Пуханов Виталий Владимирович родился в 1966 году Киеве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Работал в отделе поэзии журнала «Новая Юность». На рубеже 1990 — 2000 годов — редактор отдела прозы журнала «Октябрь». С 2003 года — ответственный секретарь Независимой литературной премии «Дебют». Автор книг «Деревянный сад» (1995), «Плоды смоковницы» (2003), «Школа милосердия» (2014). Лауреат премии журнала «Новый мир» (2011) и премии «Anthologia» (2014). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2014) за книгу «Школа милосердия». С 2019 года директор премии «Поэзия» (преемница премии «Поэт»). Живёт в Москве.
Данная подборка является частью большого поэтического цикла «Ты помнишь, Алёша».
Виталий Пуханов
*
К АЛЁШЕ
* * *
Ты помнишь, Алёша, совписовскую сволочь, вечно пьяных стариков,
лично знавших Чуковского и Маршака, Тихонова и Светлова?
Они галдели в ЦДЛ, словно подростки.
Нас, слава богу, туда не пускали без членского билета СП СССР.
Недавно я снова увидел этих обрюзгших мерзких стариков, Алёша!
Они совсем не изменились с нашей убогой юности, я их узнал!
Только теперь это наши с тобой товарищи, Алёша, стройные и пылкие когда-то, ищущие правды и справедливости юноши.
Природа не терпит пустоты, Алёша, теперь совписовская сволочь — они,
бухающие
на презентациях и фестивалях, не
стыдящиеся грязных бород
и роженицыных
животов.
Они лично знали тебя и меня, Новикова Дениса и Рыжего Бориса.
Не подходи к зеркалу, Алёша, там тебя ждёт совписовская сволочь.
Беги, Алёша, занавесь зеркала.
* * *
Ты помнишь, Алёша, нашу первую учительницу?
Она
кричала на каждом уроке, что мы дебилы,
и её уволили
за профнепригодность,
Когда мы перешли в пятый класс.
Потому что с детьми так нельзя! Нельзя криком и руганью объяснить человеку, что он дебил.
Это сложная системная задача, нужны годы терпеливого труда и огромные затраты государства.
Нам дали закончить школу, Алёша, приняли в университет, приобщили к чтению философских трудов, привили вкус к театру и художественным выставкам.
Мы увидели работы лучших мастеров прошлого и современности, прочли тысячи книг
и сами, без посторонних оскорбительных криков, осознали, что мы действительно дебилы.
Это и пыталась объяснить нам учительница младших классов,
недоделанная Кассандра.
А
для чего ещё существуют бессмертная
живопись, великая философия
и глубокая
литература, Алёша?
Исключительно чтобы помочь человеку понять, что он дебил.
Да, затратно, трудоёмко, долго, но милосердно, гуманно, добровольно.
* * *
Ты помнишь, Алёша, мы сочинили стихотворение, посвящённое блокаде Ленинграда?
Стихотворение
стало резонансным, и нас даже собирались
привлечь
по 282 статье УК РФ,
А мы с тобой были вдобавок «двое и более лиц», нам полагалось суровое наказание.
Спас тебя и меня мудрый Андрей Витальевич Василевский, главный редактор толстого литературного журнала «Новый мир».
Он сказал: «Эти стихи мог написать кто угодно».
И от нас тут же отстали, ведь нельзя привлечь к ответственности кого-угодно, нельзя наказать всех.
Хвала небесам и всеобщему высшему гуманитарному образованию, Алёша!
Ахматову сегодня может написать кто угодно и Пастернака кто угодно,
чуть сложнее Мандельштама, но помогут специальные курсы.
В счастливые времена нам выпало родиться и жить,
умирать и вовсе нам повезёт, все позавидуют нам.
Эх, поскорей бы, жуть интересно, что там внутри.
* * *
Ты помнишь, Алёша, как в поэзии берёзки сменились гаражами?
Никто
больше не обнимал пьяным берёзку, все
бухали за гаражами
и там же отрубались.
В хорошем стихотворении обязательно присутствовали гаражи, потому что это стало модно,
и отсутствовали берёзки, потому что это стало немодно.
Так проявился, Алёша, большой уральский стиль в современной поэзии,
совершилась победа города над деревней.
Особенно часто про гаражи писали девушки, потом они же тётеньки, потом они же бабушки писали про гаражи.
Вероятно, что-то важное случилось у каждой из них в гараже,
но что, Алёша, мы не поняли с тобой, да это и не нужно, ведь в поэзии всегда должна оставаться загадка.
* * *
Ты помнишь, Алёша, Матиаса Руста?
Его эпохальное приземление на Большом Москворецком мосту?
Ему было девятнадцать лет, Алёша,
его лёгкий самолёт пролетел из Гамбурга в Рейкьявик,
затем в Хельсинки, откуда прямиком на Красную площадь.
Самолёт приземлился, Руст вышел, его окружила доброжелательная толпа.
Руст
был спокоен, улыбался, его снимали
любительской камерой
на киноплёнку
производства шосткинского комбината.
Только недавно, Алёша, мы спросили одновременно друг друга:
почему на той записи нет бегущих милиционеров, придерживающих фуражки?
Никто
не спешит арестовывать Руста, дали ему
пообщаться с народом
без суеты, на
камеру,
пусть и любительскую, но чувствуется рука мастера.
Ладно, не стали сбивать самолётик, пожалели пацана,
но вот стоит на Красной площади немецкий красавец в очках,
похожий на главного героя «Европы» Ларса фон Триера.
Никто не спешит уложить его молодое лицо на священные булыжные камни столицы пятнадцати ещё республик нашей родины,
чтобы хрустнули очки под кирзой милиционера.
И мы, дебилы, нам двадцать один год, мы ни хера не понимаем,
но
всем сердцем завидуем Русту, его крутости,
готовы хоть сейчас
на куске фанеры
лететь в Берлин.
Вероятно,
его дедушка пытался приземлиться на
Красной площади,
но доблестные
московские зенитчицы
отогнали
тевтонского ворона и он попросил внука
совершить в память
о нём сокрушительный
перелёт. Руст сделал!
Потому что был хорошим внуком, а не безродным говном, как ты и я.
Но не в этом суть, Алёша.
Зря они показали нам эту кинохронику восемьдесят седьмого года.
На ней проступает гамбургский учебный аэродром
с посадочной полосой, имитирующей асфальт Большого Москворецкого моста. Молодой ещё Путин даёт последнее напутствие Русту.
Сквозь рёв пропеллера доносится «Не ссы». Вас из дас: «не ссы», Альоша?
* * *
Ты помнишь, Алёша, Саддаму Хусейну подбросили химическое оружие?
Началась война, страну разрушили, перевернули вверх дном
в поисках заводов, производящих химическое оружие, но не нашли.
Ну извините, бывает, человечеству свойственно ошибаться.
А не надо было быть диктатором, людоедом и мракобесом!
Мировая
общественность заступилась бы за
хорошего парня, за простого
и честного.
Ради победы добра стоило подбросить не только химическое оружие,
стоило стрелять в спины мирным демонстрантам и даже убить кота.
Никому, Алёша, не было жаль Саддама Хусейна, когда его публично казнили через повешенье,
даже ему самому было себя ни капельки не жалко, потому что и он —
часть человечества, а человечество, Алёша, беспощадно.
* * *
Ты помнишь, Алёша, очередь за счастьем?
Долго и терпеливо стояли в снег и в дождь,
под солнцем палящим стояли, верили, ждали,
но закончилось счастье ровно перед нами,
а больше не завозили, сказали, что снято с производства.
Мы ещё немного постояли и сдались.
Мы приняли свою несчастность, не всем же быть счастливыми,
кто-то должен, просто обязан быть несчастным
во имя гармонии, равновесия и стабильности,
и эта честь выпала нам с тобой, Алёша,
мы долго готовились, стояли за счастьем зря, напрасно ждали:
мы идеальные несчастные люди, на таких, как мы, держится мир.
* * *
Ты помнишь, Алёша, каким прогрессивным был рабовладельческий строй,
как сложно утверждала себя новая формация в Древнем мире?
Самые гуманные и чистые сердцем отдавали жизни за то, чтобы преодолеть косность сторонников тотального геноцида.
Понадобились столетия просветительской работы, чтобы доказать очевидное:
человека не следует убивать, чтобы захватить его плодородные земли,
а после самостоятельно возделывать в поте лица,
он радостно согласится трудиться и поблагодарит, что ему сохранили жизнь.
Он будет преданным трудолюбивым рабом, а не равнодушным ко всему мертвецом.
Поздравим же друг друга, Алёша, с праздником бесконечного и тщетного труда,
ожидающего смелых борцов за новые гуманные формы насилия.
* * *
Ты помнишь, Алёша, время, когда смерть была уважительной причиной?
Смерть оправдывала, искупала, примиряла,
дарила прощение, исцеление.
Времена изменились, теперь умершего считают дезертиром.
Умершие мать или отец многократно хуже просто бросивших своих детей родителей.
Бросившие могут одуматься и вернуться, а умершие никогда не вернутся,
они предали, оставили на произвол судьбы.
Потому, Алёша, не наблюдаем мы никакого уважения к мёртвым.
Смерть
— досадное недоразумение, аргумент, не
принимаемый
к рассмотрению.
Не умирай, Алёша, никогда не умирай, не делай этого.
* * *
Ты помнишь, Алёша, мы писали в школе сочинение
по «Малой земле» Леонида Ильича Брежнева?
Автор был ещё жив, хоть сильно и продолжительно болел.
Мы допустили тогда страшную ошибку, мы оба,
страшную политическую ошибку: написали «Малая Земля».
Мы были обычные советские дети, нас не познакомили с азами поэзии.
Мы написали как нам казалось разумным, помня слова Гагарина,
что из космоса Земля кажется маленькой.
Нас
долго ругали, вызвали в школу родителей,
поставили тройки
в аттестате.
Мы не поступили в университет, нас не брали на работу,
Говорили: это те двое, которые написали «Малая Земля»,
все дети как дети, написали нормально «Малая земля»,
только эти двое «Малая Земля» написали.
Тогда мы стали алкоголиками.
Однажды тонкая грань между миром «Малой земли» и миром «Малой Земли» исчезла,
мы оказались между двух земель и поняли, что хотел сказать нам Генеральный секретарь.
* * *
Ты помнишь, Алёша, как мы боялись першингов?
Прилетят и взорвутся, и мы умрём.
Нас обещали предупредить за пятнадцать минут, за полчаса
о приближении смертоносных ракет, чтобы мы успели
умыться, надеть чистое белье, чистую рубашку.
Нам рассказали, что вначале начнут слезиться глаза, в горле будет першить.
Першить! Так мы запомнили «першинги», враг умел находить слова,
ведь у дебилов, а мы с тобой, Алёша, были полноценные советские дебилы,
сложная синонимия бытия: все слова, отдалённо звучащие похоже, воспринимались нами как однокоренные.
И после символического поражения в холодной войне, показательно абсурдного разоружения,
нас заставляли через рекламу пить «аспирин у пса»,
сосать «ври гли сперминт» от кашля, когда в горле першило.
Словом, поиздевались достаточно.
Но мы привыкли, нам даже понравилось унижаться, мы научились проигрывать
и способны проигрывать бесконечно из поколения в поколение,
оставаясь непобедимыми.
* * *
Ты помнишь, Алёша, как мы были молодыми поэтами?
Могли часами говорить о чём угодно,
обсуждать ничего не стоящее стихотворение,
это называлось «вдумчивое чтение».
Нам нравилось слушать собственный голос, наблюдать за течением мысли,
это был святой процесс познания, не имеющий низменной цели.
Мы были такие увлечённые, такие погружённые, такие убедительные.
Боже, какую херню мы с тобой городили!
Слава Богу, в те времена не было фейсбука,
какое же это счастье!
* * *
Ты помнишь, Алёша, время, когда в нас проснулся робкий интерес к поэзии?
Тогда ещё были живы Данте и Шекспир,
мы могли бесплатно посещать поэтические семинары под началом мэтров.
Но мы были тогда слишком замкнуты на себе, подумаешь, какие-то старомодные старики!
Потом они умерли и стали классиками, их слава росла с каждым годом,
мы пожалели, что не взяли уроков стихосложения и поэзии у больших мастеров.
Растяпы мы с тобой, Алёша, были и есть во веки веков, аминь.
* * *
Ты помнишь, Алёша, как мы пытались брать уроки мужества, искали учителей?
Но в живых оставались одни предатели и трусы — профессиональные преподаватели мужества.
Только у мёртвых героев могли мы научиться чему-нибудь стоящему.
Мы были с тобой маленькие слабые дети, нам было страшно, мы не понимали языка мёртвых.
Но мы так хотели учиться, мечтали стать настоящими героями!
Брали уроки мужества у всех, до кого могли дотянуться,
даже у мёртвой собаки, лежавшей на обочине дороги.
Мы пытались повторять положение тела животного, ложились на землю.
Мы слышали, что с героями часто обращаются как с собаками,
и необходимо мужество пройти через это, и не ужаснуться участи.
Чему могли научить нас мёртвые герои, Алёша?
Смерти и мужеству, мужеству и смерти.
Но нам предстояло жить, жить среди предателей и трусов.
И быть готовыми погибнуть за них в любую минуту.