ПУЛЕВАЯ СТЕПЕНЬ ПИСЬМА

ПУЛЕВАЯ СТЕПЕНЬ ПИСЬМА

Лоран Бине. Седьмая функция языка. Перевод с французского А. Захаревич. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2019, 536 стр.

Действие романа Лорана Бине «Седьмая функция языка» разворачивается в криптоисторической реальности, каркасом которой является тщательно воссозданный антураж начала восьмидесятых годов прошлого века. Достоверность подробно выписанных деталей в этом произведении столь высока, что его при желании можно было бы рассматривать в одном ряду с такими книгами, как «1913. Лето целого века» Флориана Илллиеса, «В 1926: На острие времени» Ханса Ульриха Гумбрехта и «1947. Год, в который все началось» Элисабет Осбринк. Однако восприятию «Седьмой функции языка» в качестве документального повествования о кодах и мемах 1980 года мешают как минимум два обстоятельства. Во-первых, никуда не деться от того, что это все-таки роман, а во-вторых, пространство событий в нем организовывается за счет нескольких существенных «флуктуаций», направляющих течение привычной нам недавней истории в довольно замысловатое русло. К последним, среди прочего, относятся убийства Ролана Барта и Жака Деррида, спровоцированные охотой болгарской разведки за тайным текстом Романа Якобсона о магической функции языка, дающим, как легко догадаться, практически неограниченную власть над людьми.

Чрезвычайно любопытно, что спустя несколько лет после выхода романа Бине в свет (во Франции он был опубликован в 2015 году) жизнь стала подстраиваться под его сюжет. Коснулось это прежде всего Юлии Кристевой, которая из романного резидента болгарских спецслужб неожиданно превратилась во всамделишного подозреваемого в этой деятельности. Оставим, впрочем, интригующий вопрос о шпионских подвигах Кристевой, подлинных или мнимых, профессиональным разоблачителям и специалистам в области декоммунизации^[1]. Нас интересует роман Бине именно как роман, как воплощение определенных художественных особенностей.

Само слово «роман», как правило, требует уточнения в виде конкретизирующего эпитета. Его поиск в данном случае проблемы не представляет: перед нами не просто роман, а роман детективный, поскольку в его основе — раскрытие преступления. Но так как преступление это связано с людьми «высоколобыми», принадлежащими к академической среде, эпитет «детективный» дополняется еще и прилагательным «интеллектуальный». Если же учитывать, что в «Седьмой функции языка» аллюзия на аллюзии сидит и реминисценцией погоняет, то мы имеем дело с романом постмодернистским, хотя использование последнего определения выглядит в наше время едва ли не нарушением правил хорошего тона. И, наконец, нельзя не указать на принадлежность «Седьмой функции языка», эксплуатирующей идею могущественного тайного общества, контролирующего европейскую политическую и культурную жизнь, к разряду конспирологических произведений в духе «Кода да Винчи» Дэна Брауна.

Понятно, что все эти жанровые модификации появились не на пустом месте: роман Лорана Бине соотносится с множеством претекстов, задающих его художественную парадигматику. Совокупность данных претекстов не отличается однородностью, распадаясь на два основных подмножества по таким признакам, как очевидность или, наоборот, неочевидность ориентации на предшествующий литературный образец. Например, совершенно очевидно, что «Седьмая функция языка» написана с оглядкой на роман Умберто Эко «Имя розы», в котором роль таинственного манускрипта отведена трактату Аристотеля о сущности комедии. Больше того, Умберто Эко выступает у Лорана Бине в качестве одного из ключевых персонажей — великого Протагора тайного клуба «Логос». Правда, никакого почтения к предшественнику в поведении французского писателя мы не наблюдаем: где-то в середине книги, в главе «Болонья», радикально настроенный хиппи в сандалиях подходит к сидящему в кафе Эко, «расстегивает ширинку и мочится на него». Благодаря этой внезапной уриноэкзекуции, сюжетно обусловленной, видимо, необходимостью наказать Эко за недостаточно четкую политическую позицию (Болонья — город красный и левацкий, требующий предельно внятного ответа на вопрос «С кем вы, мастера культуры?»), репутация великого Протагора остается подмоченной до самого конца романа, и с этим уже ничего поделать нельзя.

Нет сомнений и в сознательном соотнесении «Седьмой функции языка» с «Университетской трилогией» Дэвида Лоджа, предоставившей в аренду Лорану Бине такого персонажа, как Морис Цапп. Вряд ли нужно распространяться о корреляции, которая наличествует между комиссаром Байяром и молодым семиотиком Симоном Херцогом, с одной стороны, и доктором Ватсоном и Шерлоком Холмсом — с другой.

А вот зависимость «Седьмой функции языка» от романа Михаила Елизарова «Библиотекарь» может только предполагаться, несмотря на то, что аргументы в пользу указанной связи вполне весомы. Так, действие «Библиотекаря», как и действие «Седьмой функции языка», определяется борьбой за обладание магическими текстами. Показательно, что среди произведений забытого советского писателя Дмитрия Громова, за которыми охотятся герои Елизарова, есть и Книга Власти «Счастье, лети!», передающая прочитавшему ее человеку способность оказывать воздействие на окружающих и диктовать им свою волю. Этими же свойствами обладает и волшебный текст, изготовленный в произведении Бине Романом Якобсоном в качестве секретного приложения к «Очеркам по общему языкознанию». Именно он позволяет Франсуа Миттерану, имевшему репутацию вечного политического неудачника, сначала сразить во время телевизионных дебатов Валери Жискар д’Эстена, а затем и выиграть президентские выборы.

В «Библиотекаре» наряду с аутентичными магическими книгами Дмитрия Громова фигурируют и их пиратские копии, создаваемые корыстными «переписчиками» для продажи и личного обогащения. Эти контрафактные изводы исходного текста, почти всегда содержащие какие-нибудь ошибки или пропуски слов, не дают должного эффекта в ходе практического использования. Точно таким же «переписчиком», но преследующим благородные цели, выступает в «Седьмой функции языка» Жак Деррида, изготовивший имитацию чудодейственных заметок Якобсона. Эта фальшивка попадает в руки Юлии Кристевой и Филиппа Соллерса, пребывающих в уверенности, что получили подлинный экземпляр. С ее помощью Соллерс пытается одержать победу в словесном поединке с Умберто Эко за звание великого Протагора, но в итоге вынужден расстаться не только с иерархическими амбициями, но и с тестикулами, отсеченными стражами клуба «Логос» в уплату проигрыша.

То, что «Седьмая функции языка» развивает посыл «Библиотекаря», подтверждается и хронологическими аргументами. Если Бине мог ничего и не знать о первом издании романа Елизарова на русском языке, датированном 2007 годом, то его приобщение к французскому переводу «Библиотекаря», появившемуся за пять лет до «Седьмой функции языка», представляется весьма вероятным^[2].

Вместе с тем не надо воспринимать роман Бине как бартовскую «эхокамеру», улавливающую исключительно отголоски других словесных текстов. Автор «Седьмой функции языка» контаминирует самые разные слои реальности, не сводящиеся к одним лишь литературным заимствованиям.

В частности, два вооруженных отравленными зонтами болгарских шпиона, находящихся в услужении у Кристевой и пытающихся ликвидировать Симона Херцога, отсылают и к фильму Жерара Ури «Укол зонтиком», тоже, кстати, 1980 года, и к реальному убийству болгарского диссидента Георгия Маркова, осуществленному, как принято считать, именно этим экзотическим способом^[3]. Однако Бине, жонглируя данными фактами, добавляет к «зонтичному» коду код магический, больше соответствующий мотивной структуре повествования. Он подталкивает читателя к тому, чтобы соотнести вымышленное убийство Ролана Барта с так и не раскрытым убийством Йоана Петру Кулиану (1950 — 1991) — выходца из граничащей с Болгарией Румынии, ученика Мирча Элиаде, крупнейшего специалиста по магическим ритуалам эпохи Возрождения.

Мастерски соединяя вымышленное и реальное, гипотетическое и доказательное, Лоран Бине создает произведение, которое, по аналогии с «хорошо сделанной пьесой», можно было бы назвать «хорошо сделанным романом». Едва ли не единственное, что мешает его признать «безупречно сделанным романом», — это неприкаянность Романа Якобсона, так и не нашедшего себе прочного места в персонажной системе произведения.

Дело в том, что на момент описываемых в романе событий автор «Очерков по общему языкознанию», первооткрыватель седьмой функции языка и, по мнению властей Первой Чехословацкой республики, коварный советский шпион^[4] был еще очень даже жив (умрет Якобсон в 1982 году). Но ни комиссару Байяру, ни Симону Херцогу, ни Юлии Кристевой, ни дружному коллективу болгарского КГБ, ни одержимым демонами властолюбия Миттерану и Жискар д’Эстену почему-то не приходит в голову вступить с ним в диалог, в том числе посредством похищения, пыток или допросов с пристрастием. Их внимание сосредоточено не на творце нейролингвистического гаджета, превращающего человека в макиавеллиевского Государя, а на его временном хранителе, которым волею случая оказался Ролан Барт.

Ближе к концу романа Бине, похоже, понимает, что в таком оттеснении отца-основателя Московского и Пражского лингвистического кружков на периферию повествования есть нечто несуразное, и решает свалить возникшую проблему на голову Симона Херцога, который в силу своей молодости будто бы и вообразить себе не мог факт иного существования Якобсона, чем посмертное пребывание в человеческой памяти.

Пусть это действительно так и Симон Херцог поспешил похоронить еще здравствующего ученого на кладбище истории языкознания. Но идентичной прыти никак нельзя было ожидать от участников конференции «Лингвистический поворот: большой форсаж», устроенной стараниями Бине в Корнеллском университете и заманившей под сень своей модной по тем временам тематики почти всех значимых персонажей романа: Деррида, Фуко, Кристеву, Сёрла, Цаппа и других. Предположить, что организаторы, докладчики и слушатели этой конференции проходили бы мимо Якобсона, как мимо пустого места, решительно невозможно, поскольку его статус обязывал их не столько к автоматическому узнаванию («Смотрите, это же сам Якобсон!»), сколько к благоговейному почитанию, плавно переходящему в истерическое поклонение. Тем не менее, вопреки логике и академическим традициям, собравшиеся в Корнеллском университете интеллектуалы Якобсона полностью игнорируют. Их внимание даже не останавливает присутствие доклада Якобсона «Что значит „жить” в аспекте структурности» в официальной программе конференции. Передвигаясь по кампусу в каком-то когнитивном тумане, достигающем высокой плотности за счет бесконечно раскуриваемых косяков, они то ли по собственной вине, то ли по недосмотру автора надеются услышать не лекцию самого Якобсона, а «лекцию о Якобсоне». При этом многие из них, подобно Симону Херцогу, без малейших угрызений совести ее в итоге пропускают.

Преждевременная сдача Якобсона в дом ветеранов мировой лингвистики не делает, однако, роман Бине менее увлекательным. Для тех, кто ценит комфортабельное чтение, даруемое погружением в захватывающий детективный сюжет, он станет воплощением того, что дважды покойный Ролан Барт называл «текстом-удовольствием». А для тех, кому важно, чтобы книга «расшатывала исторические, культурные, психологические устои читателя, его привычные вкусы, ценности, воспоминания»^[5], он будет выполнять функцию «текста-наслаждения». Говоря иначе, приступая к «Седьмой функции языка», вы можете либо расслабиться, рассчитывая на спонтанное получение удовольствия, либо, наоборот, сосредоточиться, настраиваясь на методичное вкушение наслаждения. При любом раскладе в проигрыше вы не останетесь.

Алексей КОРОВАШКО

^{Нижний Новгород}