь, что здесь как-то выберется из нужды, — писал он в своих «Записках следопыта». — Отца у меня тогда уже не было: он умер еще до моего появления на свет»^[2].

«Только холодная земля видела, как в зимнюю пору мальчонка скитался по селам, ночевал в стогах сена. — Это я цитирую составленную в восьмидесятые годы музейную справку на Героя Советского Союза Карацупу Никиту Федоровича. — В шесть лет Карацупа стал беспризорником. Потом наступила пора батрачества, он пас скот у кулаков, познал, что такое подневольная жизнь. Началась Гражданская война, и юный Никита стал связным партизанского отряда. Его схватили колчаковцы, били, но ничего не узнали… И была у него одна страсть — любил Карацупа собак, дрессировал их, а собаки помогали ему пасти скот, были верными помощниками партизанского связного, а во время раскулачивания безошибочно находили хлеб у куркулей».

Трудно сказать, сколько тут правды. Может, и был Никита таким мальчишем-кибальчишем, который не мог сидеть-дожидаться, чтобы куркули-буржуины пришли и забрали нас в свое проклятое буржуинство. Потому и схватила его буржуинская сила, заковала в тяжелые цепи и посадила в каменную башню. Точно известно лишь, что после смерти матери, в Гражданскую войну Никита попал в детдом, оттуда сбежал, скитался, попрошайничал, но к началу тридцатых годов встал на ноги, работал в торговле, дослужился до должности завмага в райпотребсоюзе. Видимо, занимаемым руководящим постом объясняется тот факт, что в армию его призвали довольно поздно, в 23 года.

После нескольких месяцев службы красноармейца Карацупу зачислили в Хабаровскую школу младшего начсостава служебного собаководства. В 1933 году начался его «чекистский стаж» — пограничники в те годы были в ведении ОГПУ, преемника ВЧК. Быть чекистом было почетно, а погранвойска в народе любили едва ли не больше, чем армию, хотя и престиж военных был чрезвычайно высок. Да и по сей день образ чекиста не померк в народном сознании, несмотря на перестроечные разоблачения — «хорошие чекисты» сами ведь пострадали от репрессий, а пограничники вообще ни при чем.

Карацупа прибыл в школу с опозданием, поэтому овчарки ему не досталось. Но так случилось, что, стоя на посту у ворот школы, он услышал в овраге под ведущим туда мостом собачье повизгиванье. Никита с трудом убедил начальника школы взять обнаруженного там полуслепого щенка, ставшего по документам «сторожевой собакой местной отечественной породы». Понятно, пес был дворнягой, по словам Карацупы, «самым плохим щенком в школе». А когда он его выучил, «стал хорошей собакой», знаменитым Индусом (кличку получил из-за темной масти). В кадровых документах на Карацупу появилась запись: «может воспитать собаку, способную идти по двенадцатичасовому следу». Стало быть, Индус мог распознать запах спустя 12 часов после его появления. Карацупа, конечно, не мог похвастаться таким нюхом, и тем не менее за время обучения в школе ему удалось запомнить около двухсот сорока запахов (в основном всевозможной контрабанды). Это очень много. Обычно человек различает около ста, женщины — больше, чем мужчины. И еще он научился распознавать следы людей, имитирующих следы животных.

Я обрадовался, увидев в музее, который уже упоминал, обувь с коровьими копытами на подошвах, снятую с нарушителей границы. Увидел впервые, а читал про такое все мое пионерское детство. Помню, как зачитывался повестью Александра Авдеенко «Над Тиссой», где американский шпион переходил границу на кабаньих копытах, а потом передвигался, сидя на плечах сообщника^[3].

_{«Наш пострел»}

Евгений Иванович Рябчиков родился 25 марта 1909 года в Ярославле. Вскоре семья перебралась в Нижний Новгород, где отец служил в ОГПУ, мать — была учителем. При всем том нельзя сказать, что будущий журналист был благополучным ребенком. Едва окончив школу, сбежал из дому, примкнул к беспризорникам и отправился по стране — «зайцем» на пароходах, на крышах поездов. Но потом одумался, вернулся домой, поступил в пединститут. После его окончания в 1932 году стал ответственным редактором газеты с симптоматичным названием «Динамовец начеку». Редакция располагалась в здании краевого полпредства ОГПУ, курировал ее ответственный секретарь краевого общества «Динамо» Иннокентий Смолич, по основной должности — начальник отдела лагерей Горьковского УНКВД. Спустя два года Рябчикова «перетащил» в Москву Андрей Жданов, переместившийся с поста первого секретаря Горьковского (Нижегородского) крайкома партии в ЦК ВКП(б), а позже, в том же 1934 году сменивший в Ленинграде убитого Кирова.

Как пишут, Рябчиков после переезда в Москву четыре месяца прослужил в охране Сталина, а потом вновь переквалифицировался в журналисты. Впрочем, подтверждений этому факту его биографии я не нашел, да и кем он мог там служить, разве что редактором стенгазеты.

В 1934 году Рябчиков — уже спецкор «Комсомольской правды» и одновременно пишет для главной «Правды». «Наш пострел везде поспел!» — сказал о нем Горький, помогший ему пробиться в центральную печать после того, как тот приехал к нему из Нижнего, чтобы показать «дело Пешкова», найденное им в архиве жандармского управления. А провел его через охрану Бухарин, направлявшийся в бывший особняк Рябушинского и пожалевший не известного ему молодого человека.

С тех пор Рябчиков проникал повсюду: участвовал в перелетах с Чкаловым, Громовым и Коккинаки, брал интервью у Циолковского и первых советских авиаконструкторов, вел репортаж о запуске одной из первых советских ракет, которую везли к старту на обычном московском трамвае.

Решив прославить пограничников, зимой 1936 года отправился на Дальний Восток, где по рекомендации маршала Блюхера оказался в Гродековском погранотряде, на одной из самых беспокойных погранзастав — «Полтавке». Каменное здание заставы постройки 1903 года, где герои этого очерка впервые друг с другом встретились, сохранилось до наших дней, хотя и без сбитого с фасада двуглавого орла (здесь при царе располагалась таможня). В тридцатые годы граница в тех местах была довольно-таки условной, никакого забора или там сигнализации и в помине не было. Из Китая приходили банды хунхузов, промышлявшие разбоем. После того, как в 1932 году в оккупированной японцами китайской Маньчжурии было создано Маньчжоу-го, справедливо именовавшееся в советских газетах «марионеточным государством», по нашу сторону границы начались столкновения японских солдат с советскими пограничниками.

«В крутых бровях Карацупы, казалось, застыл гулкий ветер сопок и распадков. Литой подбородок придавал лицу особую строгость. Поражали глаза Карацупы — сурово-холодные, с металлическим блеском, настороженные. В первую же минуту встречи глаза его словно пробуравили меня, беспощадный взгляд изучающе скользнул по моей фигуре с головы до ног. По спине у меня побежали мурашки»^[4]. Написано будто по лекалам «незаменимого пособия для сочинения юбилейных статей, табельных фельетонов, а также парадных стихотворений, од и тропарей», проданного Остапом Бендером журналисту Ухудшанскому за 25 тугриков. «Он (Карацупа — Л. С.) гнался за нарушителями в тайге и горах… пробирался по тигриным тропам в чащобе уссурийской глухомани. Погони, схватки, засады… Река (через которую переправлялись Карацупа с Индусом — Л. С.) превратилась в бурный ревущий поток». «Бурный поток» — так назывался пародийный «роман века» Евгения Сазонова, «душелюба и людоведа», советского аналога Козьмы Пруткова. Его печатали во времена моей молодости на 16-й, юмористической полосе «Литературной газеты» семидесятых годов. Как ни странно, в то же время на репортажах Рябчикова учились студенты факультетов журналистики.

Что касается достоверности рябчиковских текстов, то о ней можно судить хотя бы по этой рассказанной им истории, в последующем широко растиражированной, как Карацупа — «без куртки, босой, в разорванной рубахе», сумел в одиночку задержать банду из девятерых человек, чудесным образом убедив их, будто в задержании участвовал целый отряд.

«Карацупа сделал глубокий вдох, спустил с поводка Ингуса, выхватил маузер и бросился к банде:

— Стой! Руки вверх!

Не давая опомниться бандитам, следопыт закричал:

— Загайнов, заходи справа! Козлов, Лаврентьев — слева! Остальным бойцам на месте! Окружай, Ингус! Бери, ату!

Все было так неожиданно, что бандиты заметались. Главарь, как самый опытный, тотчас юркнул в кусты, но в ту же минуту взвыл: Ингус сбил его с ног и прокусил руку… Небо и земля вдруг засверкали лунным светом: тучи разошлись и месяц взглянул на долину. Карацупа, промокший до нитки, сверкал лунным серебром и казался каким-то фантастическим существом. Он вышел к банде с поднятым маузером. И по его приказу на землю полетели кинжалы, банки с опиумом и ядом»^[5].

Рябчиков не раз приводил в своих книгах эту историю, причем в последних изданиях пойманная Карацупой банда выросла до десяти человек^[6].

Тем не менее надо отдать ему должное, Рябчикову пришлось нелегко, ведь он на протяжении нескольких недель изучал своего героя «методом включенного наблюдения» — надел форму, получил оружие и ходил с ним в ночные наряды.

_{Шпион Березкин}

Вообще-то Рябчиков довольно-таки скуп на подробности. Скажем, то и дело ссылается на коварные планы врагов избавиться от Карацупы: «В следопыта стреляли, на него набрасывали лассо, соблазняли драгоценностями и женщинами. Бандиты переходили границу только для того, чтобы, выследив, когда появится вблизи реки Карацупа, броситься на него и убить. Но все ухищрения и коварные замыслы рушились». С этого места хотелось бы поподробнее, но нет подробностей.

«За трехлетнюю службу при помощи собаки т. Карацупа задержал 37 шпионов, 42 контрабандиста, 52 других нарушителей границы. В боевой и политической подготовке Карацупа имеет только отличные показатели». Из наградного листа.

«Кто же они были, засланные Японией шпионы, успешно или не очень успешно действовавшие у нас в стране? Были это прежде всего русские». 40 лет спустя Карацупа в своих «Записках следопыта» констатировал этот «печальный факт» и рассказал об одном из задержанных им 37-ми шпионов. «Одним из самых способных и активных агентов японской разведки был некто Березкин — сын кулака, вместе с отцом сбежавший за границу. Человек, лишившийся отечества, потерял в конце концов и имя: „Сергей Березкин” была его кличка. Он был крайне жесток к своим бывшим согражданам: если нужно было устранить свидетеля, он не останавливался ни перед чем».

Рассказы пограничника изложены, понятно, не им самим, за Карацупу всегда писали другие. Владимир Канторович в опубликованных в майском номере «Нового мира» за 1937 год «Рассказах проводника Карацупы» упоминает еще одного шпиона — «белогвардейского сынка и диверсанта. Довелось бы ему в Союзе расти, не вырос бы уродом. Отец бежал к японцам, служил у японцев в контрразведке. Мать, к труду непривычная, пошла по рукам. Сынок угодил в приют на казенное попечение. Так и вырос волчонком. В Манчжурии комсомол под запретом. В школах хозяйничают белогвардейские сынки. Деньги, приказы, все получают от японцев».

В Манчжурии, понятно, никакого комсомола не было. В Харбине было несколько частных гимназий, не считая казенной школы для детей неимущих эмигрантов. И в целом Харбин, состоявший в основном из русской колонии, был островком дореволюционного быта. Часть русских оставалась там с дореволюционных времен (в городе с конца XIX века располагалось управление принадлежавшей России Китайско-Восточной железной дороги), часть — с Гражданской войны, из числа беглецов от советской власти.

В 1935 году СССР продал КВЖД Японии и предложил всем желающим возвратиться на родину. Предложением воспользовались десятки тысяч человек, в основном бывших железнодорожных служащих с семьями, — с тем чтобы в большинстве своем в 1937 году отправиться в ГУЛАГ в качестве японских агентов.

Настоящие шпионы, конечно, тоже были, не могли не быть. На Токийском процессе над японскими военными преступниками (1946 — 1948 годы) были обнародованы документы с агентурными данными японской разведки о тропах, идущих от границы к Гродеково.

Иннокентий Кобылкин и Евлампий Переладов в Гражданскую войну вместе с армией генерала Каппеля бежали в Китай, откуда были нелегально переброшены на советскую территорию японской военной миссией в Харбине. Их судили в августе 1935 года в Иркутске. Во время процесса для всеобщего обозрения на специальных стендах были выставлены вещественные доказательства: пистолеты, гранаты, взрывные устройства, яды, антисоветские листовки, фальшивые паспорта, советские деньги и иностранная валюта, изъятые у подсудимых при задержании. Правда, в их деле была одна особенность — шпионами-то они были настоящими, а вот контрреволюционная организация, для связи с которой они перешли границу по подложным паспортам, — выдуманной. ОГПУ создала ее по примеру проведенной в двадцатые годы операции «Трест» для завлечения и поимки врагов Советской власти. Приговорили обоих, понятно, к расстрелу.

Вообще-то в шпионаже подозревали любого «нарушителя границы», а с учетом особенностей ведения в те годы следствия, говорить о доказанности вины осужденных за шпионаж не приходилось.

В 1959 году Верховный суд пересмотрел дело троих уроженцев Харбина и Благовещенска — Трофимова, Рогача и Хижина. В 1940 году их расстреляли на основе одного лишь признания, что по заданию японской военной миссии в Харбине они были переброшены на советскую территорию для теракта против командарма Штерна. Верховный суд в деле не нашел никаких тому доказательств и пришел к выводу, что виновны они лишь в незаконном въезде в СССР. Можно предположить, что это были обычные контрабандисты. А тот, кого они якобы собирались убить, генерал-полковник Григорий Штерн, сам год спустя был расстрелян как шпион, только не японский, а немецкий. Признать его японским шпионом помешала, возможно, его роль в боях с японцами на озере Хасан в 1938 году, в ту ночь, когда «решили самураи перейти границу у реки». Правда, японским шпионом был признан другой участник боев на озере Хасан — командующий Особой Дальневосточной армией маршал Василий Блюхер, причастный к судьбе Карацупы. Кабы не направил он к нему Рябчикова, не было бы у пограничника всесоюзной славы.

А вот кто по-настоящему сотрудничал с японской разведкой, так это высокопоставленный чекист, призванный с нею бороться. В одну июньскую ночь того же 1938 года на погранзаставу прибыл начальник управления НКВД по Дальнему Востоку Генрих Люшков. Сказав, что у него встреча на «той стороне» с особо важным маньчжурским агентом-нелегалом, ушел и не вернулся. Пограничники прочесывали местность до утра, решив, что его похитили японцы. Люшков же сдался маньчжурским пограничникам, был переправлен в Японию и выдал все, что знал о советской разведке, а знал он немало. И потом сотрудничал с японским военным ведомством. Кончил плохо — после того как в августе 1945 года командование Квантунской армии объявило о капитуляции, Люшков был приглашен к японскому генералу Ютаке Такэоке, и тот предложил ему покончить жизнь самоубийством. Люшков отказался и был застрелен Такэокой.

Карацупу представили к ордену Красной Звезды, а дали (4 февраля 1936 года) орден выше статусом — Красного Знамени, число награжденных им по всей стране не превышало пятисот человек. Пограничников награждали часто, здравицы в их честь регулярно публиковались в газетах, звучали по радио, что не могло быть случайностью. Пропаганда имела четкую цель — воспитание любви к государству и ненависти к врагу. Главной скрепой, используемой для сплочения граждан, была война, будущая война, которую могут развязать «империалисты». Враг мог быть не только внешним, но и внутренним, выполняющим задания внешнего, например, японских империалистов.

_{Когда страна прикажет быть шпионом, у нас шпионом становится любой}

Спустя пару лет «шпионов» ловили тысячами, они сидели в тюрьмах от Минска до Владивостока. В изданной в 1937 году брошюре «О некоторых методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры» есть упоминание о некоем японском шпионе, завербовавшем в диверсионную ячейку семь человек. «Из этих семи оказались: три троцкиста, маскировавшиеся партийными билетами, один бывший деникинский офицер, один бывший царский офицер, один бывший кулак и один крупный сектант»^[7]. Будто по разнарядке — особенно впечатляет «крупный сектант», «врагов народа» брали по заранее определенным категориям.

Судя по газетам тех лет, советский Дальний Восток был наводнен японскими шпионами. «Агенты маскируются под внешность жителей того района, где по заданию своих руководителей они должны проводить шпионскую работу, — писала «Правда» 23 апреля 1937 года. — Они подслушивают и выуживают интересующие их сведения, заводят нужные им знакомства и используют болтливость отдельных советских граждан, которым по характеру их работы известны сведения, составляющие государственную тайну»^[8]. Немного напоминает написанный в 1905 году Куприным рассказ о японском шпионе «Штабс-капитан Рыбников», тот тоже, еще до революции, все это проделывал «на улицах, в ресторанах, в театрах, в вагонах конок, на вокзалах»^[9].

Рябчиков публиковал свой очерк о Карацупе много раз, под разными названиями («Засада на черной тропе», «Поединок на границе» и т. п.), внося коррективы в соответствии с текущей конъюнктурой. В первой, газетной версии было и про внешних, и про внутренних врагов, в последующих — в хрущевские времена — только про внешних. «Внутренним врагом» оказался сам Рябчиков, в 1937-м его арестовали как шпиона и направили на пять лет в места не столь отдаленные. Другому упомянутому автору рассказов о Карацупе — Владимиру Канторовичу повезло меньше, он провел на Колыме почти двадцать лет. До войны была популярна его книга: «Ты и вы», где он призывал всякого человека с 13 лет называть на «вы». После этого на «ты» перешли с ним самим. Но об этом позже, я ведь еще не успел рассказать о всех тех, кого ловил Карацупа. Помните, в наградном листе говорилось «42 контрабандиста»?

_{Пуговица}

Евгений Долматовский в 1939 году сочинил стихи о бдительном пионере, который нашел иностранную пуговицу и сразу заподозрил неладное. Эти стихи сразу стали настолько популярны, что «Коричневая пуговка» (с некоторыми поправками) превратилась в народную песню. Ее пели на мелодию песни из фильма «Девушка с характером», по сюжету которого юная дальневосточница обнаруживает и задерживает притаившегося в сене вражеского диверсанта. Я хорошо помню эту песню, дошедшую до пионерских лагерей шестидесятых.

Он поднял эту пуговку

И взял ее с собою —

И вдруг увидел буквы

Не русские на ней.

К начальнику заставы

Ребята всей гурьбою

Бегут, свернув с дороги.

Скорей! Скорей! Скорей!

Начальник заставы немедленно определил, что пуговка японская, и дело было за малым — поймать «седого незнакомца», на штанах которого не хватало пуговицы.

А пуговицы нету!

У заднего кармана!

И сшиты не по-русски

Широкие штаны.

А в глубине кармана —

Патроны для нагана

И карта укреплений

Советской стороны^[10].

Вообще-то в СССР пуговицы были в дефиците, как и многие другие самые обыкновенные вещи. Дефицит отчасти восполнялся при помощи контрабанды. Я видел в музее перламутровые пуговицы, зашитые контрабандистами в замороженную рыбу и извлеченные оттуда пограничниками.

Через границу в районе «Полтавки» из Китая незаконно ввозили швейные иголки, пряжу, ткани, красители, женские украшения, губки и даже расчески, но больше всего пуговицы. Дешевый спирт перевозили в тыквах. Наркокурьеры проносили через границу опиум. В обратном направлении, в Поднебесную, контрабандисты переправляли пушнину и золото. Во всем этом бизнесе участвовали крестьяне из приграничных селений. Амурские и уссурийские казаки знали границу не хуже пограничников, среди них издавна бытовало выражение «ходил в Китай».

Так что большинство нарушителей границы были контрабандисты. Но не только.

_{«Куды бечь?»}

Никита Федорович Карацупа за долгие годы своей службы на границе задержал 467 нарушителей и уничтожил в боях 129 злейших врагов нашей Родины («Мой друг Никита Карацупа»).

Никита Богословский вспоминал, как, оказавшись в 1959 году на банкете за одним столом с легендарным пограничником, Марк Бернес стал восхищаться немыслимым количеством проведенных им задержаний. И услышал в ответ: «Эх, ребята, если бы вы знали, в какую сторону они бежали». Возможно, это всего лишь байка, композитор любил веселые выдумки. Но факт, что советская граница была на замке не столько от тех, кто стремился проникнуть на нашу территорию, сколько от тех, кто желал ее покинуть.

В начале девяностых искусствовед Вячеслав Глазычев, повстречав Карацупу на отдыхе в Сочи, спросил, откуда же взялось столько нарушителей? «И, милай, — ответил тот, — коллективизация ж была!» В этот рассказ мне верится больше, нежели в предыдущий. Конечно, Карацупа привык держать язык за зубами, но тут такое время наступило, что можно было и немного пооткровенничать.

Сплошная коллективизация на Дальнем Востоке началась несколько позже, чем в центре страны. Приграничные районы были заселены в основном зажиточными крестьянами и бывшими казаками. Им в колхозы идти не хотелось, а за отказ туда вступать угрожали раскулачиванием. Вот и бежали многие на другой берег пограничных рек. Никто не знает, сколько людей, бросив все и рискуя жизнью, бежало в Маньчжурию от колхозов, от голода и разорения. В Гродековском районе с 1933-го по 1937 год население сократилось почти в три раза. Рисковали не только свободой, жизнью тоже. Бегство за границу квалифицировалось по печально знаменитой 58-й статье как контрреволюционная деятельность с наказанием вплоть до расстрела. Возможно, вспомнив свое крестьянское детство, Карацупа им даже сочувствовал^[11].

_{О том, как Карацупа стал елочной игрушкой}

28 декабря 1935 года в газете «Правда» было опубликовано письмо крупного партийного деятеля Павла Постышева о праздновании Нового года вместо Рождества, запрещенного как «поповский пережиток». Не будучи в силах его искоренить, партия решила возглавить процесс и восстановить в правах рождественскую елку, превращенную в идеологически правильную — «новогоднюю», с красной пятиконечной звездой на вершине.

«Новогодняя елка должна быть праздником счастливого детства, созданного в нашей стране огромными заботами партии, правительства и лично товарища Сталина о детях», — говорилось в выпущенном в 1937 году «Учпедгизом» пособии «Елка в детском саду». В нем говорилось даже о том, как следует развешивать елочные игрушки, чтобы они ненавязчиво внушали детишкам — страна в кольце врагов. «На средних ветках надо вешать игрушки, не требующие детального рассматривания: бонбоньерки, хлопушки, крашеные шишки, бутафорские овощи и фрукты, а на краях ветвей — аэропланы, парашюты, пограничника Карацупу с собакой Индусом». Они, притаившиеся среди еловых ветвей, должны были учить детей бдительности.

Бдительность — в те годы это было важное слово, может быть, самое важное. Лучше других важные слова знал Сергей Михалков: «У далекой / У заставы / Часовой в лесу не спит». Спать и смотреть веселые сны должна была девочка по имени Светлана, благодаря которой после публикации этого стихотворения Михалков получил протекцию самого Сталина. Впоследствии поэт-гимнописец уверял, что в 1935 году не знал, что так зовут дочь вождя. Вся страна знала, а он не знал.

В глухую ночь,

В холодный мрак

Посланцем белых банд

Переходил границу враг —

Шпион и диверсант.

<…>

И в тот же самый ранний час

Из ближнего села

Учиться в школу, в пятый класс,

Друзей ватага шла.

<…>

Они спешили на урок,

Но тут случилось так:

На перекрестке двух дорог

Им повстречался враг.

— Я сбился, кажется, с пути

И не туда свернул! —

Никто из наших десяти

И глазом не моргнул.

— Я вам дорогу покажу! —

Сказал тогда один.

Другой сказал: — Я провожу.

Пойдемте, гражданин.

Сидит начальник молодой,

Стоит в дверях конвой,

И человек стоит чужой —

Мы знаем, кто такой.

Михалковские строки написаны в 1937 году. Позже поэт тоже шагал в ногу со временем, что послужило поводом для розыгрыша, устроенного уже упоминавшимся Никитой Богословским в 1970 году. Он распространил слух, будто каждый год 20 декабря (день создания органов ВЧК) Михалков собирает в своем кабинете (руководителя московского писательского союза) особо приближенных лиц, произносит тост во славу органов и добавляет, что считает себя чекистом. И что за плодотворную работу на ниве госбезопасности ему пожалован чин генерала и кто-то даже видел в окне на Лубянке, как он облачался в увешанный орденами генеральский мундир.

Среди моих ровесников, родившихся в середине века, были в большой чести картины про вредителей и шпионов, всякие там «Граница на замке» и «На дальней заставе» (советский культурный код, ничего не попишешь). Они были сняты в тридцатые годы, но с появлением телевизора дошли и до моего поколения. «А пограничной собакой мне можно быть?» — спрашивал малыш в «Подкидыше» (в этой роли снялся будущий литературный критик Лев Аннинский). Фильм 1939 года, тот самый, откуда в народ ушла фраза Раневской: «Муля, не нервируй меня!» А какие были книги! «Шпион» Рувима Фраермана, там дети из приморского колхоза помогали поймать притворившегося крестьянином японского лазутчика-убийцу, гайдаровская «Судьба барабанщика», где одураченный поначалу школьник в финале стрелял в разоблаченного им шпиона. И еще мы наизусть знали слова песни, мелодия которой и сейчас звучит перед футбольными матчами (без слов, правда):

Эй, вратарь, готовься к бою!

Часовым ты поставлен у ворот.

Ты представь, что за тобою

Полоса пограничная идет!

Пограничная полоса — рубежи нашей необъятной родины, в центре которой сияли кремлевские звезды. Пограничник был героем советской эпохи, потому и попал в футбольный гимн. И у этого пограничника было имя — Никита Карацупа.

Да, забыл сказать, Карацупа с собакой возглавили рейтинг советских елочных игрушек на новогодней антикварной ярмарке 2019 года, игрушка была продана аж за 18 тысяч рублей.

_{Это смутно мне напоминает…}

И еще, раз уж речь зашла о Новом годе, перескажу популярную в Сети историю о том, будто Сталин пригласил Карацупу встретить в Кремле новый, 1938 год и он прибыл туда со своей овчаркой. На кремлевском приеме собаку увидел посол США Уильям Буллит и попросил щенка от такого замечательного пса. Его просьба была выполнена, позже Буллит передал щенка в полицейский питомник Филадельфии, так что потомки Индуса до сих пор служат в американской полиции.

История эта, понятно, выдумана от начала до конца, благо народ в соцсетях доверчив, поверит во что угодно, включая присутствие пса на кремлевском приеме. Да вот просто заглянуть в Википедию и выяснить, что Буллита к тому времени уже два года как не было в Москве, мало кому придет в голову.

А я, читая обо всем этом, все думал, что же оно мне напоминает. Покуда не вспомнил сказку Дональда Биссета о лондонском полисмене Артуре и его коне Гарри. Гарри любил скакать за омнибусами и дышать на заднее стекло, чтобы оно запотело, а Артур рисовал на нем смешные рожицы. Другие полицейские, увидев, насколько увлекательно это занятие, тоже стали, один за одним, пристраивать своих коней за омнибусами и делать то же самое. Преступники Лондона пришли в недоумение, почему их больше никто не ловит. А узнав, в чем дело, перестали воровать и хулиганить, накупили себе коней и последовали примеру полицейских. Чрезвычайно довольный, начальник конной полиции Лондона вызвал к себе Артура и Гарри и сказал им: «Вы оба молодцы».

Однажды шпион, прорвавшись через границу, дальше поехал на встречавшей его машине. Карацупа остановил попутный грузовик и, чтобы преследовать врага налегке, попросил водителя высыпать лежавшие в кузове мешки с продовольствием на обочину. Тот согласился, хотя и очень переживал за груз. Чтобы его успокоить, Карацупа прикрепил к одному из мешков тетрадный листок с надписью: «Кто посмеет взять хоть грамм, будет найден и строго наказан. Пограничник Карацупа и собака Индус». Лазутчик вскоре был пойман, а нетронутый груз возвращен водителю.

Собаку Карацупа воспринимал как равного партнера. А вот еще один его рассказ: «Когда наградили меня орденом, я устроил Индусу праздник, купил ему конфет, печенья».

«О первом своем Индусе он вспоминал всю жизнь, — рассказывала вдова Карацупы Мария Ивановна журналисту из Запорожья Николаю Зубашенко в 2004 году. — Он погиб, когда муж приехал в Москву для получения ордена. Звонят с погранотряда, просят срочно приехать, с Индусом случилась беда. Никита Федорович не стал дожидаться дня, когда ему вручат орден, тут же вылетел самолетом на Дальний Восток». Как выяснилось, «след был отравлен рукой врага»^[12].

За второго Индуса, застреленного нарушителем границы, Карацупа сумел отомстить. Так, во всяком случае, он рассказал в книге «Жизнь моя — граница». «Хотелось сейчас же броситься на врага и отомстить ему. Но усилием воли я заставил себя не делать необдуманных поступков. <...> Перебегая от дерева к дереву, я преследовал его и стрелял, стрелял, стрелял… Когда тот понял, что сопротивление бесполезно, а скрыться от преследования невозможно и попасть в руки пограничника он не хотел, вскинул пистолет к виску, но я опередил его: выстрелил, и рука диверсанта безвольно повисла»^[13].

Пишут, что последнего, пятого Индуса (всех его собак он называл одним именем), тяжело раненного при задержании бандита, Карацупа привез в Москву — в надежде на врачей, а когда медицина оказалась бессильна, отдал в таксидермическую лабораторию на ВДНХ сделать чучело для Музея погранвойск. Правда, от сотрудников музея подтверждения этой истории я не получил. История, конечно, фантасмагорическая, но вокруг Карацупы с Индусом столько мифов, что разобрать, где правда, не так уж легко. Чтобы в очередной раз в том убедиться, процитирую Владимира Войновича.

«Когда я узнал, что за свои подвиги Карацупа был не только награжден орденом, но и принят в члены ВКП(б), я спросил у бабушки, была ли награждена его собака. Бабушка сказала, что она не знает, но вообще вполне возможно, что собака тоже получила медаль. „А в партию ее приняли?” — спросил я. — „Что за чушь!” — сказала бабушка. — „Собак в партию не принимают”»^[14].

На самом деле Карацупа вступил в партию, которую «безгранично любил», не тогда, когда получил орден, а позже, в сентябре 1941 года. «Сейчас, когда фашистский пес вероломно напал на Советский Союз, я хочу быть в передовых рядах…»

_Война

С сентября 1937 года Карацупа уже не ходил в дозор, он, судя по кадровым бумагам, «служил на командных должностях в штабе Гродековского погранотряда». Гродековское направление считалось одним из самых сложных. Как раз в те годы неподалеку прошли бои на озере Хасан, потом случился Халхин-Гол. И в тех и других боях против Квантунской армии участвовала не только Красная армия, но и пограничники. Советские историки эти события, как правило, называли «военным конфликтом», тогда как японские — «Второй русско-японской войной».

Японская разведка проявляла интерес к Гродековскому направлению, тут согласно плану войны против СССР в час Икс планировалось начать наступление Квантунской армии. Время от времени японцы обстреливали советские пограничные наряды. Пограничники, помимо своей службы, участвовали в рытье окопов, блиндажей и дотов, а в 1942 году, по официальным данным, задержали 222 японских агента, интересовавшихся строительством военных объектов и дорог. Правда, доверять официальным данным можно с трудом. В подтверждение расскажу, что случилось на погранзаставе в селе Казакевичево Хабаровского погранотряда, где в свое время проходил стажировку курсант школы служебного собаководства Карацупа. Здесь в годы войны было поймано аж 150 «японских шпионов».

История эта вскрылась в 1992 году благодаря диссиденту Владимиру Буковскому, которого тогда привлекли к подготовке так называемого «суда над КПСС». Работая в закрытых партийных архивах, он обнаружил и обнародовал секретную записку Комитета партийного контроля от 4 октября 1956 года^[15]. Там говорилось, что в 1941 году в 50 километрах от Хабаровска, близ границы с Маньчжурией были созданы ложные пограничная застава «Маньчжурский пограничный полицейский пост» и «Уездная японская военная миссия». Все это во внутренней переписке НКВД именовалось «мельницей». Начиналась эта «мельница» с того, что лицу, подозревавшемуся в антисоветской деятельности, предлагалось выполнить закордонное задание органов НКВД. После получения согласия инсценировалась его заброска на территорию Маньчжурии и задержание японскими пограничниками. Затем задержанного допрашивали в «японской военной миссии», где помогавших японцам русских белогвардейцев-эмигрантов изображали сотрудники НКВД. В роли начальника миссии выступал японец Томита, который в 1937 году был задержан советскими пограничниками и признался, что перешел границу по заданию 2-го отдела штаба Квантунской армии с целью шпионажа. Осужденный к высшей мере наказания, он вместо расстрела был послан на «ложный закордон», где и учинял допросы. По окончании допросов, сопровождавшихся пытками, задержанный перевербовывался представителями «японских разведорганов» и забрасывался на территорию СССР. Дело оставалось за малым — задержать «шпиона» при переходе «границы» и отдать под суд, а точнее, передать материалы на него в Особое совещание НКВД. Организатор «мельницы», просуществовавшей с 1941 по 1949 год, главный чекист Дальнего Востока, генерал-полковник Сергей Гоглидзе за годы войны был награжден пятью высшими советскими орденами, включая орден Ленина.

Чем занимался Карацупа в военные годы, покрыто завесой секретности, о его подвигах ничего не известно. Знаю лишь, что не раз просился на фронт, его не хотели отпускать. Только в мае 1944 года перевели в прифронтовой Белорусский пограничный округ. Там ему пришлось заняться восстановлением советской границы.

После того как немецкие войска были изгнаны из Белоруссии, органы НКВД (погранвойска входили в структуру наркомата) занимались разоружением и роспуском отрядов Армии Крайовой, подчинявшейся польскому правительству в изгнании. Во время войны ее бойцы, как и советские партизаны, воевали с немцами, а после их пути разошлись. В августе 1944 года интернировали офицеров Армии Крайовой (перед отправкой их держали в бывшем немецком концлагере Майданек), а солдатам было приказано сдать оружие и возвращаться по домам. Многие не послушались и остались в подполье в освобожденных западных районах Белоруссии, где нападали на военных и активистов. Судя по всему, Карацупа был активным участником борьбы с ними. Во всяком случае, в одной из его характеристик сказано: «4 ноября 1949 задержал террориста-националиста Армии Крайовой Кервяка, совершившего убийство пограничника Кузнецова».

_{«Связник Блюхера»}

Евгений Рябчиков войну встретил в ГУЛАГе, куда попал в 1937 году по «делу Центрального аэроклуба». Знаменитый авиаконструктор Александр Яковлев в книге «Цель жизни»^[16] вспоминает, как был у него на дне рождения, а утром узнал, что в ту же ночь его арестовали. «Женя был влюблен в авиацию, сам научился летать, был страстным пропагандистом авиации», — пишет Яковлев в мемуарах. Он очень высоко оценивал Центральный аэроклуб, основанный в марте 1935 года на Тушинском аэродроме, и те, что открылись после. «Через эти клубы непрерывным потоком потекла молодежь в боевую авиацию. Здесь отбирались будущие летчики». Чекисты обвинили Рябчикова и его «подельников» в раскрытии авиационных секретов. К тому же, памятуя о его командировке на Дальний Восток, Рябчикова пытались сделать «связным Блюхера с японскими империалистами».

Прошел Лубянку (сидел в одной камере с Туполевым), Бутырку, Сухановскую тюрьму, где пережил имитацию расстрела, на котором кричал «Да здравствует товарищ Сталин!» В конце концов, с выбитыми зубами, после угрозы арестовать мать, подписал признание и по решению Особого совещания при НКВД от 5 февраля 1938 года отправился на пять лет в лагеря.

После освобождения из лагеря работал вольнонаемным в Норильске на строительстве сажевого завода. Сажа нужна была фронту, без нее нельзя было наладить выпуск резины. Завод находился в ведении НКВД, свыше 90% работающих были заключенные. Главным инженером, а потом директором завода была Сусанна Михайловна Кропачева, которую называли «королевой сажи». Здесь она познакомилась с бывшим «королем советского репортажа» и, несмотря на вполне вероятный повторный арест, в 1944 году вышла за него замуж.

В конце войны к Яковлеву, тогда заместителю наркома авиационной промышленности, пришла Кропачева и попросила помочь Рябчикову. Приведу дальнейший рассказ авиаконструктора из его мемуаров. «Вскоре, будучи вызван по какому-то делу к Сталину, у него в кабинете я застал штатского человека, который стоял у окна, просматривая пачку бумаг, — это был заместитель наркома внутренних дел Авраамий Павлович Завенягин. Пользуясь удачным случаем и хорошим настроением Сталина, я решил попытать счастья и заговорил… о Рябчикове… Я попросил, если можно, пересмотреть его дело. Слышавший этот разговор Сталин обронил, обращаясь к Завенягину: — Посмотрите. Этого, ни к чему не обязывающего одного только слова оказалось достаточно».

Вскоре Завенягину пришлось познакомиться и с самим Рябчиковым. Тот вспоминал впоследствии, как оказался вместе с ним в кабинете Берии, куда был вызван как автор книги о Норильске, секретном городе, которого не было даже на карте. Берия сказал: смотри, если что не так — снова отправишься «туда». Но потом добавил: «Скажите кому надо, что мне понравилось».

Рябчиков, вернувшись в Москву, выступил на страницах «Комсомольской правды» с серией очерков о неведомом никому городе за Полярным кругом. Разумеется, без упоминания строивших город заключенных. Как и очерк о Карацупе, свои тексты о Норильске он не раз переиздавал, внося в них дополнения согласно текущей конъюнктуре. Это вот — из выпущенной в 1959 году книги «Пламя над Арктикой»: «Вглядываясь в будущее Таймыра, думая о нем, видишь прежде всего новое поколение счастливых советских людей коммунистического завтра, гордящихся своим сказочно богатым краем»^[17]. Еще раз прилетал туда в 1962 году, как сценарист документального фильма «За работу, товарищи!» — о том, как выполняются решения XXII съезда КПСС. Как видим, Рябчиков не затаил обиду на Советскую власть.

_{Свинарка и Индус}

В 1952 году Карацупу перевели в Тбилиси. Его новая должность называлась начальник службы собак штаба погранвойск Закавказского военного округа. Жил он в ведомственном доме на Старо-Арсенальной улице, о чем я узнал от френда по Фейсбуку Элеоноры Дейнеко. Мне не раз приходилось бывать на этой улице, там и по сей день стоит Верховный суд Грузии, в старом здании судебной палаты.

Элеонора с родителями переехала в один дом с Карацупой в 1951 году. В детской памяти остался невысокого роста улыбчивый сухопарый мужчина в зеленой фуражке, с морщинистым лицом, с быстрой деловой походкой. Видела его не раз с собакой. Собака наверняка была из служебных, дома у него собак не было. Вдова его, Мария Ивановна, в уже упоминавшемся интервью призналась, муж «приводил иногда служебных, а я к ним особого пристрастия не имела».

Покуда Карацупа пребывал в Тбилиси, в Москве случилось знаменательное событие — легендарного Индуса переименовали.

У Карацупы было — поочередно — пять служебных собак, каждую из которых он называл Индусом, как и первого своего пса. Эта кличка, известная каждому советскому человеку, упоминалось в тысячах публикаций, по радио и телевизору. Поэтому многие заметили, что с какого-то момента в имени собаки изменилась одна буква, из Индуса пес превратился в Ингуса.

«Товарищ Карацупа с собакой Ингус задержал ряд нарушителей государственной границы, за что утвержден участником ВСХВ и занесен в Почетную книгу». На стене музея висит под стеклом красивая бумага — Свидетельство Главного комитета ВСХВ, 1939 год. ВСХВ — это Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, призванная продемонстрировать успехи коллективизации, будущая ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства), та самая, где свинарка Глаша с Вологодчины повстречала пастуха Мусаиба из горного аула и они полюбили друг друга.

В слове «Ингус» на Свидетельстве — явное исправление, буква «г» нанесена на «д», причем не слишком аккуратно. Случилось это, по словам сотрудников музея погранвойск, в 1955 году, во время визита Джавахарлала Неру в СССР. Кем-то из сопровождавших его лиц, может быть даже самой Индирой Ганди (она приехала с отцом), было высказано намерение посетить музей. Тут-то и спохватились — не обидит ли индийских гостей кличка знаменитой собаки, чучело которой стояло как главный экспонат. Пришлось менять одну букву в кличке. Правда, гости ничего не заметили, они-то себя называют иначе — Бхартия, а свою страну — Бхарат. Но с тех пор в газетах и книгах собаку Карацупы стали именовать Ингусом. Индусы ведь наши друзья по причине борьбы с английскими колонизаторами, а тут какая-то собака.

У нас вообще к таким вещам относились внимательно. Как мне рассказывал известный биолог, в Зоологическом музее МГУ, где он трудился, при Хрущеве убрали из экспозиции редкого жука, именовавшегося «хрущ навозник», а потом, при Брежневе, вернули обратно.

«…Коммунистической партии и советскому правительству предан. Идеологически выдержан. Морально устойчив. В быту скромен». Из характеристики, утвержденной на партбюро УПБ КГБ 27 июня 1957 года. Характеристика понадобилась, когда его переводили в Москву, на повышение, в Главное управление пограничных войск. Оттуда в октябре 1959 года Карацупу отправили на полтора года в Северный Вьетнам. Отправиться в загранкомандировку считалось большим поощрением и было исключительным везением (в финансовом смысле).

Чем там занимался? Помогал обустроить границу с Южным Вьетнамом по советскому образцу. Дело знакомое, тем более там тоже бежали в основном в одну сторону, с севера на юг, из социализма в капитализм. Карацупа привез туда несколько десятков отборных овчарок и обучал вьетнамских пограничников работать с ними. После рассказывал, что вьетнамские пограничники оказались прилежными учениками, быстро освоили курс дрессировки собак. В газетах тогда писали, что вьетнамские пограничники с помощью собак выследили и задержали несколько лазутчиков, заброшенных американской разведкой.

Вернулся в Москву Карацупа спустя 18 месяцев — срок командировки закончился. Как раз в 1961 году руководство Северного Вьетнама пришло к решению об объединении страны силовым путем. Тогда же был создан Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама (больше известный как Вьетконг), сразу начавший свои партизанские операции на юге и постепенно контролировавший все больше территории Южного Вьетнама, покуда все не завершилось падением тамошнего режима.

В 1961 году полковника Карацупу уволили в запас. Вероятно, это было связано с предпринятым Хрущевым сокращением армии («мирное сосуществование»), под которое попали и пограничные войска. 51-летний отставник устроился в НИИ «Пульсар» — закрытое предприятие, выпускавшее транзисторы, заняв должность начальника отдела снабжения.

_{Вторая волна}

«Когда на многочисленных встречах тов. Карацупу спрашивают, чем объясняются его подвиги, герой-коммунист со свойственной ему скромностью отвечает: „Бдительность. И этому меня научила партия”». Из справки по материалам личного дела Карацупы, шестидесятые годы.

Бдительность — это слово уже не было столь важным, как в тридцатые годы. Спустя два-три десятилетия, в моем пионерском детстве газеты и радио больше не были переполнены рассказами о «вредителях» и «шпионах». И тем не менее наша партия по-прежнему учила бдительности всех, от мала до велика. Но нет худа без добра, благодаря тому пополнялись клубы юных собаководов, где детей учили любить животных. Московский клуб при Дворце пионеров основала кинолог Любовь Шерешевская, которая в годы войны, юной девушкой, да еще дочерью «врага народа» подготовила для действующей армии пять обученных собак. А после, вместе с подопечными, обучила и передала в пограничные войска еще почти четыреста. Шерешевская с трудом добилась, чтобы клубу дали имя Карацупы, хотя после Сталина давать имена живущих стало не принято. Участники клуба его боготворили, каждый прочитал все, что написано о знаменитом следопыте. Когда клуб переехал в Измайлово, ребята построили площадку около дома Карацупы (он жил на Мичуринском проспекте, в обычной панельной многоэтажке), в овраге, и сами приезжали к нему.

«Когда Слава Дунаев учился в школе, у него была заветная мечта — стать пограничником, — писал главный журнал моего детства «Мурзилка». — В 1955 году Вячеслав взял для дрессировки щенка по кличке Туман. Через два года 36 медалей украсили ошейник этой умной собаки. Когда Дунаеву пришел срок идти в армию, вместе с ним на пограничную заставу ушел служить и его четвероногий друг»^[18].

ВДНХ, 1962 год, летняя площадка, на сцене два чабана у костра. К ним подходят трое мужчин в ватниках.

— Мы геологи. Заблудились, не покажете дорогу к станции?

— Садитесь к огню, отдохните, чайку попейте.

— Некогда нам братцы, торопимся.

Что-то подозрительное кажется чабанам в этих незнакомцах. Ведь рядом проходит граница. «Геологи» уходят, а чабаны сигнализируют на погранзаставу. К чабанам прибывает наряд пограничников, во главе старшина Дунаев. Его четвероногий друг Туман берет след.

— Стой, руки вверх, бросай оружие! Но враги не хотят сдаваться. Они открывают стрельбу, бросают гранаты. Завязывается бой, двое нарушителей убиты, третий пытается скрыться. Туман настигает его, сбивает с ног и держит мертвой хваткой.

Действо это называлось «На рубежах Родины чудесной». В ролях нарушителей — участники художественной самодеятельности погранвойск, в роли старшины Дунаева — сам Дунаев. Занавес.

«Границу охраняет весь советский народ!» C этого лозунга, да еще с массового выпуска фарфоровой статуэтки «Юный пограничник» (пионер с овчаркой) началась вторая волна популярности Карацупы. И тут не обошлось без Рябчикова.

_{И перекрыли Енисей…}

«Недавно я был с Никитой Федоровичем и его учеником — молодым следопытом Вячеславом Дунаевым — в одной из московских школ, — писал Рябчиков в очередном издании, дополненном и переработанном, своего очерка о Карацупе (в книге «Поединок на границе»^[19]). — Одетые в пограничную форму пионеры рапортовали следопытам об успехах в учении, о хорошей дисциплине. Сотни пытливых глаз впились в коренастую фигуру Карацупы, в его загорелое морщинистое лицо, в его стального цвета глаза, столько раз смотревшие в глаза смерти. И с таким же вниманием и любовью всматривались пионеры в лицо курчавого, красивого молодого следопыта Вячеслава Дунаева».

К шестидесятым годам Рябчикову удалось восстановить утраченный в связи с арестом авторитет. Полностью реабилитированный в 1956 году, он принял участие в первой советской экспедиции в Антарктиду. Вел репортаж с борта первого советского реактивного лайнера. Затем переключился на освещение советской космической программы, а туда абы кого не подпустили бы. Он всегда безошибочно выбирал героя времени и писал о нем, в тридцатые годы им был пограничник, в шестидесятые — космонавт. Перед стартом первого человека в космос никто не знал, кто займет место в кабине «Востока». Но решение подготовить книгу о первом космонавте было принято, и Рябчиков еще до полета собрал необходимый материал и, как говорили, написал целых две книги: о Юрии Гагарине и Германе Титове. Его книга о Гагарине была подписана в печать за день до полета — 11 апреля 1961 года^[20]. Рябчикова пустили на радио и на телевидение, всего он подготовил около 250 телерепортажей и 400 радиопередач, и это не считая сценариев и текстов к 58 документальным фильмам и полутора тысяч статей, очерков, репортажей.

Зато мы делаем ракеты,

Перекрываем Енисей,

А также в области балета

Мы впереди планеты всей.

«В погоне за сомнительной славой он не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью, — писала 9 июня 1968 года газета «Советская Россия» в адрес Владимира Высоцкого. — Как иначе расценить то, что поется от имени „технолога Петухова”, смакующего наши недостатки и издевающегося над тем, чем по праву гордится советский народ».

На самом деле песня (никакого не Высоцкого, а Визбора) была нисколько не крамольной, в ней технолог Петухов всего лишь выпивал с африканцем и в ответ на жалобы, что в России холодно купаться, говорил, зато мы делаем ракеты. Песня написана в 1964 году, через год после перекрытия Енисея. Так вот, это перекрытие никогда не стало бы известным всему миру, если бы Евгений Рябчиков не решил устроить из него эпохальную победу на пути к коммунизму. Это он придумал пропагандистскую кампанию и предложил направить на Енисей выездную редакцию «Правды». В специальном вагоне два десятка журналистов и писателей, в их числе Борис Полевой, Константин Симонов, Роберт Рождественский выехали в Сибирь, и несколько дней подряд на первых полосах рассказывали о перекрытии Енисея в связи с сооружением новой электростанции. Само это событие случилось 25 марта 1963 года — 200 самосвалов за несколько часов сбросили в реку много камня, и в центре перемычки символически обнялись начальники строительства. Тогда много шумели о покорении могучих рек Сибири, правда, до безумной идеи их поворота еще не додумались.

_{«Наши пограничники — храбрые ребята…»}

Песню о нейтральной полосе Владимир Высоцкий написал в ночь на 10 апреля 1965 года в «Красной стреле», по пути на гастроли в Ленинград Театра на Таганке. На своих концертах перед ее исполнением говорил — песня посвящена Карацупе. Сами пограничники песню полюбили, хотя начальство ее не одобрило. Римма Казакова, работавшая одно время в Хабаровском окружном Доме офицеров, вспоминала начальственные разговоры, будто песня «разлагает» наших пограничников. Видно, смущали эти строки: «Спит капитан, и ему снится, / Что открыли границу, как ворота в Кремле. / Ему и нафиг не нужна была чужая заграница…»

Кремль закрыли для посетителей в 1918 году, сразу после покушения Фанни Каплан на Ленина, а открыли только в 1955-м, когда в один прекрасный день распахнулись все кремлевские ворота, после чего члены правительства из Кремля переехали.

В это время имя Карацупы опять было на слуху, а спустя пару месяцев после создания песни, 21 июня 1965 года вышел указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Никите Федоровичу Карацупе звания Героя Советского Союза. Вышло это так.

«В быту скромен, авторитетом среди коммунистов пользуется». Из партийной характеристики на Карацупу Н. Ф., март 1965 года.

Еще в 1964 году юные собаководы обратились с письмом к Советскому правительству: Карацупа должен стать Героем Советского Союза. Рябчиков тогда же организовал коллективное письмо от пульсаровцев — сослуживцев Карацупы: как же так, почему Карацупа не Герой? Письмо напечатала «Комсомольская правда», пошли массовые отклики, их собрали в мешок и отправили в ЦК КПСС. Хрущев удивился — тот самый Карацупа, неужели жив? Как мне рассказывали, ровно такую же реакцию вызывало его имя у всех последующих руководителей страны, вплоть до Горбачева. Хрущев идею награждения поддержал, но наградить не успел, в октябре 1964 года его сняли. Случилось это — и для него, и для многих других — неожиданно.

Аккурат в то самое время запустили космонавтов, так что Волкова, Феоктистова и Егорова провожал на орбиту Хрущев, а встречал Брежнев — всего за сутки в Советском Союзе сменился глава государства.

Процесс награждения Карацупы, само собой, застопорился. Пришлось Рябчикову прорываться к Микояну — тому, который «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Или к Суслову, есть и такая версия. Важно то, что кто-то из них доложил новому Ильичу — Леониду Брежневу. Тот удивился — как так, Карацупа до сих пор не Герой? И тогда только процесс награждения пошел.

К слову, в те годы награда нашла еще одного героя минувших лет — Алексея Стаханова. После того, как Брежнев в очередной раз удивился, почему герой не имеет звания. К тому моменту (1970 год) Алексей Стаханов, лишенный на протяжении многих лет привычного ему пропагандистского внимания, успел спиться, но звание Героя ему все равно дали, что ненадолго вернуло его к жизни.

Между прочим, как говорят, с рождения Стаханов был Андреем, а Алексеем стал после того, как 31 августа 1935 года вся страна из газеты «Правда» узнала о его подвиге. В телеграмме с шахты (о рабочем, якобы лично добывшим за смену сто тонн угля вместо положенных семи), не было указано полное имя героя, а только инициал «А». Журналисты, недолго думая, решили назвать его Алексеем. Когда же все выяснилось, товарищ Сталин сказал: «Газета „Правда” ошибаться не может». Пришлось ему менять паспорт.

_{«Я много думал о том, что сделало Карацупу Карацупой»}

Это Евгений Рябчиков думал и вот что надумал: «Решающее значение имело классовое самосознание следопыта. Он, батрачонок, познавший на себе тяготы и своевольство куркулей, участвовавший в борьбе с кулачеством во время коллективизации, ясно представлял себе врага за кордоном…»^[21] Вряд ли сам Карацупа думал о себе казенными словами, тем более он застал новые времена, когда отношение к прошлому переменилось и выяснилось, что «это просто, братцы-кролики, мужички-крестьяне от колхозов драпали, а пограничник Карацупа и его верная собака Индус их и цапали. Ах, товарищи-товарищи, как горько расставаться с детскими идеалами, как горько в этих вот пограничниках видеть не стражей, а охранников» (Василий Аксенов)^[22].

За год до его ухода, 4 октября 1993 года в кабинет к Карацупе вбежала коллега, кадровичка музея, с воплем: «Стреляют!» «Не в нас же!» — спокойно ответил Никита Федорович, запер дверь, достал из сейфа бутылку коньяка и налил им обоим по рюмке. В тот день в Москве творилось нечто несусветное. С девяти до двенадцати стекла в музее (он тогда находился не так уж далеко от Белого дома, на Большой Бронной) дрожали от выстрелов. По центру слонялись толпы зевак, пришедших посмотреть на штурм парламента. К вечеру они рассосались, осажденные сдались, Руцкого, Хасбулатова и других главных путчистов повезли в Лефортово, а Карацупа, как обычно, после работы пошел по Никитскому бульвару в сторону метро. По пути, как обычно, приглядывался к собакам, прогуливающим своих хозяев. Собаки всегда понимали его, и он понимал их, как никто другой. Иной раз отдавал своим собакам команды по телефону, и те выполняли их, не видя хозяина. И еще он умел находить общий язык с детьми, особенно с теми, которые тоже любили собак, он и сам мальчишкой-сиротой впервые испытал особую приязнь к этим животным. Бульвар закончился, и он спустился на «Арбатскую», следующую станцию после «Площади Революции», где стоит пограничник, за которого его все принимали.

Никита Федорович Карацупа ушел из жизни 18 ноября 1994 года, похоронен на Троекуровском кладбище, задуманном как филиал Новодевичьего — до главного кладбища страны все же не дотянул. Евгений Иванович Рябчиков пережил его на полтора года, умер 5 мая 1996 года, похоронен на Ваганьковском. Их эпоха ушла чуть раньше.

Горами, лесами, морями идет пограничный дозор!

Страна коммунизма за нами, родной необъятный простор!

Где высятся скалы седые, где слышится шторма раскат

На всех рубежах часовые Советскую землю хранят!

Кто тайной крадется тропою, для тех приговор наш суров!

Родная граница стеною стоит на пути у врагов!

Песня пограничника. Музыка Мурадели, слова Малкова^[23].