Ярмолинец Вадим Александрович родился в 1958 году в Одессе. Окончил Одесский государственный университет. Прозаик, печатался в журналах «Новый мир», «Волга», «Вопросы литературы», «Новый журнал», «Октябрь» и др. В 2009 году стал финалистом Национальной литературной премии «Большая книга». Автор книг: «Проводы» (Од. 2003), «Свинцовый дирижабль „Иерихон 86-89”» (М., 2009), «Кроме пейзажа» (М., 2012). Живет в Нью-Йорке.
Вадим Ярмолинец
*
ДВА СЮЖЕТА
Рассказ
На праздничный завтрак мать подавала оладьи со сметаной и перетертой с сахаром черной смородиной. В доме пахло подгоревшим на сковороде маслом и какао. Отец доставал из шкафа черный пиджак c тремя медалями на черно-оранжевых колодках — с левой стороны и знаком «Гвардия» и орденом Красной звезды — с правой. С годами пиджак потерял форму, габардин местами лоснился, но отец все равно выглядел молодцом — роста невысокого, но осанка и сложение спортивные.
По Садовой мы выходили на Дерибасовскую. Хлопали на ветерке красные флаги, вздувались натянутые над мостовой транспаранты «Народу-победителю — слава!» В беседке Городского сада играл военный оркестр, и Левитан торжественно перечислял наши победы из развешанных на столбах рупоров. Женщины несли букеты гвоздик: красных, белых, розовых. Военная техника двигалась по Пушкинской. Брусчастка под ногами подрагивала, огромные бэтээры грозно рычали, рвали с места, стреляли черным дымом, снова останавливались.
Больше других отец ценил знак «Гвардия», а мне нравился его орден — звезда с темно-красной эмалью в серебряной окантовке приятно тяжелила руку. В середине был изображен солдат в буденовке, с винтовкой в руках. Он словно замер в ожидании врага. На штифт сзади надевалась круглая гайка с тремя выпуклостями — чтобы упирать пальцы. Номер ордена был, кажется, нанесен вручную.
Как-то, перебирая оставленную отцом библиотеку, я нашел в биографии маршала Мерецкова сложенный вчетверо ветхий листок. Это было отпечатанное под фиолетовую копирку представление отца к награде, где подробно описывался случай его героизма. Он произвел на меня двойственное впечатление.
«Обходя расположение своего подразделения, прибывшего на линию фронта для выполнения важного боевого задания, старшина взвода гвардейских минометов (мой отец) столкнулся с двумя подозрительными личностями. Один, оказав сопротивление, был уничтожен, второй задержан и передан сотрудникам «Смерша». Это позволило взводу оперативно ликвидировать укрепсооружение противника и выполнить важное стратегическое задание».
Кто был этот уничтоженный, кем оказался задержанный — в документе не говорилось. Даже непонятно, были ли это немцы.
У мамы, родившейся и выросшей в волжском Ставрополе, было трое братьев. Любимым был младший — Василий. Задира и драчун, он взял на себя роль ее защитника. Мальчишки боялись к ней подходить.
В 10-м классе Василий получил водительские права — как раз к началу войны. Он возил какую-то шишку, и мать была счастлива, что хоть младший сын не попал на фронт. От старшего — Ивана вестей не было. Павла, работавшего до войны матросом на нефтеналивной барже, призвали во флот, и он находился в Севастополе. В январе 42-го Василия арестовали в Москве: во время затемнения он ехал с включенными фарами. В штрафной роте он встретил старлея Ремнева — тертого мужика лет сорока. «Они были не разлей вода, — рассказывала мне мать. — Куда один — туда другой. Он называл его Ремень». Уцелев в штрафниках, оба попали в разведку Второго Волховского фронта.
В конце февраля 43-го их взвод принимал участие в операции по выводу из оцепления большого партизанского отряда. Отряд должен был выйти из леса к реке Мге в районе села Ужин. Было много раненых, обмороженых людей, поэтому с разведчиками в Ужин пошла санитарная машина с врачом. Не успели расположиться в брошенных хозяевами избах, как выяснилось, что в селе немцы. Они обосновались в школе, ограда которой защищала их от внезапной атаки. Немцы оказались бывалыми фронтовиками, таких голыми руками не возьмешь. В первую же ночь кто-то из них проскользнул в наше расположение и привязал к задним колесам санитарной машины по гранате. Утром, когда ее хотели загнать в сарай, чтобы уберечь от немецкой авиации, она взорвалась. Водитель и санитар погибли, врач получил сильные ожоги, несколько человек покалечило. Когда тушили загоревшийся сарай, еще трех бойцов сняли снайперы — ночью они укрылись на огородах или в брошенных избах и били оттуда. Василий с Ремнем, забравшись на чердак своей избы, видели, что с крыши школы снайперам сигналят зеркальцем, но ответных сигналов не заметили.
Ночью началась метель, и это, вероятно, спасло уцелевших. К утру непогода стихла, и свежий снег заискрился на солнце.
Днем радист получил сообщение, что к ним направили гвардейских минометчиков, но из-за непогоды те заблудились и находятся на каком-то хуторе в пяти километрах вниз по течению Мги. Ремень с Василием вызвались найти их и привести в село.
Когда стемнело, выпили на дорогу разбавленного талой водой спирта. Ремень, уже стоя у двери, сказал радисту: «Лампу закрути, а?»
Приотворив дверь, выскользнули из темного дома и замерли, прислушиваясь к ночным звукам. От мороза перехватывало дыхание. Огромная луна горела в усыпанном звездами небе.
Когда сходили с крыльца, до них долетел звон разбитого стекла, и тут же грохнуло внутри избы — раз-два! Горячий клуб огня и дыма швырнул их в снег, но Ремень, встав на колени, быстро-быстро подполз к углу дома и дважды выстрелил в немца, бросившего в окно гранаты. Другой немец, увязая в снегу, двигался к забору, и Ремень стрелял в него, пока и тот не упал.
В школе, услышав стрельбу, запустили ракету, при свете которой Ремню с Василием было легче снимать с убитых сапоги, отличные кожаные штаны и куртки на меху, свитера, байковое белье. Белобрысым, обросшим светлой щетиной фрицам было лет по двадцать пять, кажется, и мертвые они улыбались.
Двигавшиеся по огромному снежному полю ходоки могли бы показаться живыми мишенями, но стрелять по ним больше было некому — маузеры с ножевыми засечками на ореховых прикладах были теперь у них за спиной. До хутора добрались часа за три. В мирном безмолвии тек в небо печной дымок. Два «студебеккера» прятались в тени большого амбара — один с зачехленными направляющими, второй — с боезапасом.
Когда подошли к крыльцу, Ремень достал пистолет, и тут раздалось: «Хальт!» Он обернулся, встретив выстрел грудью. Василий поднял руки и сказал срывающимся голосом: «Нихт чисен, камарад, нихт чисен!»
— Не бзди, камарад, — ответили ему. — Только не шевелись.
Из тени вышел коренастый крепыш. По ушанке Василий сразу увидел, что это свой. На черных погонах желтые ленты буквой «Т», значок «Гвардия» на гимнастерке.
— Мы же свои, старшина, — сказал Василий. — Зачем стрелял?
— Свои? — переспросил тот, подбирая со снега ремневский вальтер. — А одежонка на вас какая-то ненашенская. Руки не опускай. Побежишь — хлопну, понял?
— Понял, — ответил Василий.
— Вас двое или еще есть?
— Двое, мы к вам из Ужина пришли. Чтобы провести.
— Ептвою... Опусти руки...
Из дому вышло несколько бойцов, один, застегивая ремень на ватнике, спросил, кто стрелял.
Такие вот два сюжета, для соединения которых в один никаких оснований у меня, конечно же, нет. И потом: не могли же отцу дать орден за это, верно? С другой стороны — чего только не случается, особенно на войне.
В восемнадцать лет мать пошла на фабрику, где шили обмундирование. Ночные смены были самыми тяжелыми. Засыпали за машинами, из-за чего у многих швей были покалеченные иглами пальцы. Чтобы разбудить задремавших, мастер собирала по цеху ножницы и бросала их в конвейер. От грохота работницы приходили в себя, громче становился въедливый зуд моторов. В начале 45-го мать забрали в контору фабрики на должность машинистки — в школе она была отличницей, писала без ошибок. В том же году предприятие переехало в Кенигсберг, где она встретила моего только что демобилизовавшегося отца, который увез ее в Одессу. Она возвращалась в Ставрополь один раз, чтобы забрать к себе мать — мою бабушку Таню, дождавшуюся возвращения Василия из лагеря. Мать рассказывала, что проговорила с братом два дня без умолку. «Думала, глаза выплачу», — вспоминала она. Она звала его с собой, водителю везде работа найдется, но тот, став единоличным хозяином семейного дома, отказался.
В начале октября 56-го Василий возвращался с приятелями с рыбалки. Уже смеркалось. Он сидел на борту у мотора, задремал, потерял равновесие и выпал из лодки. Без спиртного, думаю, не обошлось, поэтому пока хватились его, пока повернули... Короче говоря, не нашли. Весной, понадеялись, тело всплывет, но куда там, Волга — река большая.
Отцовские награды мать продала в 90-х.
Отец, к счастью, до этого не дожил.