ФАНТОМАС

Золотарев Сергей Феликсович родился в 1973 году в г. Жуковском. Учился в Государственной академии управления им. С. Орджоникидзе. Публиковался в журналах «Арион», «Новый мир», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Гвидеон» и др. Автор поэтической «Книги жалоб и предложений» (М., 2015). Лауреат премии журнала «Новый мир» за 2015 год. Живет в Жуковском.

Сергей Золотарев

*

ФАНТОМАС

Рассказ

1

Старик начал замечать в глазах плывуны. Подобным образом отзывались образующиеся в хрусталике неровности и неточности. Их количество увеличивалось: старик видел свой возраст как срез луковицы под микроскопом.

Он посмотрел в окно.

Деревья разламывались пополам. Теплый лиственный мякиш привлекал к себе птиц, и те клевали его, как хлеб. Желудевые дубы. Шелудивые платаны. С первого этажа послышался скрип форточки:

— Простите, пожалуйста, какой сегодня день?

— Четверг!

Старик помрачнел.

Через минуту:

— Не подскажете, сегодня среда?

— Совсем ополоумела старая. Выжила из ума — теперь меня выживает! — Человек тяжело вздохнул. Воздух вышел из него с присвистом, как если бы диафрагму с усилием сжало внешнее воздействие. Сжало из жалости.

Что, если всё — предметы, события, камни и вода, — всё это живое? Всё, кроме человечества? Ровно наоборот: мертвые люди обитают в живой природе. Или природа пустила их переночевать.

Старик поднялся из кресла и вышел вон.

— Разлагаешься, старая? Чем это воняет у тебя? В квартире на первом этаже пахло газом.

— Кто это? Ты, Леша?

— Саша я. Сажа. Муж твой.

— Ах, Саженька, я и не узнала. С глазами что-то.

— Подвинься, — прилег рядом на кушетку.

— Без тебя страшно было. Думала, утюг забыла отключить, а встать сил нет.

— Ты что, гладила?

— Бог с тобой.

— Еще бы. Куда тебе гладить. Ты же у нас всю жизнь белоручкой была.

Он приподнялся на локте и повернулся. Она смотрела в потолок:

— Человек глазами других людей.

— Что?

— Человек глазами других людей! — повторила.

— Что ты хочешь сказать? Видит? Человек видит глазами других людей?

— Выглядит. Ты сейчас так на меня смотришь… Я не знаю, кто я. Потому что я сейчас — человек твоими глазами.

— Господи, Иня!

Она подтянулась к подоконнику и посмотрела в окно. В стекле отражалась комната.

— Хочу мороженого.

— Я принес, — ушел в прихожую.

Ее вещи точно размножались — все эти бусы, браслеты, ручная вышивка — и умножали ее. Старик прошел в кухню и принялся кромсать тупым ножом батон белого. Батон всегда белый. Она любила мороженое с хлебом. Свежий мякиш ужался под нажимом. Пузыри воздуха, застывшие в тесте, делают хлеб белым, если его пекли днем, и черным, когда ночью. Потому комбинаты работают круглосуточно, завоз хлеба в магазины организован тоже два раза в день. Пленчатый черный хлеб похож на дыхательные альвеолы тепла. Слепок белого — на посмертную маску Данте. Он доломал три куска и положил на грязную тарелку: помыть, что ли? Плоть хлеба организовывала пространство вокруг себя, как холодные ключи образуют пруды.

— Нате. В молодости ухаживал и в старости ухаживаю. Только по разным поводам.

— Повод всегда один. Концы у него разные. Жизнь да смерть.

— Ишь ты. Умнеешь на глазах. А только что меня с трудом узнавала.

— Я всегда тебя знаю. Могу не видеть, но испытываю тебя как прилив сил. Я рассказывала, как за мной ухаживал один военный?

— Рассказывала.

— Вот и послушай. Приехал он с товарищем. С комэском, героем. Комэск говорит: пока она согласие не даст, никуда не уеду. А я ведь и не знала — люблю я его, нет. Своего Сашеньку. Помнишь его?

— Помню.

— Ну да, конечно. Я рассказывала тебе, как меня лошадь в детстве спасла?

— Да.

— Звеской ее звали. Ласковая была. Больше всех меня любила. Я у нее на спине сидела, а она попить нагнулась. Я в колодец и скатилась. А вожжи не выпустила. И шепчу ей: «Звеска, Звеска, назад!» Она попятилась — меня и вытащила.

— Только — для начала — уронила.

— Дурак ты. Как мой отец. У нас же кролики были. Знаешь?

Молчит.

— Один меня очень любил. Принесу ему морковку и прямо изо рта кормлю. Очень ко мне привязался. А один раз иду из школы: что такое? Нет моего любимца. Отец только руки моет, а на ветру шкурка сушится. Уж какими словами я его ругала! Как ругала! Нельзя так с отцом. Он оторопел. Только повторяет: это ж пять килограммов мяса. Я год с ним не разговаривала. И всю жизнь на крольчатину смотреть не могу. Пять килограммов мяса! Сестра иногда готовила, так я из дома уходила. И теперь уйду.

Человек создан для придания миру индивидуальности.

Старик прошел в ванную. Давно уже надо доделать напольную плитку, да руки все не доходят. Часть работы осилил. Часть ждала. Взял строительный уровень. Ватерпас. Пузырек в инструменте качнулся. Вот так, возможно, используя воздух, плавающий в воде, Творец выставлял уровень земли. Уровень поверхности. Уровень лейкоцитов в крови. Господь возвел этот мир с помощью строительного уровня, но мир этот — только строительные леса. Пузырек качнулся в сторону человека. Строительные леса этого мира нужны для чего-то более совершенного. Высокого. Как Александрийский столп. А для нового мира понадобится совсем другой тип уровня. Человек вспомнил, как боялся уколов из-за пузырьков воздуха и как знакомый кардиолог успокоил: чтобы нанести вред сердцу, надо внутривенно ввести несколько кубиков. Вколов себе кубик, можно стать собственным совершенным уровнем с отклоняющимся пузырьком внутри, измерительным прибором, при помощи которого выстраивается новая реальность. Этот уровень сам способен подогнать поверхность под себя. Или даже обратную сторону поверхности — зазеркалье. Таких технологий, чтобы исследовать потустороннее, еще не было. Хотя… Она, его Иня, будто бы оттуда. Невиннопланетянка. Особенная. Точно из зазеркалья. Сколько им было? Лет двадцать? Когда отплясывали под Магомаева.

— Помнишь, Инь?

Сопение.

Старушка спала, открыв рот. Кожа обтягивала челюсть, как мягкое кресло. Дыхание выводило тепло тела, засасывая внутрь спертый воздух комнаты. Зачем он ей? Внутри свежее.

Старик потоптался и ушел к себе.

2

Утро. Мириады событий в мгновение ока. Человек лежит с закрытыми глазами и не моргает. Пытается вообразить, как ангелы, престолы и силы прообразуют будущее действие каждого насекомого, отбрасывают тень камня, качают грунтовой листик, сокращают мышцы лица, фиксируют шину реальности.

Сквозь сон слышится знакомый голос:

— Извините, вы не скажете, сегодня четверг?

— Эххх.

В соломенных тапках спускается на этаж.

— Чего людям покоя не даешь?

— Ты, Сашенька?

— Узнала.

— Как же? Всю жизнь с тобой прожила и не узнаю. Притяжение-то земли не меняется. Так и у нас.

Старик налил заварки и разбавил кипятком. Наверху он пил чай из пакетиков. Сегодня принес баночку меда и намеревался ее угостить. Мед был похож на правду. На голую правду, и старика замутило.

— Тебе погорячее?

— Да. Хочу обжечься, чтобы почувствовать жизнь. Я рассказывала тебе, как ко мне военный сватался?

— Рассказывала. Только это ведь я был, Иня.

— Ну, вот и послушай. Приехал он с комэском, героем. Комэск смеется, пока она согласие не даст, никуда не уеду. Согласие. А я ведь не знаю, что и чувствую. К своему-то. Помнишь Сашу?

— Иня, это же я, Саша.

— Ах, Сажа. Ну да, конечно. Я рассказывала тебе, как меня лошадь в детстве спасла?

3

В следующее утро ее увезла скорая. Трехцветные птицы серебряными голосами окисляли поверхность жизни.

Забыл. Забыл. Тоже теряю память, что ли? Бельишко на ней совсем старенькое, истлевшее. А я, дурак, забыл. Отдал в чужие руки. Теперь ее будут переодевать… Ему казалось, что любой мужчина в ответе за любую женщину и нет плохих баб, но есть невнимательные мужики.

Слезы шли телом. Старик покрылся испариной, но это было как истечение крови через кожу. Он молчал, стиснув зубы, и дрожал костьми. Рыдать не давала стужа, связавшая лицо. Какая-то малая птица свистела в носоглотке. В груди шевелилось. Бытовые приборы виделись расчесанными на пробор. Все делилось на двоих. Даже его старые живучие клетки.

Завтра пойду к ней. А сегодня прибраться надо. Так не дает. А я возьму да и воспользуюсь ее отсутствием. В булочную только схожу.

Сухой высокий старик вышел из панельной многоэтажки и зашагал прочь. Его ровесницы на лавке зашептались. В столь ранний час кровь движется медленно, и речи неторопливы.

— У, Фантомас.

— Чего это — Фантомас?

— Не знаешь? Под чужой личиной он скрывается, вот что! А че Иня? Она ж память потеряла. У нее и муж был, да помер. А Фантомас этот — ее первая любовь. Она только его и помнит. Уж притерпелись все. Он ходит, чтобы ей не одиноко было. Подыгрывает. Ей-то кажется, что они вместе всю жизнь прожили.

Эпилог

Сидят наверху ангелы за огромными ткацкими станками и вручную вплетают действительность в реальность. Много у них забот, но и времени много. Так — в час по чайной ложке — за вечность и выходит вселенная.