Я ДУМАЛ, ТЫ НЕ ПРИДЁШЬ

Малышев Игорь Александрович родился в 1972 году в Приморском крае. Получил высшее техническое образование. Работает инженером на атомном предприятии. Прозаик, автор книг «Лис» (М., 2003), «Дом» (М., 2007, 2008, 2014), «Космический сад» (М., 2010), «Суворов — непобедимый полководец» (М., 2010), «Там, откуда облака» (М., 2011), «Корнюшон и Рылейка» (М., 2016), «Маяк» (М., 2018), романа «Номах» (М., 2018). Финалист литературных премий «Ясная Поляна», «Русский Букер», «Большая книга». Живет в городе Ногинск Московской области. В «Новом мире» со стихами выступает впервые.

Игорь Малышев

*

Я ДУМАЛ, ТЫ НЕ ПРИДЁШЬ

* * *

И когда тебя от людей отделили земля и доска,

Спасать тебя от смерти вышли твои войска.

В бумажных доспехах, с фарфоровыми щитами,

Расписанными чёрным и белым, с перьевыми мечами.

Весьма потешное войско, дворник метлой разгонит.

Но смерть остановилась, споткнувшись, стоит и смотрит

На фарфор щитов, на бумажную сталь доспехов.

И впору бы засмеяться, да никому не до смеха.

* * *

Данко. Грудь разворочена. Сил больше нет.

Ты обещал привести их к свету, они ушли на свет.

Сердце твоё раздавлено, и в траве дотлевают угли.

В чаще хохочут над тобой светляки.

В пустую клетку входит утренний холод.

Сырой, травяной. Так обследует глаз офтальмолог,

Раздвинув пальцами веки, вывернув глаза нутро.

И очень легко дышится, некрасиво легко.

Не хочется ни о чём думать, и ты вроде бы победил.

Но ты один, ты на четвереньках, и трава у тебя в груди.

Там, где раньше горело сердце, только роса и холод.

Где-то вдали смеются, и ты знаешь, что больше не молод.

Ты встаёшь, закрываешь грудь, как застёгивают пальто.

Ты знаешь, кто ты. Они пока не знают, кто.

Наступив на последние искры, отправляешься вслед за ними.

Понтифик и император отныне твоё имя.

* * *

Прошлое кончилось. Будущего нет.

Маяковский кладёт перед собой пистолет.

Маузер, калибр семь шестьдесят пять.

Это не в первый раз. Это опять.

Тушит папиросу, смотрит на конфет горку.

Их доест Лиля, когда он будет уже в морге.

Весна тридцатого года. Люди в основном счастливы.

Через пятнадцать лет они будут уже мертвы.

Котлы, Сталинград, безымянных цепочка рвов.

Никому из убитых футуристических не достанет гробов.

А потом будет Победа, салют, жизнь,

И начнётся подлинный футуризм.

Будет космос, Гагарин. Хлебников наяву!

Тьма закачается и едва удержится на плаву.

А потом... Маяковский сближает сердце и ствол.

Не важно, что ты понял, перед тем, как ушёл.

Даже если я не буду читать между строк,

Что если будущее кончилось, когда ты нажал на курок?

* * *

«Девочка со спичками», может, и не самая удачная его сказка,

Но прототип отпевает сейчас кюре, гроб стоит на салазках.

Она провалилась под лёд, её убили зима и холод.

Сказочник написал судьбу, и та ударила, словно молот.

Ганс Христиан смотрит из окна на процессию,

Вспоминает её со спичками, ей было весело.

Вспоминает, что вначале хотел другой финал.

Закрывает окно, смотрит в чернильницы тёмный провал.

Хлебников в Персии

Хлебников много пьёт. Не ест.

Три дня ни крошки.

Пишет стихи на клочках,

Бросает, и с ними играет, как ветер, кошка.

В окнах его нет стёкол.

Есть водка, и пахнет мёдом.

Он замотан в нечто похожее на старый мешок.

Боится, что умрёт и часто пьёт «на посошок».

Местные зовут его Гулль-мулла.

Почитают святым, и вечно полна его пиала.

Хлебников дышит. Здесь хорошо дышится.

Слушает голоса. Как слышится, так и пишется.

Комбриг обещает ему дурку, как вернутся в Россию.

Он улыбается и рифмует Россию с «Мессией».

Ночью ему в окошко приходит звезда.

Велимир шепчет ей: «Так и надо, да».

А потом он уходит из глинобитного рая.

Персидский поход кончился. Красная армия отступает.

* * *

Мюнхгаузен, раскинув руки, лежит в траве.

Напротив сердца раздавлены вишни, две.

Сказка кончается не так, как было задумано,

Слишком скучно, слишком неостроумно.

Над ним склоняется олень и вишнёвое дерево.

Олень говорит: «Пустяки. Ничего не потеряно.

Садись на меня, и я отвезу тебя в город-сад.

Там всегда цветут вишни и тебе будут рады, солдат».

Он ложится рядом, Мюнхгаузен влезает ему на спину.

Тьма сгущается. Небо пасмурно.

«Так было скучно последнее время. Я думал, ты не придёшь», —

Говорит Мюнхгаузен. Два пистолета в траве. Падает дождь.

Малыш и Карлсон — 1

Малышу двадцать четыре.

Двери на крыши

Где-то закрыли,

А где заварили.

Карлсон прилетает редко,

Он знаменитость.

В лавках

Его статуэтки.

В книжках о них

В основном неправда.

Он дочитывал с чувством,

С каким сбегают с парада.

Малыш где-то работает,

Не пойми чем занимается.

Клерк по компьютерам,

Всех шугается.

Гунилла с Кристофером.

Родила двойню.

Пишет Малышу письма,

Похожие на любовные.

Гунилла сумасшедше целуется,

Каждый раз он отходит дня два,

Как после фильма Кустурицы.

Впечатлительная натура,

Бетан зовёт его дурачком.

Он слишком долго был другом

Человека с моторчиком.

Он слишком рано поверил

В условность границ мира.

Мир объяснил,

Что все мазаны одним миром.

Но иногда,

В награду за ожидание

Его на рассвете

Будит жужжание.

Малыш и Карлсон — 2

«Карлсон, прилетай, —

Сидя в углу, шепчет Малыш. —

Слышишь ты меня?

Почему не летишь?

Карлсон, прилетай,

Как тогда прилетал.

Мне теперь не верит никто,

А ведь я никогда не врал.

Они собрались и решили,

Что тебя просто нет. Совсем.

Карлсон, они и меня почти убедили.

Но если честно, то нет. Нет.

Я не больной, Карлсон.

Ты ведь знаешь, что нет.

Принеси мне напильник, пожалуйста.

И, хорошо б ещё, пистолет.

Это не санаторий, Карлсон,

Как они ни убеждали меня.

Тут решётки и всюду кактусы,

И телевизора болтовня.

Забери меня, Карлсон, миленький!

Буду век благодарен тебе».

Он сливает записку и хмурится,

Глядя вслед уходящей воде.

Скоро будет укол и отход ко сну.

И ни горя не будет, ни радости.

Светляки проплывут рыбками в саду.

А потом будет Карлсон. Карлсон!

Малыш и Карлсон — 3

«Ладно, Бимбо, не плачь. Он обязательно вернётся», —

Говорит Малыш, и голос его, как чашка, бьётся.

Разлетается по ванной и дробится ляском.

«Ты звонил в колокольчик?» — спрашивает его такса.

«Звоню несколько раз на дню. И толка нет ни на столечко.

Оттуда, сверху, больше нет звона колокольчика.

Мне страшно подумать, может, Карлсон снял его?

Чтобы я его не беспокоил, чтоб беспокоить не мог...

А может, он улетел и язычок замотал тряпкой...

Что у порога лежала, серой такой, немаркой...»

«Тогда это предательство, хуже всего, что я знаю».

«Не говори так! Он всегда прилетает».

«Как знаешь, блажен, кто верует», — говорит Бимбо.

В ванну стучат, кричат, но все слова мимо.

«Он обязательно вернётся», — горячо шепчет Малыш.

За окнами черепичное море крыш.

«Я уверен, что если долго звонить, мы услышим звон колокольчика,

А потом, конечно же, звук, звук любимый моторчика.

И всё изменится, Бимбо! Мы опять полетим

Над крышами. И будет небо. И как хочет он. И как мы хотим».

* * *

Лемюэль в горячке кричит: «Распустите путы!»

Не понимая, что держат его уже не лилипуты.

Он кричит: «Я великан, и вы умрёте, когда я встану».

Жена вытирает со лба его пот.

Доктор сказал, что если он не вернётся в себя,

То пусть уж лучше умрёт.

Лемюэля вчера на рынке избили.

Торговцы овощным и мясным изобилием.

Он нехорошо говорил, полагая себя великаном.

Торговцы не знали, что он приехал из Великании,

И были его палками и руками.

Приходит доктор-ирландец, смотрит в глаза, записывает бред.

Похож на Лемюэля, только по-другому одет.

Дальше он учит корабельный устав и устраивается на флот.

Литература кладёт на колени руки и ждёт.