Константин Ковалев-Случевский родился в 1955 в Москве. Писатель, историк, культуролог. Преподает в Институте журналистики и литературного творчества. Член Общественного совета Министерства культуры РФ. Член Союза писателей СССР-России с 1988 года. Автор более 20 книг, пять из которых вышли в серии «ЖЗЛ» (Бортнянский, Раевский, Савва Сторожевский, Евдокия Московская и др.), а еще семь посвящены древнему Звенигороду. Лауреат Патриаршей литературной премии, премии Александра Невского за исторические книги, дважды лауреат премии «Лучшие книги года» и др. За первое в России полное, иллюстрированное жизнеописание княгини Людмилы и ее внука Вячеслава (Свати Вацлава) — покровителей Чехии — награжден золотой медалью Кирилла и Мефодия от Церкви Чешских земель и Словакии. Некоторые книги переведены на иностранные языки. Живет в Москве. В «Новом мире» печатается впервые.
Константин Ковалев-Случевский
*
НИКОЛАЙ, СВЯТИТЕЛЬ МИРЛИКИЙСКИЙ
От Артемиды Элевтеры до Санта Клауса
Фрагменты книги
Симеона Метафраста — пересказчика X века — послание из собрания житий святых, составленного по наказу императора Византии: «Видя, что сохранилось еще немало языческих храмов, где обитают сонмы демонов, нещадно губящих жителей Мир, святой, горя божественной ревностью, мужественно восстает на них. И, обойдя весь город в поисках капищ, он уничтожил их до основания и обратил в пепел. Так святой прогнал толпы демонов и дал своей пастве вкусить ничем не смущаемого покоя».
Одно из важных деяний знаменитого святого, епископа Мир Ликийских Николая — борьба с язычеством — вошло в историю. Авторы его житий рассказывали об этом особо. Почему это так привлекало агиографов? Разве не делали то же самое по отношению к античным религиозным верованиям и другие христианские пастыри? Разве это не было их прямой обязанностью и необходимой частью проповеднической работы? Разве столкновения с язычеством не происходили на протяжении всех трех столетий после Рождества Христова?
Однако на этом стоит остановиться и рассказать о тех событиях начала IV века подробнее. Вот как поведал о происходившем святитель Дмитрий Ростовский в XVIII столетии.
«В то время еще много оставалось еллинских капищ, к которым нечестивые люди привлекаемы были дьявольским внушением, и многие из Мирских жителей пребывали в погибели. Архиерей Бога Вышнего, одушевленный ревностью Божиею, прошел по всем этим местам, разоряя и обращая в прах идольские капища и очищая свое стадо от скверны диавольской. Так ратоборствуя с духами злобы, святой Николай пришел в храм Артемиды, который был очень велик и богато украшен, представляя собою приятное для бесов жилище. Святой Николай разорил сей храм скверны, сровнял высокое его здание с землею и самое основание храма, бывшее в земле, разметал по воздуху, ополчившись более на бесов, нежели на самый храм. Лукавые духи, не перенося пришествия угодника Божия, испускали скорбные вопли, но, побежденные молитвенным оружием непобедимого воина Христова, святителя Николая, должны были бежать из своего жилища».
Конечно, святитель Николай Мирликийский не был тем, кто начал бороться с языческими культами. Все это было и до него. А он, на первый взгляд, просто взялся решать эту проблему в городе Миры, анатолийской провинции Ликии, где был епископом. Однако решение проблемы не было обычным. Более того, при пристальном взгляде произошедшие события представляются совершенно уникальными и неповторимыми. И мы объясним — почему.
Опасная богиня
Однажды Николай Бердяев, в книге «Смысл истории», заметил, что иногда необходимо почувствовать, что история — это миф. Его фраза, брошенная словно бы вослед Платону и даже Августину Блаженному с их ощущением исторического «припоминания» прошлого, — «история есть миф» — сама же стала хрестоматийной. А из этого, по Бердяеву, вытекает, что древнегреческая мифология — почти реальность, пусть и историческая. И мы должны принять, будто греческие боги существовали, ибо если мы исключаем их из греческой мифологии или истории, то само прошлое рассыпается. Без мифов о божествах оно просто не существует.
По мнению философа, мы почти обязаны представлять себе, что люди жили, соседствуя с богами. Они общались с ними, делились тревогами и радостями, решали свои жизненные проблемы, приносили им жертвы, участвуя в ритуальных трапезах. Наследием этой «полубожественной» жизни стала древнегреческая философия, мифология, архитектура, дошедшая до наших времен и поражающая воображение всех, кто с ней столкнулся или видел своими глазами. Только в сфере архитектуры — пантеоны и храмы, святилища и капища, жилища оракулов и изысканные гробницы, театры и стадионы, — все эти особые миры окружали жителя греческого средиземноморья времени святителя Николая Мирликийского. Вся жизнь, во всех ее проявлениях была понятна и объяснена, все налажено и устроено.
И тут появляется христианство... С его единобожием, отказом от кровавых жертвоприношений, с проповедью космической любви, с думами о Царствии Небесном, о вечной жизни после кончины и воскресении мертвых, с верой в Бога Вседержителя, Творца неба и земли, с Благодатью Духа Святого, с молитвами, постом и покаянием, с постоянным ощущением и присутствием образа, указывающего Путь, Истину и Жизнь.
Откуда это пришло? Почему нарушило порядок языческого круглогодичного календаря, поставило под угрозу накопившиеся столетиями традиции? Недопонимание этого порождало недоверие и враждебность. Отсюда и сопротивление со стороны древнегреческой идеологии, основанной на своих мифах, по отношению к христианам было упорным и серьезным.
Именно с этим и пришлось столкнуться епископу Николаю в древнем городе Миры Ликийские. Все это было связано с необычайно развитым в этом полисе и вообще в Ликии культе богини Артемиды (римляне называли ее Дианой). Почитали, конечно же, ее и в других местах, фактически — среди всей античной цивилизации. Но в Мирах Ликийских поклонялись особенной властительнице неба, ее называли «Артемида Элевтера» (Eleuthera, иногда пишется как Элевтерия) и построили ей, по словам современников, большой «прекрасный» храм, не похожий на другие. Сюда стекалось в определенные дни великое множество народа. И так продолжалось десятилетиями.
И если первая часть имени богини — Артемида Элевтера — современным читателям хотя бы известна, то вторая вызывает недоумение.
Артемида занимала в древнегреческом пантеоне одно из главных мест. Ее имя, по мнению А. Тахо-Годи, написавшей о ней статью в энциклопедии «Мифы народов мира» (которую затем активно перепечатывали другие словари и издания, включая «Православную энциклопедию»), этимологически непонятно. Но «возможные варианты: „медвежья богиня”, „владычица”, „убийца”...» Столетиями сложилось представление о ней как об олицетворении девственности, некоей женской силы, которая может соперничать с мужским превосходством. Никогда не стареющая, она прославилась в мифологии как богиня охоты и плодородия, целомудрия и живительной силы. Как считали греки, она помогала в создании семьи и при родах (ее имя призывали во время деторождения). Как не поклоняться той, которая властвует над продолжением жизни на Земле!
Родным отцом ей был сам Зевс, а братом — Аполлон. Более того, она была его сестрой-близнецом. При этом девочка Артемида родилась раньше брата и помогала (!) матери родить Аполлона. Вот откуда мужская удаль и будущее ее покровительство над амазонками — самостоятельными, активными и совершенно независимыми от мужчин женщинами, легенды о которых заполонили литературу европейской цивилизации. Гай Кадоган Ротери в своей книге «Амазонки» (Лондон, 1910) заметил: «Толкователь снов Артемидор усматривает особую святость в неком типе богини, который он связывает с Артемидой... богиней, названной ликийцами Элевтерой... Напоминает слова из „Царя Эдипа”: „Да метнет и Артемида Пламена, что в дланях держит, мчась в горах Ликийских!” Итак, критская Носительница Света вполне может оказаться огненосной Артемидой Ликийской... Элевтера, особое имя, под которым эта Артемида почиталась среди ликиян, может означать Ариадну, которую Овидий называет Либерой».
Каллимах в своем Гимне Артемиде прямо указывает, что она покровительствует амазонкам.
И амазонок народ, возлюбивший брани, у брега,
Подле Эфеса поставил тебе кумир деревянный
В сень священного дуба, и жертвы Гиппо сотворила.
Но остальные плясали вокруг, о, владычица Упис,
Бранную пляску сперва, щитами вращая, а после
Хоровод по кругу вели; пронзительный голос
Им подавала свирель, чтоб в лад они били стопами.
Появление и место Артемиды в иерархии небесных покровителей отметил Гесиод в своем сочинении «Теогония. О происхождении богов». Он пишет: «С Зевсом эгидодержавным в любви и Лето сочеталась. Феба [Аполлона] она родила с Артемидою стрелолюбивой».
Но главное, Артемида — вечная дева, и даже нимфы, ее окружавшие, соблюдали обет безбрачия. Это важный факт, о котором поговорим позднее. Однако свадьбы и роды у древних греков без Артемиды не происходили. Ведь она младенцем помогала родить даже своей матери! И в такой момент следовало подносить ей искупительные жертвы. Если не соблюдать данный закон, то можно было узнать мстительность богини. А это считалось крайне опасным. Ведь она могла «мстить» смертями людей, опустошением урожая, нашествием диких зверей, способных уничтожить все на своем пути.
Тут Артемида напоминала различных древних богинь всех времен и народов, которых можно назвать «богини-матери». Они «заведовали» плодородием, оргиями, которые сопутствовали деторождению, слыли чрезвычайно жестокими по отношению к своим врагам и тем, кто им не поклонялся. А. Тахо-Годи напоминает: «Хтоническая необузданность приближает Артемиду к образу Великой матери богов, Рее-Кибеле в Малой Азии, откуда и пришли оргиастические элементы культа, прославляющего богиню плодородия».
Об этом недвусмысленно поведал и великий Гомер в «Илиаде».
Горе такое на них Артемида богиня воздвигла,
В гневе своем, что Иней с плодоносного сада начатков
Ей не принес; а бессмертных других насладил гекатомбой;
Жертвы лишь ей не принес, громовержца великого дщери:
Он не радел, иль забыл, но душой согрешил безрассудно.
Гневное божие чадо, стрельбой веселящаясь Феба,
Вепря подвигла на них, белоклыкого лютого зверя.
Страшный он вред наносил, на Инея сады набегая:
Купы высоких дерев опрокинул одно на другое,
Вместе с кореньями, вместе с блистательным яблоков цветом.
И тот же Гомер не забыл указать в своей «Одиссее» на вероятность печального исхода при встрече с этой богиней.
Так розоперстая Эос себе избрала Ориона.
Гнали его вы, живущие легкою жизнию боги,
Гнали, пока златотронной и чистою он Артемидой
Нежной стрелою внезапно в Ортигии не был застрелен.
«Нежной стрелою внезапно застрелен...» Звучит весьма странно. Да, греки считали, что женщина, убитая стрелой Артемиды, — приняла легкую смерть. Но тут же речь о мужчине... Потому и «нежность» убиения становится некоей двусмысленностью...
Еще более красноречиво и последовательно указывал на кровавые культы, связанные с богиней Артемидой, Еврипид в своей знаменитой трагедии «Ифигения в Тавриде». Уже в Прологе он сразу же рисует такую картину: «Храм расположен на морском берегу. Перед средней дверью, ведущей в святилище и закрытой, высокий алтарь Артемиды, с зубчатыми краями. Алтарь замазан кровью, а по его зубцам развешены остатки вооружения приносимых в жертву эллинов».
В тексте трагедии неоднократно упоминается Артемида и кровавые жертвы в ее честь. Приведем лишь некоторые из них.
А вот и старый храм,
Где жрицею я стала Артемиды.
Обряды здесь в усладу ей, себе ж
По имени лишь светлые, я правлю.
Печальный труд...
Но страх уста сковал
Пред дивною. Из старины обычай
Меж таврами ведется и теперь:
Коль эллин здесь появится, богине
Его готовить в жертву я должна...
«Не тайна же, что Артемиде в дар
Гостей мы убиваем». Большинство
Его словам поверило, и тут же
Решили мы явленных изловить
Для алтаря.
Ф. Любкер, в «Реальном словаре классических древностей», изданном в Санкт-Петербурге в 1885 году, отмечал: «В древние времена в некоторых местностях... эту богиню умилостивляли человеческими жертвами. Такие жертвы были впоследствии отменены; однако в Спарте долго еще держался обычай в праздник Артемиды у ее алтаря бичевать мальчиков так, что алтарь обагрялся их кровью».
Автор словаря также напоминал, что богиня «никогда не подчинялась силе любви».
Современный исследователь древнегреческих культов Дженнифер Ларсон в книге, вышедшей в Нью-Йорке в 2007 году, пишет: «Кровожадная богиня Артемида... воплощает многое, что противостоит греческим культурным идеалам: она — необузданная, могущественная женщина, в большей степени божество дикой природы, чем города, и ее личность включает в себя дикий элемент, который должен быть подавлен в цивилизованном обществе... Рассказывают о варварах на берегах Черного моря, которые приносят в жертву богине незнакомцев». А в другом месте она добавляет: «Происходит странный обряд кровопролития: меч прижимается к горлу человека, чтобы набрать небольшое количество крови, „чтобы богиня получила свои достойные почести” (цитата из Еврипида — К. К.-С.). Эта практика, возможно, была смягченной формой человеческих жертвоприношений, хотя дополнительных доказательств этому нет».
Кембриджский исследователь культа Артемиды — Спиридон Рангос замечает, что поклонение данной богине «является наиболее озадачивающим, запутанным... Ее культ был темным, жестоким и, по-видимому, очень древним, с примитивных времен».
Спустя столетия после возникновения поклонение Артемиде не затухало и продолжалось вновь и вновь. В конце концов, можно сказать, что Артемида слыла богиней, связанной с насущными проблемами жизни и смерти. Как писал профессор Санкт-Петербургской духовной академии А. П. Лопухин в своей статье «Артемида» в первом томе «Православной Богословской энциклопедии» за 1900 год, это была «греческая богиня, которой приписывались то разрушительные, то созидательные силы... Ей посвящен был великолепный храм, внутри которого находилась спадшая будто бы с неба статуя богини, привлекавшая массы суеверных поклонников».
Артемида считалась также покровительницей зверей. Охотница превращалась в охранительницу. Особо важен здесь культ медведя, который связан был с ее именем. Более того, Артемида, по мнению некоторых ее почитателей, вообще когда-то сама была медведицей. А культ медведя — один из древнейших на нашей планете.
Об этом напоминает храм Артемиды Бравронии (от названия города Браврон) у восточного аттического побережья. Здесь совершался обряд посвящения девочек в «медведицы» для участия в церемонии в честь «звериной богини». Жрицы надевали в ритуальном танце медвежьи шкуры, официально назывались «медведицами». Это подтверждает Аристофан в своем «Мире», а также в пьесе «Лисистрата», где одна из героинь вспоминает: «В платье алом, во Бравроне, я медведицей была», то есть принимала участие в этих древних обрядах.
Образ и символ медведя для Европы и Малой Азии, как известно, всегда имел очень важный смысл. Из незапамятных времен ведет свои корни языческое восприятие мира, когда главными божествами для обитающих на планете людей являлись дикие звери. А главным из них был медведь. В мифологии и различных ритуалах медведь выступал как некое божество, культурный герой, основатель традиции, предок, родоначальник, тотем, дух-охранитель, дух-целитель, хозяин нижнего мира. Часто древние люди селились в пещерах, выгоняя из них живших там медведей. До сих пор эти горные лабиринты являются местами, где находят останки сотен тысяч мохнатых хищников, и это подтверждает, что они были массовыми промысловыми животными и главными конкурентами людей в борьбе за выживание. Медведи производили необъяснимое и сильное мистическое впечатление на сознание людей древности, а их пещеры и логова были местом не только проживания, но и поклонения тотемным духам. Отсюда такое широкое распространение получало религиозное поклонение медведю как прародителю рода.
Постепенно люди освобождались от страха перед миром животных, а в звериных чертах рисуемых ими божеств стали «проступать» образы человеческого лица. Хозяин мира из медведя превращался в животное с рогами и лапами, и он уже напоминал человека. Ему — покровителю охоты — оставляли самую первую добычу. Медведи в реальности и правда похожи на людей. Они могут ходить на задних лапах, очень умны и проворны. Считалось, что они частенько воруют жителей деревень, в особенности женщин. У многих народов есть сказания и мифы о родившихся от медведей человекообразных детях, которых находили в лесу.
Так медведица Артемида превратилась в Артемиду-охотницу. Функции словно бы поменялись местами.
Обычно к имени Артемида добавляли еще одно, указывающее на какое-либо место, где существовал храм ее имени или особенное почитание, или же связанное с ее деяниями. Таких вторых имен у богини были многие десятки! Не будем приводить их здесь в полноте. Но даже некоторые из них говорят об уникальности почитания Артемиды в те времена, когда жил святитель Николай Чудотворец.
Итак, Артемида, кроме Бравронии, могла быть Артемида Агротера («Охотница»), Акрая («Охранительница Акрополей»), Апанхомена («Удавленница»), Гегемона («Водительница»), Ифигения («Могущественная»), Каллиста (был храм Артемиды Каллисты), Кариатида (кариаты были ее жрецами), Кинфия (от горы Кинф), Лимнатис («Болотная» — символ влажности и плодородия растительного божества), Лохия («Родопомощница»), Мелисса («Пчела»), Орфия (по ее алтарю в Спарте), Пайдотрофа («Детокормилица»), Селасфора («Светоносная»), Тавропола (ей приносили жертвы сожжением людей), Ферея (по городу Феры и статуе в Аргосе), Хесийская (звали так на Самосе), Эфопия (так звали у святилища в Митилене).
Однако было и еще два имени, добавляемые к Артемиде, которые нас как раз и интересуют. Это — Артемида Эфесская (по городу Эфес, находившемуся между Мирами и будущим Константинополем) и Артемида Элевтера («Свободная»), храм которой существовал в Мирах Ликийских.
Культ Артемиды в Эфесе отличался наличием особенного храма в ее честь. Тот, кто бывал среди развалин этого античного города, мог видеть воочию остатки грандиозных сооружений. Здесь почиталось уникальное изображение Артемиды «многогрудой», богини — покровительницы деторождения. Там, как пишет историк XIX века Е. Аничков, цитируя труд Альфреда Мори по истории религий в античной Греции (1857 года), «носили изображение богини в торжественных шествиях и пели ее гимны; некоторые участники этих процессий наряжались и вооруженные толстыми палками предавались смешным и неприличным телодвижениям, которые мы встречаем позднее в подобных процессиях в средние века».
Древнейший храм Артемиды в Эфесе, по преданию, был сожжен еще в 356 году до Рождества Христова тем самым Геростратом, который хотел прославиться этим деянием (что ему и удалось). Затем тут построили еще один храм, да такой, что он вошел в число известных всем со школьной скамьи семи чудес света.
Сохранилось и описание храма в Эфесе, оставленное Антипатром Сидонским (II в. до н. э.): «Но лишь увидел я Артемиды чертог, кровлю вознесший до туч, все остальное померкло пред ним; вне пределов Олимпа Солнце не видит нигде равной ему красоты».
В Священном Писании мы находим упоминания об Артемиде и ее храме в Эфесе в то время, когда там был апостол Павел. Читаем: «Павел, пройдя верхние страны, прибыл в Ефес (в Синодальном переводе Библии название города пишется так — К. К.-С.)... В то время произошел немалый мятеж против пути Господня...» Действительно, местные жители заподозрили апостола, будто он своими христианскими проповедями может сделать так, что «храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и испровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная». Поэтому торговцы-мятежники, успешно продававшие макеты храма Артемиды из серебра и золота и считавшие это своим основным заработком, «исполнились ярости и стали кричать, говоря: велика Артемида Ефесская!» (Деян. 19).
И если в Эфес в эти времена стремились для поклонения Артемиде тысячи последователей язычества, то не меньшее число людей устремлялось в город Миры. Там их ожидало другое удивление — храм Элевтеры. Именно с культом этой богини и его преодолением пришлось столкнуться святителю Николаю.
Древняя традиция
Епископ Мир Ликийских вступил в борьбу с поклонениями именно Артемиде Элевтере. До наших дней на территории Анатолии сохранились остатки так называемых вотивных алтарей (мест, куда приносили дары для поклонения и жертв), некоторые из них принадлежат как раз культу Элевтеры. Эти алтари выглядят по-разному — с тиснением рельефа или просто с надписью. В результате последних исследований выяснено, что рельефные вотивные алтари в основном связаны с культом Артемиды Элевтеры. Можно сказать, что ее почитание существовало в Ликии не только в городе Миры. Например, было оно в Лимире (Worrle M., «Artemis und Eleuthera in Limyra»), где было найдено три надписанных алтаря, один из которых был посвящен Артемиде Элевтере, а также рукописное рельефное посвящение от Миры, представляющей Двенадцать богов Ликии. Оказывали почести ей и в других городах.
Однако почитание это происходило все же не так широко, о чем говорит не очень большое количество алтарей и монет с изображением Артемиды Элевтеры. Она стоит лицом к нам в центре двух- или четырехколонных храмов (дистильные или тетрастильные храмы) со ступенями впереди, в длинных, почти жреческих одеяниях, с различными предметами вокруг нее или в ее руках. Таковой она встречается на монетах в разное время в связи с Ликией. Известны также и монеты с надписью «Миры».
Итак, с одной стороны, эта богиня в современной литературе считается объектом культа, центром которого являлись Миры. Но при этом, с другой стороны, часто утверждается, что язычники скорее поклонялись богине-матери всей Ликии, прототипом или наследницей которой и была Элевтера, а затем и Артемида Элевтера.
Ф. Любкер пишет: «...Артемида была первоначально азиатским стихийным божеством: оно было отождествлено с греческой Артемидой потому, что и за ним признавали силу, питающую все живущее».
Е. Аничков, изучая деятельность святителя Николая, пишет: «Культ всех этих богинь сосредоточивался именно в южной части Малой Азии. Матерь богов была божество Фригийского происхождения. Кроме Пергийской Артемиды по всему южному побережью Малой Азии было распространено поклонение „нескольким другим Артемидам, напоминающим в разной степени Эфесскую”. В той же местности осталось немало воспоминаний и о Кюбелэ и Анаитис».
Один из исследователей (L. Robert) уже давно считал, что надо выяснить подробнее отношения между Артемидой и Элевтерой, особенно в Мирах. Ибо здесь они не могут быть отождествлены. Более того, признанный исследователь данной темы Э. Кирстен в своем труде «Артемида Эфесская и Элевтера Мирская, с оглядкой на св. Николая...» пишет: «Роберт отрицает, что в Ликии это божество когда-либо называлось Артемида, то есть Артемида Элевтера. Возможно, это связано с открытием алтаря в самой Мире, поскольку адресатом посвящения, помещенного на этом алтаре, является, насколько позволяет понять надпись, Артемида, но не Элевтера... Однако Артемида упоминается в Мирах уже во II веке... И в жизнеописаниях епископа Николая, которые восходят к VI веку. Но в них храм Артемиды в Мирах уже не менее известен, чем тот, что связан с Элевтерой».
То есть — либо Артемида, либо Элевтера... Многие ученые считают, что точка зрения Л. Роберта не является правильной. Но нам важно понять, почему святителю Николаю довелось столь активно сражаться с данным наследием античного прошлого.
Что же произошло с храмом и почитанием Артемиды Элевтеры в Мирах, когда святитель Николай начал борьбу с этим культом? Не будем повторять то, какое зло могли приносить сами обряды, включая человеческие жертвы (хотя свидетельств о том, что подобное случалось в городе Миры в то время, у нас нет).
Епископ тогда предпринял следующие действия.
По агиографу X столетия Метафрасту: «Святого, воинствующего против злых духов, посещает некое вдохновение свыше, и божественный промысл велит ему не оставить нетронутым капища Артемиды, но обратиться против него и, подобно прочим, уничтожить. Капище это, чудное своей красотой и величиной превосходящее остальные, было любимым прибежищем демонов. Потому-то святого охватила великая ненависть к тому капищу, и он смело восстал и разрушил не только все, что возвышалось над землей, но и стер его до самого основания: части, находящиеся высоко над землей, он обрушил, те же, что располагались ниже или под землей, рассеял по воздуху. Злые демоны дрогнули при приближении святого и, испуская вопль, бежали, жалуясь, что он их жестоко теснит и они принуждены покинуть свое убежище. Так святой сражался с демонами, и война эта с ними кончилась победой».
А вот как это выглядит в изложении историков XIX века А. Вознесенского и Ф. Гусева, в их «Житии Николая Чудотворца», где они раскрывают историю по-своему, называя, правда, Артемиду — Афродитой (хотя их отождествляли и в Древней Греции, ведь многие события из жизни этих богинь просто совпадали или повторялись).
«Святитель Николай прежде всего (здесь и далее перевод из Метафраста С. Поляковой — К. К.-С.) не мог смотреть равнодушно на то, как многие жители Ликийской области погибали в нечестивом служении идолам. В Ликии тогда еще оставались языческие капища, привлекавшие многочисленных поклонников. Особенным почитанием пользовалась богиня Афродита, бесстыдное поклонение которой было повсеместным в Малой Азии. Богатый храм ее красовался в самых Мирах; служившие при храме жрицы отличались развратом, которому предавались открыто и на который соблазняли приходивших на поклонение богине язычников. Конечно, с самого начала своего архипастырства, святитель Николай возмущался этим непотребным местом, много препятствовавшим успешному распространению христианства, и старался уничтожить его. Но во время гонения Диоклетиана и следовавших за ним языческих императоров, которые старались восстановить язычество и подавить христианство, конечно, не могло быть и речи об уничтожении богопротивного капища...
И вот святитель Николай, пользуясь благочестивым позволением императора, разрушил все языческие капища в своей стране, в том числе и храм Афродиты, самое основание его разметав по ветру. Разрушение капищ вразумляло язычников и привлекало их в лоно истинной Христовой Церкви... Но враг рода человеческого, с разрушением многочисленных языческих капищ в царствование Константина Великого лишившись господства над суеверной языческой массой, не прекратил злокозненных нападений на Церковь Христову. Он посеял в ней плевелы ересей, которые скоро возросли и стали поселять в ней несогласия и раздоры. Многие из современников святителя Николая, предавшись умствованиям, сделались виновниками ересей, долгое время раздиравших Церковь Христову. Но эти шатания ума превратного... были совершенно чужды богопросвещенному пастырю Мирликийской Церкви».
Авторы этого жизнеописания пытаются датировать события по разрушению храма Артемиды в Мирах. Они относят их ко времени уже после 313 года, когда у власти укрепился император Константин Великий.
История имела продолжение. Артемида (или просто Элевтера) решила отомстить ненавистному святителю, посягнувшему на ее власть. Из нескольких житий мы узнаем об одном любопытном событии, которое произошло намного позднее, после кончины Чудотворца. То было первое посмертное чудо епископа Мир Николая. Нечто опасное должно было погубить его гробницу или центр почитания, возможно, находившийся на месте старого святилища. Но этого не произошло по чудесному вмешательству самого святителя.
Злая богиня (или, возможно, ее почитатели), находясь в изгнании уже давно и где-то далеко от своего бывшего святилища, буквально изготовила некую зажигательную бомбу (закупоренный сосуд с горючей жидкостью). Ее целью была попытка доставить заряд с моряками непосредственно в город Миры, в христианский храм (видимо, автор в данном случае сирийского источника считал, что таковой храм, в том или ином виде, уже здесь существовал), чтобы затем устроить грандиозный пожар. Так даже сам город мог исчезнуть, повторив насильственное исчезновение храма Элевтеры. Месть была бы осуществлена.
Профессор Е. Аничков, написавший несколько важных трудов о святителе Николае Мирликийском, привел текст из сирийского источника — жития святого, датированный им «около X века», который уже тогда хранился в Британском музее в Лондоне. Здесь мы находим новый и весьма интересный поворот в повествовании о разрушении храма Артемиды Элевтеры. «Еще же святой Николай, — читаем мы, — изгнал и выслал из Ликии именем Господа нашего Иисуса Христа Артемису (так у Аничкова — К. К.-С.), которую язычники называют матерью богов. И было, когда она была изгнана святым, то пошла и изготовила чародейное масло, чтобы сжечь город Миры и церковь его. Она уподобилась женщине христианке и нашла людей на море, хотевших отправиться в Миры и поклониться святому Николаю, и сказала им: „Прошу вас взять это масло с собою и помазать им святую церковь в Мирах, и вспомянуть меня там”. Они взяли от нее это масло в ее сосуде, не зная коварства, которое в нем. И когда они шли морем, явился им святой Николай в небольшом судне и сказал им: „Братья мои, что сказала вам та женщина обманщица?” Они сообщили и показали ему сосуд, в котором было то масло. И он сказал им: „Не слушайтесь голоса ее, так как это Артемиса обманщица, которая сбивает людей с истины. А теперь бросьте сосуд, в котором масло, в море и посмотрите, что с ним будет”. Когда они бросили его, то сделался жестокий огонь и побежал по поверхности воды на 15 миль пути. Увидев, они изумились и восхвалили Бога. И было, когда они прибыли в город Миры, то пошли к святому Николаю и получили от него благословение, и сказали ему: „Поистине это ты явился в море, о блаженный отец наш, и сотворил великое чудо”. И они рассказали ему все, что было. И помолился о них подвижник и благословил их, и они пошли от него, восхваляя Бога».
Источником для Аничкова мог стать агиограф X века Метафраст, ибо он также описал эти детективные события, и с не меньшими пафосом и подробностями. Вот что он рассказал:
«Неких мужей, живущих на расстоянии многих дней пути от Ликии, охватывает великое желание посетить могилу святого, чтобы взять от мирра и причаститься благодати. Нагрузив корабль съестными припасами, они собрались плыть в Ликию. Но злой демон, некогда обитавший в капище Артемиды, которого преславный Николай, разрушив храм до основания, изгнал оттуда вместе с другими демонами,.. принял обличье женщины с сосудом елея, который, по ее словам, она собиралась принести на могилу святого, но ее-де страшило долгое плавание. „Нельзя, — говорила она, — женщине пуститься в далекое плавание по открытому морю. Поэтому прошу вас доставить этот кувшин на могилу святого и налить елею в стоящий там светильник”. Так говорил злой демон и так просил, отдавая тот кувшин в руки боголюбивых странников. А заключалась в нем злая сила, достойная того, кто дал елей. Долгими просьбами женщина уговаривает их согласиться, и они берут кувшин. По свершении первого дня пути — и это чудо, о верный слуга Господень и надежный заступник в опасности, сотворил ты, — представ во сне одному из странников, Николай велит бросить кувшин в море. Встав на рассвете, эти мужи сделали так и бросили сосуд с елеем в море. И тотчас высоко в небо поднялось пламя, показался зловонный дым, а воды расступились и, вскипев из глубины, громко взревели и обратились в огненные струи. Корабль, подхваченный таким водоворотом, начал тонуть, и плывшие на нем, устрашенные невиданной опасностью, смотрели друг на друга с отчаянием и ужасом и были в совершенном смятении. Но тот, кто, находясь вдали, заботился об их спасении и повелел выбросить кувшин в море, предстал тогда странникам и чудесно избавил их от страшной беды и опасности».
История о том, как Элевтера пыталась в виде мести сжечь христианский храм в Мирах, по сути — кафедральный собор города и епархии, напоминает мифы Древней Греции. Она настолько же исторична, насколько можно поверить в реальность существования самой богини. Однако и такие истории встают в один ряд с теми, которые можно подтвердить историческими документами, включая рукописи, книги, архитектурные объекты или археологические артефакты.
Существование капища Элевтеры или посвященного ей храма в Мирах медленно и верно изучается и косвенно подтверждается, благодаря трудам различных ученых. Однако не всегда так, как бы хотелось. То есть открываются уникальные страницы истории, показывающие символичность и загадочность некоторых аспектов бытия того времени.
Одним из примеров такой мистической запутанности является осознание того, что в Мирах Ликийских мог быть вовсе не храм Артемиды Элевтеры. Точнее сказать — там вообще не было храма. А существовало древнее капище, на месте которого росло старое дерево (кипарис), которому, собственно, язычники и поклонялись.
Но могло быть все по-другому. Когда-то, первоначально ликийцы (малоазиаты) построили здесь капище для поклонения богине-матери, где сажали священное дерево, которое росло столетиями. Затем на этом месте, может быть, даже и возвели храм этой неизвестной нам богини. А уже греки назвали ее Элевтерой (слово греческое, хотя имеет старые корни), позднее совместив ее со своей богиней Артемидой. И именно греки построили тут позже свой античный храм Артемиды Элевтеры.
Не случайно А. Тахо-Годи напоминает, что «в Троянской войне она вместе с Аполлоном воюет на стороне троянцев, что указывает на малоазийское происхождение богини». Да, Троя, стоявшая на пути из Ликии на север, в сторону будущих столиц Римской империи, была под защитой Артемиды, напоминая о ее возможном «происхождении» не из классической Греции.
Вспомним «Илиаду» Гомера еще раз, когда речь идет о Троянской войне.
Горе такое на них Артемида богиня воздвигла,
В гневе своем, что Иней с плодоносного сада начатков
Ей не принес; а бессмертных других насладил гекатомбой;
Жертвы лишь ей не принес, громовержца великого дщери...
Версий много, но они не случайны.
Некоторые считают, что храм Артемиды Элевтеры был построен в Мирах во II веке от Рождества Христова. Причем даже называется имя вкладчика-строителя. Это известный в исторической науке греческий эвергет (меценат и благотворитель) — Опрамоас (Опрамой). Он был очень богатым и знатным человеком. Весьма удачно назвала его «гражданским благодетелем» Кристина Коккиния — автор статьи «Opramoas» в «Энциклопедии Древней Истории» (Чичестер, 2013).
Два слова об эвергетах и эвергетизме. Прямой смысл этих понятий переводится приблизительно так: «свершение добрых дел». То была особенная традиция. Высокопоставленные и состоятельные люди старались распределять часть богатств в общественной жизни в пользу менее имущих. Иногда этот феномен называют «эллинистическая щедрость». В эту щедрость, правда, входили в первую очередь общественные развлечения — театры, городские удобства, частные банкеты, бани, библиотеки, гимназии и рынки. Как правило, оставлялись надписи на камне рядом с появившимися объектами, приблизительно такие: «de sua pecunia fecit» («сделано на его собственные деньги»).
Во всяком случае, мы можем сегодня сказать, что подобного рода деятельность имела три важнейших направления, связанных с разной мотивацией. Можно разделить ее на филантропическую или меценатскую (поддержка талантов, финансирование театра, гимназий), собственно благотворительную (помощь немощным, больным, нуждающимся, обремененным) и милосердие (оказание помощи раненым воинам и населению, особенно в периоды войн или стихийных бедствий).
В III столетии, когда жил святитель Николай, эллинистический эвергетизм медленно угасал. А ему на смену приходила христианская добродетель и милосердие. Вот почему мы несколько подробнее остановимся на рассказе о деятельности меценатов. Она будет связана с трансформацией самой традиции не только в период жизни святителя Николая, но и в содержании житийных текстов о нем.
Ликийский меценат
Магнат Опрамоас родился и жил в ликийском городе Родиаполис, во II веке нашей эры, не так далеко от Мир. Кстати, именно в Родиаполисе служил еще один епископ Николай. Но это было позднее, ибо он присутствовал в 518 году на Константинопольском соборе.
Среди прочих заслуженных Опрамоасом важных и почитаемых должностей и регалий выделим две. Он стал гимнасиархом в своем родном городе (покровитель образования и воспитания), а также агонофетом в Мирах и Патаре (почетный судья или распорядитель во время народных праздников, игр и иных зрелищ, объявлявший победу и награждавший победителей, а также считавшийся беспристрастным и неподкупным человеком).
Опрамоас стремился оставить после себя как можно больше надписей на камнях о своих достижениях в делании добра. «The Oxford Classical Dictionary» поясняет, что имя его «в Ликии известно по огромной надписи, выгравированной на его храмовой могиле». Впрочем, так поступали тогда почти все греки, у которых для этого было достаточно денег. У Опрамоаса они были.
И еще один фактор способствовал его известности в наше время. Это обычное везение. Многие камни мецената с надписями в разных городах Ликии чудом сохранились и донесли до нас поток бесценной информации. В большей степени его обширные тексты находятся на стенах его мавзолея в Родиаполисе (руины Херуна), рядом с городским театром (мы уже упомянули его как «храмовую могилу»). Почетное надгробие было найдено британскими исследователями Т. Спраттом и Э. Форбсом в 1842 году. Ценность греческого текста на стенах уникальна. Здесь помещены рассказы о связях между ликийскими городами, об их отношениях с римской администрацией, даже письма, адресованные Ликийскому союзу императором Антонином Пием. Правитель империи Пий был весьма религиозным человеком, не преследовал христиан, но при этом стремился возродить старые античные культы. Однако, как считают исследователи его жизни, в его время все большее количество людей обращалось почему-то к культам Великой Матери и Митры, не имеющим прямого отношения к богам античности. Не по этой ли причине так активно восстанавливал языческие храмы сам Опрамоас — современник Пия, знавший его лично?
Кроме прочих, сохранились надписи на камне, оставленные Опрамоасом непосредственно в городе Миры (IGRom. III 726). Однако из многочисленных текстов Эвергета в мавзолее Херун Родиаполиса мы как раз узнаем важный факт, связанный с храмом Артемиды Элевтеры:
«В городе Миры, разрушенном землетрясением, он воздвиг святилище Элевтеры, самое прекрасное и большое в Ликии, а также устроил празднество и игры в честь богини и самодержца».
Данный текст, ссылаясь на книгу Рудольфа Хебердея о надписях Опрамоаса, изданную в 1897 году в Вене, приводят в ссылках авторы «Жития святителя Николая в новом изложении» — А. Бугаевский и архимандрит Владимир (Зорин). В статье о святителе Николае в «Православной энциклопедии» А. Бугаевский и А. Виноградов подтверждают: «После победы императора Константина над Лицинием в 324 г. Николай разрушил до основания святилище Артемиды в Мирах, построенное в середине II в. ликийским меценатом Опрамоасом». Однако в книге Хебердея текст оригинала на древнем камне был переведен когда-то, на заре XX века, слишком прямолинейно.
Р. Хебердей (R. Heberdey, 1864 — 1936) был сотрудником Комиссии по археологическому изучению Малой Азии в Императорской (Австрийской) академии наук. Он — известный археолог и филолог, который изучил многие записи на камнях в Ликии еще на рубеже XIX-го и XX столетий. Но, вопреки приведенному переводу цитаты из его труда, можно сказать, что Опрамоас не «воздвиг» храм Артемиды в Мирах, а «восстановил» его. Сам культ богини был настолько укоренен в повседневности живших здесь ликийцев, а самой данной традиции было уже столько столетий, что вряд ли он мог начаться только после того, как некий богатый, пусть даже и уважаемый человек построил вдруг тут храм Элевтеры лишь только во II веке. Опрамоас после землетрясения 140-141 года в той или иной форме «восстановил святилище» (а такая формулировка произошедшего нам представляется наиболее приближенной к реальности, то есть не храм, а святилище; можно принять лишь как версию факт создания некоего нового храма на месте древнего, уже существовавшего капища). То, что святилище по тексту выглядело как «самое прекрасное и большое в Ликии», не означает, что оно не было таковым и ранее, до восстановления.
Опрамоас и еще один меценат, которого принято называть «Аноним» (имя его пока неизвестно, но в текстах, в числе жертвователей и благоустроителей он присутствует), помогли после землетрясения многим ликийским городам. Но более всего — Мирам. В общей сложности лично Опрамоас потратил на восстановление города огромное состояние — больше 100 000 денариев. Объектами восстановления стали театр, спортивная арена-гимназия (возможно, с крытыми постройками для тренировок), статуя (непонятно чья), росписи. Особой статьей расходов оказалась агонотезия — организация и оплата им публичных состязаний. Примечательно, что слово «агонотезия» было тесно связано с понятием «элевтерия». Игры проводились по поводу побед и свободы от кого-то или чего-то. Не случайно в надписи Опрамоаса о помощи Мирам указаны игры-элевтерии, которые также могли быть «самыми прекрасными и большими в Ликии». Игры, а не святилище! Но это лишь ассоциативное предположение для правильного смыслового понимания и перевода данного текста, высеченного по указу мецената на камне.
Известно, что Опрамоас, кроме вышеупомянутых «светских» объектов, самые большие средства вложил в восстановление святилищ — в Ксанфе и в Мирах. Он также помог в возрождении из руин храма Аполлона в Патаре, но в гораздо меньшей степени. Храм в Ксанфе — Летоон — был посвящен богине Лето и ее детям — Аполлону и Артемиде. Более того, в Ксанфе было еще и отдельное святилище — храм Артемиды. Вот до какой степени в Ликии почитали эту богиню. Летоон располагался в 4 километрах от города и был обнаружен археологами в 1960-х годах. Римский историк Аппиан рассказывал, как во время войны понтийцев и римлян царь Митридат VI решил вырубить деревья священной рощи храма, когда осаждал город Патара (88 год до Рождества Христова). Но увидел сон, который его предостерегал от этого поступка. И он испугался.
Эта история со священными деревьями в родном для епископа городе Патара дает нам еще один повод для размышлений на тему Элевтеры, ее святилища в Мирах Ликийских и его разрушения святителем Николаем Чудотворцем. Традиция священных рощ или деревьев, по-видимому, в Ликии была довольно крепкой и стойкой.
Заметим, что некоторые исследователи (J. Coulton, например) неожиданно называют святилище Элевтеры в Мирах как «Святилище Мира» («Sanctuary of Peace»). По-русски здесь название храма повторяет название города, но это не так, ибо понятно, какой мир имеется в виду. Случайно ли это? Хотелось бы получить ответ и на этот вопрос.
Работы по восстановлению Мир и святилища Элевтеры шли долго, в промежутке между 142-м и 149 годами. Отстроив кроме храма также общественные и другие строения, Опрамоас фактически возродил жизнь города. Без его затрат и трудов мы могли бы никогда не узнать такого подвижника, как святитель Николай. Ибо, возможно, не было бы ни города Миры, ни его великих обитателей...
Но Опрамоас не был основателем традиции почитания Элевтеры или Артемиды Элевтеры. Он лишь стал человеком, поддержавшим и возродившим эту традицию. Настолько, насколько это может сделать меценат, обладающий для этого большими денежными средствами. А о древности существования культа Элевтеры в Ликии говорит, например, такой факт. На одном из саркофагов I столетия до Рождества Христова была найдена надпись, предостерегающая грабителей. В тексте предусматривался штраф в пользу богини Элевтеры за нарушение целостности гробницы (R. M. Harrison).
Можно добавить к этому еще и факт существования монет, которые датируются I веком до нашей эры, на которых обозначена принадлежность городу Миры и изображен крупно бюст Элевтеры — в виде пышногрудой женщины, взирающей прямо на обладателя денежного раритета. На голове ее мы видим высокий головной убор — полос. Примечательно, что уже с тех времен Элевтера изображалась покрытой одеянием (при изображении в полный рост — с головы до земли), напоминающим жреческое.
Тут еще раз задумаешься над тем, что писал исследователь Л. Роберт (L. Robert), который считал, что в Мирах Ликийских существовало именно святилище Элевтеры, независимо от Артемиды. Именно его и разрушал епископ Николай. Да и Э. Кирстен, критикуя Роберта в тексте статьи «Артемида Эфесская и Элевтера Мирская», еще раз указывает на «неназванное, но связанное с Элевтерой святилище в надписи у Опрамоаса». Ведь Опрамоас упоминает святилище Элевтеры, а не Артемиды. Слова «Артемида» в его надписи на камне вообще нет! Случайно ли? Намеренно ли? Остается только догадываться.
Память о деятельности Опрамоаса настолько укоренилась в сознании жителей прибрежных Мир, что потом она трансформировалась здесь в почитание благотворительных заслуг, которые словно бы повторил спустя полтора столетия святитель Николай, правда, уже на христианской почве. Но об этом чуть ниже, ибо объяснение развития новой традиции почитания на месте языческого культа Артемиды-Элевтеры и поддерживающего его Опрамоаса — требует отдельного внимания.
Что разрушил святитель
Итак, мы переводим с греческого на русский имя Элевтера (Элевтерия) как «Свободная», иногда говорят и так — «Освободительница» или «Избавительница». Но все же буквально правильнее перевести его не просто как «Свободная», а как «Олицетворение Свободы». О какой свободе идет речь? Внешней — от врагов, от жестоких хозяев-рабовладельцев, от природных стихий? Или же внутренней — о свободе веры, о независимости от чужих культов? Гражданские свободы тоже могли входить в этот список.
В таком случае имя богини было символичным, оно могло объединять все эти понятия. Отсюда такая популярность Элевтеры среди жителей Малой Азии, ибо она могла способствовать свободе от всех зол, окружающих страну и особенно город, выбравший ее своей покровительницей.
Храм или святилище такой богини словно бы защищал жителей полиса от всех напастей. А жертвоприношения в нем — как считалось — помогали избежать того, что в человеческом понимании является несвободой: ограничения прав, рабства, заключения в темнице, любых насилий и прочих неприятностей, окружавших жителей со всех сторон света.
В Древней Греции и даже во времена святителя Николая, в поздней античности, проводились грандиозные праздники, которые так и назывались — Элевтерии. Связаны ли они были с богами? И да, и нет. Элевтерии представляли собой фестивали, куда стекалось много разношерстной публики. Их проводили и организовывали в городах. Само слово «Свобода» становилось смыслом такого праздника. Элевтерию могли устроить, например, рабы, которые по каким-то причинам получили освобождение. Словарь Ф. Брокгауза и И. Ефрона в начале XX века так и освещал тему: «Элевтерией назывался также ежегодный праздник отпущения на свободу рабов».
Все-таки разберемся — что понималось под словом «святилище» в Мирах. То ли храм в античном (или ином) стиле, то ли некое сакраментальное место для поклонения. Мы не случайно возвращаемся к выяснению этого вопроса. Нам нужно понять — что же именно разрушил святитель Николай и что было таким оплотом местного язычества.
Итак, храм в виде постройки или иное святилище?
Разберем оба варианта.
Предположим, что это был храм. То есть прочное каменное строение в Мирах или вблизи от города. Такое изображение мы видим на монетах III века от Рождества Христова, то есть времени, когда жил Николай Чудотворец. Мы видим дистолический храм, с двумя колоннами и портиком, скорее всего, символический, ибо по величине он явно не соответствует описаниям как «большой». Посередине храма изображена сама богиня в длинных одеждах.
Можно сделать предположение, что типичный античный храм содержал в себе статую богини. Она располагалась внутри, а может — в алтарной части или рядом со входом. Возможно, статуя была крупной. И если предположить реалистическую картину (сообразно с изображениями на монетах), то статуя была величиной с колонну портика, то есть от пола почти до потолка.
В любом случае, мы тут имеем картину того, что жители Мир поклонялись статуе богини и совершали обряды перед ней в храме ее имени.
А вот теперь вопрос. О какой богине идет речь? Нумизматы, изучающие древние монеты, считают априори, что изображена Артемида. Но надписи на монетах этого не подтверждают. Там просто нет никакого имени. Есть только слово «Миры», то есть название города.
Могла ли это быть не Артемида, а Элевтера, если на других, более древних монетах I века до Рождества Христова все-таки была надпись «Элевтера» под изображениями богини (хотя это и не были монеты Мир Ликийских)? Конечно, могла. Хотя легче всего здесь остановиться на компромиссе и сказать: это Артемида Элевтера. И все вопросы сняты...
А теперь предположим, что святилищем являлся не храм, а некое священное место, центр для поклонения, то, что мы уже не раз назвали словом «капище». Обратимся вновь к монетам того времени. И, что удивительно, мы и тут находим подтверждение своим предположениям. На монетах того же III века, выпущенных при императоре Гордиане III с надписью «Мира», изображается богиня, явно соответствующая не Артемиде, а скорее тем самым малоазиатским богиням-матерям, прародительницам всего и вся на планете. Ибо мы видим гигантское священное дерево, на вершине которого среди густых ветвей буквально сидит (живет, обитает) некая богиня. И это, скорее всего, именно Элевтера, так как Артемида в таком виде, как правило, не изображалась.
А почему тогда мы имеем два типа изображения Мирской богини на монетах? По всей видимости, потому, что сами жители так и не определились окончательно — кто покровительствует городу. Вернее, они знали, что в Мирах находится святилище уникальной, единственной и неповторимой богини Элевтеры. Но они же всегда старались заменить ее на богиню Артемиду. И так как окончательно эта замена так и не произошла, появилось двойственное поклонение, которое и отразилось в изображениях на монетах.
Самое интересное здесь — изображение богини на дереве. Вокруг нее находятся четыре персонажа. Два из них — это змеи, охраняющие дерево от тех, кто хочет его срубить, чтобы предотвратить любые поползновения врагов богини на такой поступок (видимо, такие покушения совершались неоднократно). Другие два персонажа — как раз те, кто с топорами в руках пытается уничтожить священное древо.
По все видимости, подобные тенденции происходили столетиями. Священное дерево охранялось, а какие-то враги пытались его уничтожить. Кто эти враги? Сами греки, которые пытались заменить Элевтеру на Артемиду? Или еще кое-кто, например, малочисленные тогда христиане, которые вообще были против языческих культов? Можно сказать, что оба ответа нельзя отрицать как несуществующие.
Что ж в таком случае предполагал сделать и совершил святитель Николай? Он, как пишется в житиях, буквально разрушил каменный храм, до основания, полностью, стер его с лица земли? А может, он и не разрушал храма, а просто, преодолев заклятия богини, срубил старинное священное дерево язычников? С кем боролся Николай Чудотворец, с Артемидой или с Элевтерой? Или же с Артемидой Элевтерой? Последний вариант, хоть и самый удобный для объяснения, не вяжется с вышеупомянутыми изображениями на монетах. Ибо на них нет картинки одновременно храма и дерева со змеиной охраной вокруг него.
Скорее всего, речь идет именно о богине Элевтере. Ибо храмов Артемиды в Ликии и в римском мире вообще были десятки, если не сотни. Уничтожать их в те времена было делом весьма странным. Всех не разрушишь. А вот уникального, по-своему неповторимого, очень редкого святилища Элевтеры не было почти нигде, кроме уж точно — Мир Ликийских. И это был особенный оплот языческого культа. И именно против него начал свою войну епископ Николай.
Итак, под словами «разорил сей храм скверны... разметал по воздуху» можно подразумевать более простые и земные вещи. Святитель Николай в определенный момент явился туда, где было святилище, срубил дерево, быть может, сжег его, не оставив на данном месте даже следа языческого капища. Как писал Дмитрий Ростовский, святитель предпринял свои действия, «ополчившись более на бесов, нежели на самый храм».
Симеон Метафраст в X столетии не упоминает храма как здания, называя место, где проявил себя святитель Николай, только «капищем»: «Святого, воинствующего против злых духов, посещает некое вдохновение свыше, и божественный промысл велит ему не оставить нетронутым капища Артемиды, но обратиться против него и, подобно прочим, уничтожить. Капище это, чудное своей красотой и величиной превосходящее остальные, было любимым прибежищем демонов. Потому-то святого охватила великая ненависть к тому капищу, и он смело восстал и разрушил не только все, что возвышалось над землей, но и стер его до самого основания: части, находящиеся высоко над землей, он обрушил, те же, что располагались ниже или под землей, рассеял по воздуху. Злые демоны дрогнули при приближении святого и, испуская вопль, бежали, жалуясь, что он их жестоко теснит и они принуждены покинуть свое убежище. Так святой сражался с демонами, и война эта с ними кончилась победой».
На месте старого святилища мог быть затем воздвигнут христианский храм. Для доказательств этого работают и археологи, предлагая различные варианты его местонахождения. Но оно пока не известно. Однако можно быть уверенным, что такое строительство здесь производилось, ибо известно, что до начала IV столетия христианам было трудно возводить храмы, они собирались для молитв в частных домах, на открытом воздухе или в скрытых местах вроде катакомб. Будучи последователями «недозволенной религии» (religio illicita), христиане на богослужении могли быть обвинены как участники «незаконного собрания» (collegia illicita). По источникам мы видим, что активное строительство храмов христиане начали совершать в правление Константина. А значит — действия святителя Николая были сообразны духу времени.
Здесь уместно даже привести пример, связанный с матерью императора Константина Великого — Еленой. Церковный историк Сократ Схоластик писал: «Мать царя Елена... отправилась в Иерусалим... Она начала ревностно искать гробницу, где Христос был погребен и воскрес и, хотя с трудом, однако, при помощи Божией, отыскала. А какая была причина затруднения, скажу кратко. Мудрствующие о Христовом чтили эту гробницу со времени страстей; а убегающие от Христа зарыли то место и, построив на нем капище Афродиты, поставили идола, чтобы истребить самую память о месте. В древности все это им удалось. Но матери царя дело стало известно. Сняв идола, откопав и очистив место, она нашла в гробнице три креста».
Не забудем и о том, что поговаривали, будто позднее, при императоре Юстиниане, в Константинополе именно руины храма Артемиды использовались для возведения храма Святой Софии.
И все-таки — как же могло происходить разрушение святилища Элевтеры? Вряд ли можно представить себе картину, как епископ города Миры подходит к храму (если иметь в виду, что святилище было храмом), берет какой-то тяжелый инструмент вроде молота и начинает методично бить по стенам. Может быть, конечно, вместе с ним было еще много людей, которые рушили стены, низвергали вниз статуи, разбивали большие камни. И сколько это было людей? Ведь на стороне язычников тогда находилось разве что не подавляющее большинство жителей города. Они могли сопротивляться. Многовековой культ, которому они доверяли, святилище, которому они и их предки поклонялись, на их глазах разрушали. И они вряд ли допускали такое. Легко представить себе даже схватки, бои во время событий. Стенка на стенку — разрушители и обороняющие. Массовые демонстрации или собрания, физическое насилие и прочие действия толпы…
Так ли это все было?
Или святитель Николай, вооружившись пилой и топором, самолично пошел рубить священное дерево Элевтеры? И никто даже не сопротивлялся? Никто не поспешил предотвратить разрушение, защитить свое верование?
А где же были жрецы? Где были служители и охранники, языческая паства? Разве они стояли в стороне и наблюдали?
Когда пытаешься представить себе это, то понимаешь, что рассказ о разрушении святилища Артемиды Элевтеры в житиях — это лишь символическое изображение того, что было на самом деле. События могли происходить не в один-два дня, а довольно протяженное время. Месяцы или годы.
Одно можно допустить наверняка. Разрушение святилища Элевтеры в Мирах Ликийских могло состояться только после завершения гонений на христиан и после воцарения и утверждения в силе императора Константина Великого. До этого язычество обладало безраздельной властью. Ничего подобного, кроме словесного обличения, святитель Николай сделать бы не мог. Этого бы просто не допустили отцы-руководители города.
Значит, деяние епископа Николая действительно произошло после 313 года, после освобождения святителя из тюремных застенков, и было связано с политикой императора, которую Константин затем сформулировал в своем «Поучении» (иногда его называют «Поучением об идолопоклонническом заблуждении»), документе, где определялись отношения власти с язычеством. Он был разослан по его указу всем архонтам Восточной Церкви. Император, таким образом, признал античные и прочие языческие капища заблуждением.
Отдельное «Поучение» Константин Великий отослал историку Евсевию Кесарийскому, современному святителю Николаю, где, рассуждая об одном из важных для христиан священных мест, сформулировал: «Место, носящее имя Маврийского дуба, где, как известно, жил Авраам, всячески бесчестится нечестивыми, что при этом дереве поставлены достойные совершенного истребления идолы, что вблизи него устроен жертвенник, на котором постоянно приносятся нечистые жертвы. Так как все это несообразно ни с настоящим нашим царствованием, ни со святостью упомянутого места, то я считаю нужным известить вашу честность, что мы грамотой объявили... чтобы и идолы, сколько их найдется на упомянутом месте, были немедленно преданы огню, и жертвенник был разрушен до основания, и чтобы все, кто после нашего повеления дерзнет совершить там какое-либо нечестие, приговаривались бы к казни».
Евсевий Кесарийский в своем труде «О жизни Константина» так описал изменения в сознании людей того времени в сторону приятия христианства: «Прежние суеверные люди, увидев собственными очами обличение своего заблуждения и на самом деле узрев пустоту бывших повсюду храмов и идолов, либо обращались к спасительному учению, либо, и не делая этого, стали презирать суетность своих предков, смеяться и насмехаться над древними богами, которых они признавали раньше. Да и как было им думать иначе, видя величайшую мерзость, скрывавшуюся под внешним образом идолов?.. Открыт был свободный вход во всякую мрачную пещеру и во всякое тайное убежище, места неприкосновенные и недоступные, самые внутренние части храмов исхожены воинами».
Именно в этот момент, после получения от императора косвенного разрешения на активные действия, началось некоторое наступление на язычников и в Ликии. А святитель Николай одним из первых поспешил осуществить разрушение святилища в Мирах. Тогда события могли иметь тот самый характер, который обрисован в его житиях, где (как у Дмитрия Ростовского) указывается, что он «разорил сей храм скверны, сравнял высокое его здание с землею и самое основание храма, бывшее в земле, разметал по воздуху».
Не очень этично? Жестко? Откровенно? Решительно? Да. А что поделаешь, когда речь идет о душах людей и об их спасении.
Два Николая
Необходимо заметить, что историю с возможным разрушением святилища в виде дерева некоторые исследователи относят к другому времени и другому человеку. Речь идет о епископе Николае Сионском, жившем в VI веке в Мирах Ликийских. Итальянский ученый Микеле Баччи, в статье об иконографии святителя Николая, пишет так: «Соперничество между почитателями святителя Николая и приверженцами культа Артемиды Элевтеры драматично описано в агиографических источниках и отразилось в иконографии (это соперничество проявляется в деяниях святителя Николая, который разрушил святилище и сверг идолов Артемиды...). Например, любопытна связь между изображением на монетах священного дерева, которое символизирует богиню, и иллюстрацией эпизода, восходящего к Житию Николая Сионского, когда святой рубит Плакомский кипарис, в котором обитал бес. Впоследствии место паломничества переместилось от находившегося здесь языческого храма к гробнице святого Николая».
Другой епископ Николай в связи с историей о разрушении святилища упомянут и в древних житиях. В известной книге Густава Анриха (Лейпциг, 1913) приводится такой текст из «Vita Nicolai Sionitae» («Житие Николая Сионского»), восходящий предположительно к VI столетию: «Однажды... в Сионский Монастырь пришли несколько человек и попросили помочь Николая избавиться от духа нечистого идола, который поселившись на священном дереве, находящемся на их земле, уничтожал жителей деревни вместе с их землями. Ранее, попытка человека, который хотел срубить дерево, закончилась смертью от собственного топора. Вокруг дерева собралось 300 человек желающих посмотреть на происходящее, но ни один из них не пытался помочь срубить дерево. Николай совершил молитву, перекрестился и 7 раз ударил дерево острым топором. Дерево вздрогнуло, испугав толпу, и рухнуло на землю. Дух дерева возопил тогда: „Горе мне, прогнал меня Николай из дома моего в этом кипарисовом дереве. Нет мне пристанища теперь ни в доме моем на священном дереве, ни во всей Ликии”...»
Присоединяется к ним и А. Виноградов, автор статьи о Николае Сионском в «Православной энциклопедии». «Однажды, — пишет он, — к нему пришли жители Плакомы с просьбой срубить священное дерево, в котором поселился нечистый дух, вредивший людям. Николай изгнал беса за пределы Ликии, срубил дерево, распилив его на куски». Однако это никак не отрицает факт того, что рубить языческое древо мог и святитель Николай Мирликийский задолго до Николая Сионского. Во-первых, священное дерево (роща) Элевтеры существовало и при Николае Чудотворце. Подтверждение тому — вышеупомянутые нами монеты с ее изображением на древе, которые датируются временем правления Марка Антония Гордиана (Marcus Antonius Gordianus), известного в историографии как Гордиан III. Он был римским императором между 238-м и 244 годами. Тогда же и выпускались эти монеты с древорастущей богиней и надписью «Мира». Мог ли знать об этом будущий святитель Николай, который родился спустя 2-3 десятилетия после появления этих монет? Вызовет лишь улыбку ответ «нет»...
Естественно, что святитель Николай Чудотворец мог и, скорее всего, срубил священное дерево поклонников Элевтеры. Ибо он разрушил святилище полностью, до основания. Мог ли то же самое совершить Николай Сионский в VI столетии? Конечно же, мог. Ибо сопротивление язычников наверняка было серьезным, оно время от времени возрождалось. Древо могло прорасти вновь, почитание его продолжалось. А далее — все известно. Хотя Николай Сионский лишь изгнал «нечистого духа, вредившего людям», что представляется менее масштабным деянием, нежели полное разрушение важнейшего для язычников святилища, которое было произведено святителем Николаем на два столетия раньше.
Священный кипарис
Вряд ли кто-то из исследователей сомневается, что священным древом язычников в средиземноморской античности был кипарис. Обиталище богини Элевтеры в Мирах также было связано с кипарисом. Имеется много историй и рассказов из древнегреческой мифологии об этих деревьях, которые росли и при этом стояли не падая на протяжении нескольких столетий.
Кстати, для богини Артемиды кипарис считался «своим деревом». Стрелы из ее колчана, которыми она поражала зверей (и людей), были кипарисовыми. Когда строили знаменитый храм Артемиды в Эфесе, то в качестве деревянных деталей использовали кипарис. Не исключено, что аналогично поступили и при построении (если таковое было) храма Артемиды Элевтеры в Мирах.
Мистическое значение кипариса заметили еще во времена ассиро-вавилонских жрецов, предполагая дерево символом богини плодородия. Финикийцы поклонялись ему как Древу Жизни, утверждая, будто знание об этом священном растении их предкам передали боги. История юноши Кипариса и Аполлона — лишь малая часть того, с чем связываются мифологические значения образа священного древа.
Современные ученые говорят, что ныне живущие виды кипариса на самом деле очень давнего происхождения. Поразительно, но очень древние, ископаемые и даже их хорошо сохранившиеся остатки встречаются уже в третичной формации! А это миллионы лет до нашей эры.
Будучи в большинстве своем вечно зеленым растением, кипарисовое дерево действительно выглядит как неумирающее, как древо постоянной жизни. Ведь один только кипарис в Средиземноморье мог пережить с десяток поколений людей. Сам Плутарх однажды рекомендовал все законы страны обязательно писать на кипарисовых досках.
Древние египтяне изготовляли саркофаги из кипариса, зная, что в стволах содержится много смолы, которая предохраняет его от гниения. Поэтому кипарисовое масло применяли для бальзамирования мумий.
В христианской традиции кипарис также важен. Часто из этого дерева изготовляют церковную утварь, в том числе — кресты и нательные крестики, доски для икон, четки, ковчежцы и даже раки для особенных святых.
Однако не меняющая цвета листва кипариса для греков стала символом печали. Это дерево ассоциировалось с кончиной и похоронами. Ветви кипариса возлагали на гробницы усопших или внутрь их, у могилы сажали кипарисовые деревца, украшали ими дом умершего.
Не являлся ли кипарис в Мирах Ликийских именно символом упокоения? Не находился ли он как святилище у какого-то большого городского кладбища? На эти вопросы еще следует найти ответы.
Вот на каком дереве «обитала» богиня Элевтера. Вот что охраняли змеи, не подпуская к стволу людей с топорами.
Так рубить или не рубить?
Эстет-материалист скажет: не трогайте красоту мира, оставьте в покое природу.
Духовный человек заметит: смотря для чего произрастает данное дерево и кем культивируется.
Все, даже самое лучшее, можно испортить, если оно кем-то и зачем-то осквернено. Недаром это так проникновенно и точно заметил святитель Василий Великий, можно сказать, почти современник Николая Чудотворца: «Если видишь, что живущий в язычестве или отторгнутый от Церкви какою-либо превратною ересью целомудрен по жизни и во всем прочем старается о нравственном благочинии, то тем паче ты напрягай свое старание уподобиться плодоносной смоковнице, которая собирает силы из приближенных к ней диких смоковниц, перестает истаивать и тщательнее питает свой плод».
Смысл истории со святителем Николаем
Упомянутая Плакома (Plakoma) для нас интересна потому, что это возможное место, где само святилище и находилось. Где располагался храм Элевтеры в Мирах? На этот вопрос пока никто не может ответить определенно. Возможно, как и в Ксанфе — не в городе, а на некотором и довольно немалом расстоянии от него. Археологи в настоящее время пытаются найти его остатки, что в еще большей степени приоткроет нам страницы из жития епископа Мир Ликийских. А ведь это могло быть и место, где позднее воздвигли храм в память о самом святителе Николае! Ничто не отвергает и такую вероятность.
Плакомой называлось одно из главных мест в городе, где происходили важные события или активная повседневная жизнь. Нечто вроде центральной площади, выносного центра, точки, куда стремились все жители во время празднований, читки указов или произведения казней. Такая площадь — «плакома» — могла находиться вовсе и не в центре города, а на его окраине. И даже на довольно большом (до нескольких километров) расстоянии от него. До плакомы требовалось дойти, не спеша, сосредоточенно, с достоинством, — на поклонение или на широкую ярмарку.
По этой причине почитаемые храмы, даже крупные по своим размерам, порой строились на расстоянии от центра городов. Так появлялось отдельное священное, удобное, культовое, активно посещаемое и привлекательное место в античном полисе.
Иногда некоторые современные исследователи предполагают, что Плакома — это название какого-то поселения рядом с большим городом. Даже в приведенном Густавом Анрихом житии X века указано: «Однажды из деревни Плакома в Сионский Монастырь пришли несколько человек и попросили помочь Николая избавиться от духа нечистого идола». Но, скорее всего, это не так. Плакома — это, повторимся, городская площадь и окружающее ее пространство — или в самом городе, или принадлежащая ему. И это не название места, а его определение. Как если мы говорим о городской площади, что она площадь. Но ведь это не значит, что у нее есть название «Площадь».
Где находилась плакома Мир Ликийских? Скорее всего, там, где находился и древний храм-святилище. Один из исследователей предполагает, что плакома и святилище располагались между Мирами и его городским портом Андриака. А это почти три километра. Пожалуй, археологам следует вскрыть все это пространство. Тогда, может быть, наступит ясность. Но между тем отсутствие остатков храма Элевтеры делает не менее вероятной версию о том, что его не было вовсе, а было лишь священное дерево и место, располагавшееся в плакоме.
Эрнст Кирстен в статье «Артемида Эфесская и Элевтера Мирская» пытается разъяснить это так: «Плакома обычно — мощеная зона, как это бывает на агоре в городе, похожая на эмболону (часть античного гипподрома — К. К.-С.)... в окрестностях побережья, но также и за стенами древнего города (и, возможно, даже со своими стенами), ставшее, как locus nundinarum (местный рынок — К. К.-С.), в окружающей среде местом встречи городских и сельских жителей, обмена товарами (также и с приезжими незнакомцами). Это пригородный рынок, как в истории Кирилла и Мефодия, которые у ворот Фессалоник на местном рынке могли обучать славянскому языку крестьян или приезжих торговцев, в то время как в городе говорили по-гречески... Именно в этом смысле Плакома указывается в легенде о трех полководцах (Stratelatai), которая связана с епископом Николаем. Варианты текстов, включая латинские, рассказывают о том, что имперский флот совершил карательные действия против внутренней Фригии в Андриаке, которая тогда находилась в 3 римских милях от Миры».
Место между Мирами и портовым городком Андриака становится для нас все более загадочным и притягательным с точки зрения подтверждения или развития истории о разрушении святителем Николаем языческого святилища Элевтеры, даже если это была и Артемида Элевтера. Да и если богиню не называли Артемида Мирская, значит храм был вне города, где-то неподалеку или даже на почтительном от него расстоянии. Поэтому его не могут никак найти.
И все-таки, если еще пристальнее приглядеться к истории о разрушении храма Артемиды или Элевтеры в Мирах Ликийских, то можно заметить кое-что интересное, связанное с заменой языческих культов христианскими традициями. И здесь фигура святителя Николая снова выходит на первый план.
Хорошо известны факты, когда на древних языческих капищах целенаправленно строили затем христианские храмы. Но этого было мало, чтобы заместить в сознании людей одну религиозную традицию на другую, часто требовалось еще кое-что. Например, изменение в сознании и даже в объеме знаний людей об окружающем их мире.
Что имеется в виду? Да то, что в головах жителей должен был произойти буквально переворот. Христианские традиции не просто заменяли античные, языческие, а в результате трудов духовных подвижников словно бы произрастали внутри их, вытекали из них, являлись их новой, пусть даже совершенно иной, но интерпретацией.
Исходя из такой постановки вопроса мы можем увидеть, что многие события или поступки святителя Николая были совсем не случайны. Большинство его деяний или чудес были связаны с очень древними традициями. Только теперь они совершались не языческими богами, а реальным человеком — епископом христианской церкви в Мирах, святителем-чудотворцем.
Посмотрим на эти удивительные параллели и, следуя словам Пушкина, заметим различные «странные сближения», которые можно легко зафиксировать среди исторических событий и явлений рубежа III и IV столетий в Мирах Ликийских.
Артемида Элевтера, как мы помним, была девой. Обет безбрачия для нее был священным, и даже более того — мог погибнуть тот, кто на него посягал. А разве чудо о девах-дочерях одного из жителей города, которых епископ Николай уберег от блуда и нечистоты, не является действием, глубоко связанным с этим языческим культом? Действием, замещающим его, показывающим, как один человек доброй воли может помочь другому человеку — по-христиански и безвозмездно, а не в виде помощи некоей богини, которая к тому же требовала для осуществления своих услуг особенных жертвоприношений.
Е. Аничков в труде «Св. Николай и Артемида Эфесская» писал: «Обращу внимание еще на одно сближение, на котором, однако, не стану настаивать, хотя оно и просится под перо. У св. Николая есть одно чудо, где он оказывает покровительство девушкам, которым предстоит участь продажных женщин. Быть может и здесь можно видеть отзвук тех празднеств, который заменил день нашего святого? Их гетерический характер наводит на это сближение».
Позднее, во времена почитания святителя Николая, в дни празднования его памяти будет происходить еще один стихийный и весьма странный праздник, называемый Розалии. Это особенное действо-торжество совпадало с торжествами невест, то есть девушек «на выданье». Именно чудо с незамужними девушками, получившими от святителя Николая деньги-приданое для свадеб, буквально совпадало с такой тематикой языческих торжеств. И это, без сомнения, было связано с культом Артемиды Элевтеры.
Совпадение? Мы так не думаем...
В этом смысле святитель Николай даже заменил в сознании людей деятельность меценатов-эвергетов, поклонников языческой богини, но при этом выдававших в качестве помощи приданое для дочерей из бедных семей. Так делал упомянутый нами выше Опрамоас. Другие эвергеты, кроме Опрамоаса, также выдавали подарки невестам. Это было частью традиционной благотворительности. А разве не это же самое делал святитель Николай? Разве не об этом повествует рассказ о его чуде?
Святитель также раздавал зерно во время голода. Буквально повторяя деяния Опрамоаса, который поддерживал правильное распределение зерна в Ликии.
Так в Мирах появился новый образ благотворителя-христианина.
Вспомним еще, что эвергеты, и в первую очередь тот же Опрамоас, давали средства необеспеченным семьям для похорон родственников. Не случайно здесь также отождествление почитания святителя Николая с культом поклонения предкам в античное время. А такой праздник, как мы уже знаем, и называли Розалий (Росалий, Россалий). И есть интересные предположения, что весенний праздник святителя Николая закрыл, заменил собой позднее языческий праздник Розалий.
Историк Аничков пишет: «Но, так или иначе, мы на основании только этого одного места не можем объяснять праздник Россалий как христианский праздник, отличный от хорошо нам известного языческого. Итак, в Мирах существовал старинный языческий праздник приблизительно около того же времени, когда празднуется весенний праздник св. Николая».
Розалий, или праздник роз, был частью культа поминовения умерших предков в римский период. В такой день возлагались на могилы венки из роз. Причем в языческом сознании запросто предполагалось, что семейные предки могли выходить из могил и даже принимали участие в ритуальной трапезе со здравствующими потомками. Розы здесь были важным символом. На славянской почве позднее возникнет праздник «Русалий» или «Росалий», но отличный от античного.
Русский исследователь А. Веселовский в своей статье «Из поэтики розы» (1898) замечает: «Роза — символ смерти... Весной не только обновляется все живущее, но и усопшие, души предков временно оживают... И для них наставала весна, расцветала роза: весной, когда совершались по них поминки, на римской тризне (escae rosales) главную роль играли розы; их делили между присутствовавшими, гирляндами украшали гробницы; обряд этот называли Rosaria или Rosalia».
И это удивительно, что весенний обряд совпадал с праздником памяти святителя Николая. Не просто так. Говорили, что будто бы сам святитель приходил на эти празднования. Зачем? Вот тут-то и скрыта главная загадка. Святитель был близок к чаяниям простых людей. А чтобы донести до них учение Христа о Спасении и Воскресении, необходимо было показывать на примере, объяснять, убеждать, а значит — быть близко к бытовой народной жизни.
Перу Вячеслава Иванова принадлежит стихотворение «Розалия святого Николая» (1911). Кстати, посвящено оно было исследователю жизни святителя Николая — профессору Е. Аничкову.
В Росалии весенние
Святителя Николы
Украсьте розой, клирики,
Церковные престолы,
Обвейте розой посохи,
Пришельцы-богомолы!
Пусть роза мирликийская
Венчает хор свирельный,
Лачуги бедных рыбарей,
Их невод самодельный,
И снасти мореходные,
И якорь корабельный.
И розами по кладбищам
Усопших одаряйте,
И в розах с домочадцами
За кубком вечеряйте:
Приблизятся ли родичи, —
Дверей не затворяйте.
Е. Аничков, адресат посвящения, по этому поводу писал: «В двух чудесах есть упоминание о том, что люди торопились в Миры на праздник св. Николая... Известия о таком празднике мы действительно и находим в житии св. Николая — это праздник Русалий... К сожалению, однако, во всех известных списках жития этого типа то место, где говорится о Россалиях или Руссалиях, испорчено и оно носит какой-то странный характер (здесь упоминаются два Николая, поэтому есть некоторая путаница в тексте Аничкова — К. К.-С.): „Когда наступило время Руссалий предка нашего святого, Николай пошел в митрополию на собор”, т. е., так же, как и при рассказе о голоде, в житии, изданном арх. Леонидом, сам святой оказывается участвующим в соблюдении языческого праздника. Странно также это неожиданное появление второго, более старого св. Николая... На основании приведенной выдержки мы должны предположить одно из двух: или к старому языческому празднику был приурочен святой и таким образом создалось это полуязыческое название... или списчик этого жития прибавил к Россалиям слова „предка нашего святого” потому, что ему показалось странным участие святого на языческом празднике».
Здесь необходимы разъяснения. Их в свое время дал архимандрит Антонин (Капустин), написавший важную статью «Св. Николай, епископ Пинарский и архимандрит Сионский». Он, во-первых, считал, что Россалии с участием епископа Николая Сионского происходили в VI столетии не только весной, но и зимой, во время зимнего поминания святителя, около 6 декабря. А во-вторых, он совмещает их с собором епископов (или священнослужителей), который всегда происходил во время таких Россалий.
Вот что он пишет, ссылаясь на Ватиканскую рукопись «Жизни и деятельности во святых отца нашего Николая (архимандрита) бывшего архиепископа города мирейцев» (Николая Сионского): «Когда наступило время Россалий предка нашего святого Николая (здесь как раз имеется в виду святитель Николай Чудотворец — К. К.-С.), сошел в митрополию мирскую на собор Божий раб Николай: и помолившись и повидав святых и честных отцов и отслужив вместе с святым во Христе собором: и целовав всех, и преподав всем мир, возвратился в свой святой монастырь».
То есть спустя два с лишним столетия в Мирах Ликийских совершалось празднество, во время которого не только бушевали стихии, но и происходил важный церковный собор (съезд), на котором решались текущие вопросы жизни христианских общин.
«„Россалии” св. Николая старшего, — продолжает архимандрит Антонин Капустин, — правились, конечно, 6 числа, в день воскресный. Святитель пинарский не в тот же день, конечно, возвратился в свой Сион, и, вероятнее всего, не в первую затем среду (9 декабря) преставился».
В примечаниях автор статьи добавляет ясности в текст, объясняя, что из себя представляли по сути Россалии святителя Николая: «Фальконий полагает, что этим именем называлась когда-то у греков Пятъдесятница... Как бы то ни было, только здесь писатель очевидно употребляет слово это в смысле вообще праздника или дня памяти... Теперь открывается, что в Мирах совершался большой праздник св. Николая, и что этот св. Николай был предок писателя. После сего не остается, кажется, сомнения, что тут дело идет о великом святителе и чудотворце мирликийском Николае, современнике Диоклитиана (так в цитате — К. К.-С.) и Константина... Вероятно, это был не собор (поместный или областной), а просто собрание епископов области на праздник своей столицы. Обстоятельство, что ко дню памяти св. Николая в Миры съехались (или, может быть, ежегодно съезжались) епископы областные (синод), снова показывает, что это был праздник кафедры мирликийской или одного из ее архиереев».
Вот такой странный праздник существовал в Мирах Ликийских в память о Николае Чудотворце...
Это немного не вяжется с тем, как представляли себе это историк Е. Аничков и поэт Вячеслав Иванов, который в другом стихотворении образно представил себе его таким:
Вина, веселий и своеначалий
И навиих гостин пришла пора —
Дни майской розы, праздники Розалий.
Несут невеста и жених с утра
На кладбище цветочные корзины;
Погасло солнце — хоровод, игра,
Семейный пир в венках. Уж в домовины
Живые шлют гостей. Приспел конец
Веснянкам. У невесты вечерины:
Идти заутра деве под венец.
Подытоживая рассуждения на данную тему, мы приходим к выводу, что святитель Николай своей деятельностью и даже можно сказать — своей личностью заменял в сознании будущих поколений жителей Мир Ликийских то, что было значимым для них в виде языческих античных культов. Можно добавить к этому наше предположение, что позднее, когда часть мощей святителя Николая попадет в Венецию и они будут положены в храме на острове Лидо, это почти совпадет с новым этапом карнавальной традиции, которая начнет развиваться там с наибольшей силой. То есть воспоминания и ассоциации с Розалией-Россалией в Ликии словно бы сольются с поклонением и почитанием самого святого. Указ о карнавалах в Венеции (но не появление самого карнавала, естественно, традиция которого была намного древнее) вышел в 1094 году, а мощи святителя прибыли сюда между 1097-м и 1100 годами, возможно, как раз для поднятия традиции на более высокую христианскую высоту. Ибо карнавал хоть в основе своей и содержал языческие ритуалы, но его контролировали христианские священнослужители. И тут образ Николая Чудотворца стал настоящим подспорьем и подарком для жизни процветающего и развитого по тем временам венецианского города. Своим присутствием таким образом святитель Николай — Заступник — словно бы «смягчал» греховность происходящего на карнавале.
Вячеслав Иванов хорошо понимал тему смены эпох, переделывания душ, когда в жизнь людей вносились новые параметры и правила. Поэтому он видел неразрывную преемственность и связь между античным язычеством и христианством. Он писал в своей статье «Религия Диониса» в 1905 году, что неудержимая природная стихия того времени «была тою нивой, ждавшей оплодотворения христианством; она нуждалась в нем, как в крайнем своем выводе, как в последнем своем, еще недоговоренном слове».
И снова обратимся к Аничкову. «Это, конечно, еще подтверждает нашу гипотезу о замене языческого праздника днем св. Николая. Праздники Руссалий и Матери богов колеблются... Можно утверждать только то, что оба эти праздника весенние и приблизительно подходят к тому времени, когда празднуется теперь св. Николай. Но отсутствие положительных данных о том, сходились ли в Ликии эти праздники к началу мая, не есть доказательство противного; нас может удовлетворить и возможность этого совпадения, возможность, отрицать которую трудно... Постепенность замены языческого культа христианским может считаться доказанной, если только нам удастся показать, какие атрибуты, какие свойства унаследовал святой от своих дохристианских предшественников. В моем исследовании о св. Николае я уже искал источники основного свойства этого святого — его деятельности как спасителя на водах и укротителя бурь».
Не случайно Аничков вспомнил здесь о покровительстве святителем Николаем всех, кто плавает по морям. Гавань Андриака и град Миры были надежным пристанищем для кораблей. Сюда, в центр святилища Элевтеры, стекались многие люди, которые поклонялись покровительнице жизни. А святитель Николай своими чудесами «перекрыл» важность языческой богини. Сюда стали стекаться люди, но уже для другого поклонения.
А еще здесь можно вспомнить о покровительстве лошадям. Странная ассоциация, но реальная. Ведь во многих странах святой считается тем, кто властвует над лошадиным нравом, помогает в управлении этими животными. Смотрим в очередной раз у Аничкова: «То же самое можно сказать и о роли св. Николая, как покровителя лошадей: сельскохозяйственное объяснение есть опять-таки обстоятельство побочное, дающее жизненность мифологическому представлению». Историк основывал свои выводы, ссылаясь на труд «Святой Николай» немецкого писателя и филолога Ignaz Vinzenz Zingerle (по-русски его, с легкой руки словаря Брокгауза и Ефрона, называют Игнатий Цингерле). Он был опубликован в 1890 году. Профессор университета в Инсбруке утверждал, что объяснение покровительства святителя Николая лошадям следует искать в странной особенности народной психики, заставляющей водяных богов покровительствовать лошадям. И заключал: «Артемида... как все морские божества, была также и лошадиное божество».
А затем им стал в народном сознании — святитель Николай. Вот так и происходила смена приоритетов...
Итак, Артемида — хозяйка леса, Элевтера — покровительница свободных стихий, все было повержено, священные рощи срублены, стихию поместили в рамки нового духовного осознания жизни. Исследователь Эрнст Кирстен в статье «Артемида Эфесская и Элевтера Мирская, с оглядкой на Николая...» потому и включил в название понятие «с оглядкой на Николая», ибо дальнейшая судьба Мир Ликийских, самой Ликии, Римской империи и мировой цивилизации вынуждена была пойти другим путем развития. А указателями этого пути становились как раз такие подвижники, как святитель Николай Чудотворец, заслонявшие собой и своими трудами уходящие в прошлое устои языческого существования...
Впрочем, легенд было много. Не случайно Кирстен написал: «И вот теперь даже Николай раскачивает срубленное дерево. Должны ли мы сказать теперь: он становится покровителем Рождественской елки?» Мы видим в этой фразе замечание, что не следует спешить с выводами, а также ироничный намек на будущего Санта Клауса, новогоднего героя нашей современности, в которого в народном сознании, спустя столетия, превратится святитель Николай.
Санта Клаус — не Дед Мороз
Нынче в христианском и в так называемом постхристианском мире — на Западе и на Востоке — во время Рождественских и новогодних торжеств главным героем является святитель Николай, получивший имя Санта Клаус (Santa Claus). Преддверие Нового года теперь без Санта Клауса, можно сказать, и не праздник. Так уж повелось в последние столетия. Теперь уже и в России, которая, правда, все еще прочно находится под влиянием и гипнозом проявившегося в своей полноте при советской власти языческого Деда Мороза с его неизвестно оттуда взявшейся «внучкой» — Снегурочкой. Ведь у Снегурочки, ежели она внучка, должны были быть родители, то есть — дети Деда Мороза! А у того, естественно, должна была быть жена! Где все эти родственники, кто они? «Не важно», — отвечают прагматики. Детям хорошо, забавно — ну и ладно!
Однако еще в дореволюционной России хоть и не повсеместно, но вошел в обиход добрый Рождественский дедушка Святой Николай. Однако теперь о нем забыли.
Автор данной публикации специально пишет Санта Клаус без дефиса (Санта-Клаус). Слияние двух слов воедино, по нашему мнению, искажает смысл, принижая значение понятия «санта» — «святой». Это важное само по себе слово. Оно существует независимо. И не может быть просто приставкой к имени.
Как мы уже говорили, в Европе и Америке нынче вместо полного имени Санта Клаус употребляют упрощенное — Санта. О самом святителе Николае как будто забыли. Все ждут подарки от Санты. А это, возможно, уже даже и не святой Николай, а так — просто хороший человек, добрый дедушка, но не конкретный, уж слишком почитаемый и вполне реальный исторический герой.
Откуда появилась новогодняя традиция, связанная с Санта Клаусом, и кто был создателем легенды о нем?
Начнем с голландцев. В XVII столетии (поговаривают, что это случилось в 1626 году) один отважный капитан отправился в плавание по Атлантическому океану из Амстердама в сторону Америки. Лучше всего это описал выдающийся американский писатель Вашингтон Ирвинг в своем произведении «Ироничная история Нью-Йорка от Дитриха Никербокера» (Humorous History of New York, by Diedrich Knickerbocker). Некий Дитрих Никербокер — псевдоним Ирвинга Вашингтона (тоже с голландскими корнями) — посвятил свое произведение истории возникновения первых голландских поселений на территории современного государства Соединенные Штаты Америки, рассказав об этом с легким юмором.
Автор преднамеренно опубликовал свою «Историю» в день святого Николая — 6 декабря 1809 года. В качестве прелюдии он почти месяц проводил рекламную кампанию, чтобы разжечь аппетит общественности. Сыграл здесь свою роль и псевдоним Никербокер, так как это имя буквально означает «Детский пекарь». Иронизировал он над Нью-Йоркским историческим обществом, с которым у него были непростые взаимоотношения.
По мнению автора известных трудов, посвященных Санта Клаусу, американского исследователя Чарльза У. Джонса (C. W. Jones, «Knickerbocker Santa Claus»), «Ирвинг присоединился к Обществу при составлении „Истории”, по-видимому, для сбора материала... Но тот, кто пришел посмеяться, остался молиться. Как пишет биограф Ирвинга, профессор Стэнли Уильямс, процесс написания этой милой сатиры заинтересовал автора в изучении истории, так что из-под его пера в конце концов вышли его Колумб, Астория и Вашингтон (перечисляются главные труды Вашингтона Ирвинга — К. К.-С.). Он также научился молиться за своего святителя Николая; так что он был главным ответственным за основание в 1835 году Свято-Никольского общества. Без Ирвинга не было бы Санта Клауса».
Мы видим по рассказу Ирвинга, что именно голландцы первыми заселили знаменитый Манхэттен, не подозревая, что он станет центром красавца Нью-Йорка. Именно они продали этот остров позднее за бесценок. Но при этом колдуны сыра и тюльпанов успели создать еще кое-что — традицию, о которой мы здесь повествуем.
Вашингтон Ирвинг пишет:
«Корабль, на котором отплыли эти выдающиеся искатели приключений, назывался „Goede Vrouw”, то есть „Добрая домохозяйка”... Корабел, человек благочестивый, не захотел украшать судно изображениями идолов — Юпитера, Нептуна или Геракла (дурной языческий обычай, ставший причиной многих кораблекрушений), а поместил с крепкой молитвой на нос корабля красивую статую св. Николая, с низкой широкой шляпой, короткими фламандскими штанами и длинной курительной трубкой, достигавшей бушприта... Плавание было необыкновенно успешным, ибо „Добрая домохозяйка”, шедшая под особым покровительством почитаемого Св. Николая, казалось, обладала особыми навигационными достоинствами. Вплыв в устье реки Гудзон, они насмерть напугали местных индейцев, тут же сбежавших. Вдохновленные подобной непредвиденной победой, наши герои сошли триумфально на сушу, подобно испанским конкистадорам... Завороженно оглядевшись, они решили, что сам блаженный Никола привел их в такое чудное место ради основания новой колонии... Благоустроившись в новом прекрасном месте и обеспечив себя всем необходимым для удобной жизни, они вспомнили, что следует возблагодарить доброго Николу за его ценное покровительство. С этой целью внутри форта они срубили часовню, посвятив ее св. Николаю. Угодник в ответ взял под свой патронаж весь город Нью-Амстердам (будущий Нью-Йорк — К. К.-С.), и с той минуты (смею верить, навсегда) стал святым покровителем сего чудесного города».
А теперь главная часть рассказа Ирвинга. «В те далекие дни возникла и одна добрая церемония, до сих пор благоговейно соблюдаемая в наших старых семействах с хорошими манерами: в канун праздника св. Николая у камина подвешивался большой чулок, чудесным образом заполняемый подарками на утро. Это происходило благодаря щедрости св. Николая, всегда особо расположенного к детям».
Заметим, что если рассказ Ирвинга был издан в 1809 году, то написан и того ранее. Традиция была распространена повсеместно.
Голландцы называли святителя Николая «Синтерклаас». Отсюда и пошел Санта Клаус. Как можно заметить, голландцы-моряки видели святого в особенных одеждах, из их традиционного обихода (вспомним, как они «одели» фигуру святителя, помещенную на носу корабля). Таким его и представляли детям. То есть о епископских одеждах или античной моде забыли напрочь.
Но даже тогда по внешнему виду это был еще не тот Санта Клаус, которого мы знаем сегодня. Красно-белый дедушка появился при совсем других обстоятельствах.
Как известно, в христианской Европе 6 декабря отмечали день святого Николая (день его кончины). По старой памяти, зная о чудесах, им совершенных, — помощь деньгами девушкам, спасение трех детей и многих других, было принято в этот день привечать детей, дарить им подарки — от его имени. Протестанты в Германии решили, что никакие святые не могут ничего совершать. А потому стали раздавать подарки от имени самого Христа, в образе младенца, перенеся празднование на Рождество Христово — 24 декабря.
Период Реформации закончился, а традиция дарения подарков детям на Рождество осталась, как осталась также и память о том, что подарки приносит святитель Николай Чудотворец. Так совместилось Рождество Христово с именем святого Николая — Санта Клауса. И совместилось весьма крепко.
Вашингтон Ирвинг только начал рассказ о появлении Санта Клауса на американском континенте. Дальнейшую историю писали уже другие.
Спустя 13 лет после выхода «Истории Нью-Йорка» Клемент Кларк Мур, который преподавал литературу в Колумбийском университете, написал своим детям на праздник небольшое стихотворение — Рождественскую сказку. Сделав героем сказки святителя Николая в образе старичка Санта Клауса — более сказочного персонажа, вручающего детям подарки, он даже и не предполагал, что совершает некую революцию в традициях праздника. Говорят, что существует всего четыре оригинала этого стихотворения, написанного рукой Мура, и каждый из них теперь — большая ценность.
Что же произошло?
Стихотворение было опубликовано анонимно в городе Трой, штат Нью-Йорк, в газете Sentinel, накануне Рождества — 23 декабря 1823 года (хотя написано оно было, по мнению ученого Чарльза У. Джонса, к Рождеству 1822 года). Его доставил в редакцию друг Клемента Мура. Назвали и называют творение до сих пор незамысловато: «Ночь перед Рождеством» или «Визит святого Николая» (The Night Before Christmas or Visit from St. Nicholas).
‘Twas the night before Christmas, when all thro’ the house
Not a creature was stirring, not even a mouse;
The stockings were hung by the chimney with care,
In hopes that St. Nicholas soon would be there;
The children were nestled all snug in their beds,
While visions of sugar plums danced in their heads.
Представим здесь наш перевод данной первой строфы с английского языка на русский:
Предрождественской ночью в доме затишье,
Замерло все живое, даже шустрые мыши.
И чулочки развешаны у дымохода,
Ждут подарков, святого Николы прихода.
Дети спят, размечтавшись о завтрашнем утре,
Видят сны с мармеладками в сахарной пудре...
Сюжет стихотворения прост. Рождественской ночью, когда вся семья спит, отец вдруг проснулся от шума возле дома. Через окно он замечает не кого-то, а самого святого Николая, который летит по воздуху в санях, запряженных восемью оленями. Сани делают остановку на крыше дома. Сам Санта Клаус попадает в дом через дымоход, держа в руках мешок с подарками. Мужчина видит, как он, смеясь и радуясь, раскладывает подарки в чулки детей, которые те развесили у камина для просушки. Затем Санта Клаус исчезает через дымоход, успев пожелать счастливого Рождества!
Стихотворение произвело на читателей, особенно на детей, такое впечатление, что их родители также немедленно обратили на него внимание. В 1844 году стихотворение было издано большим тиражом. Празднование Рождества с Санта Клаусом быстро вошло в обиход.
Именно Клемент Мур придумал новые атрибуты для Санта Клауса и даже изобрел способы его передвижения. Так появились сани, летящие по небу, запряженные оленями. И даже были перечислены оленьи имена, теперь ставшие легендарными у западных христиан. Сначала они были голландскими, а затем трансформировались в английский язык. Дети обычно знают их с малых лет. Это: Dasher (Дэшер) — «стремительный», Dancer (Дэнсер) — «танцор», Prancer (Прэнсер) — «скакун», Vixen (Виксен) — «резвый», Comet (Комет) — «комета», Cupid (Кьюпид) — «Купидон», Donner (Доннер) — с немецкого «гром», Blitzen (Блитцен) — с немецкого «молния», и, наконец, самый популярный — Рудольф. Просто Рудольф!
Почему самым популярным стал Рудольф? Другие олени смеялись над ним, у него был странный светящийся красный нос. Однажды в тумане Санта Клаус заблудился, но увидел свет от носа Рудольфа. Тогда он поместил его в упряжке впереди всех, чтобы он своим носом освещал дорогу его саням.
Сказки про Рудольфа у Мура нет, она появилась позднее. Но примечательно, что другие люди стали сочинять разные новые истории вокруг Санта Клауса, подтверждая этим общенародное признание и любовь.
В Америке «Визит святого Николая» является одной из любимейших Рождественских сказок. В одном из исторических повествований о Нью-Йорке в конце XIX века отмечали, что это «возможно, наиболее известное стихотворение, когда-либо написанное американцем». Нынче стихи переложены в разных жанрах массовой культуры, известны комиксы, театральные спектакли, анимационные фильмы, игрушки и пр.
Вослед за сказкой быстро сформировался и внешний облик Рождественского старичка. Известный американский художник Томас Наст, сотрудничавший с журналом Harper’s Weekly, в 1863 году создал своего зримого Санта Клауса (исходя из сочинения Клемента Мура) в виде политических рисунков. Успех обнадежил его, и он стал рисовать для детей — забавные и веселые сценки из жизни этого дедушки. Так стал формироваться близкий к нашей современности образ.
Невольно художник обрисовывал быт Санта Клауса. Это заставило его придумать место, где он живет, и то, как он живет. Томас Наст сочинил, будто герой обитает на Северном полюсе. Зима есть зима, а он — в полушубке, почему бы и нет? И еще — оказывается, Санта Клаус имеет особенную книгу, в которую он записывает хорошие или плохие детские поступки.
Однажды автор книги «Николай: эпическое превращение из Святого в Санта Клауса» (Nicholas: The Epic Journey From Saint to Santa Claus), историк Джереми Сил (Jeremy Seal), решил понять, почему добрый дедушка «живет» именно на Северном полюсе. Он для начала привел сведения, что еще в 1844 году многие думали, будто Санта Клаус поселился в Манхэттене, то есть — в Нью-Йорке. Жаждали же его «переселения» на Север скандинавы, которые уделили ему место в Лапландии. Джереми Сил так и пишет: «На финском правительственном радио в 1927 году отметили, что финская Лапландия может обеспечить, среди прочего, пастбище для голодающих северных оленей Санта Клауса, которые на Северном полюсе явно отсутствуют».
Такие перемены не могли пройти просто так. Оказалось, что Санта Клаусу пришлось бороться за право «жить» на Северном полюсе с самой Снежной Королевой, злой колдуньей, властительницей Арктики по воле датского сказочника Ганса Христиана Андерсена (его сказка вышла в свет в 1845 году). Но уже в 1866 году Harper’s Weekly впервые опубликовал новые координаты — адрес Санта Клауса. Он звучал так: «город Клаусвилл, Северный полюс». Клаусвилл буквально означал «деревня Николая».
Постепенно Рождественский герой превращался в реалистичного и веселого персонажа, одетого во все тот же полушубок. Он выглядел как сам Наст — небольшого роста пожилой мужчина с развесистой бородой и усами. Полушубок со временем стал красным. Почему? А просто так...
Современный итальянский исследователь иконографии святителя Николая — Микеле Баччи — пишет: «Иконография полного, бородатого и связанного с миром природы Санта Клауса, созданная в середине XIX в. баварским чертежником, эмигрировавшим в Соединенные Штаты (Томасом Настом), не случайно повторяет образ современного ему немецкого „Рождественского деда” (Weihnachtsmann), в свою очередь восходящего к древнему персонажу... Несмотря на такую многогранность ролей, образ архиепископа Мирликийского никогда не утрачивал своих основных качеств персонажа из солнечного и морского Средиземноморья и не превращался как Санта Клаус в представителя морозного далекого Севера».
Доработал образ «северного» Санта Клауса художник Хэддон Сандблом. Для известной фирмы «Кока-Кола». К красному полушубку он добавил окантовку из белого меха. Таким мы знаем Санта Клауса сегодня. Существует много споров — кто и что изобрел первым. Но для нас это не важно.
Важно то, что святитель Николай был преображен в сознании людей. Он как будто бы стал не просто епископом Церкви, не только лишь глубоко погруженным в духовный мир архипастырем, но и просто добрым человеком, с волшебными талантами и способностью радовать детей, причем ежегодно.
Хорошо это или плохо? Пусть рассудят богословы и культурологи. Мы же отметим, что данная ипостась святителя Николая по крайней мере не умаляет достоинства этого великого подвижника Духа, и он являет собой уникальный пример того, как обычный человек может написать своей жизнью, продолжающейся и после кончины, неповторимую страницу в книге сокровищ человеческой цивилизации.
Санта Клаус не только детский герой, но и пример для взрослых. Он приносит подарки, подобно тому, как святитель Николай сделал в своей жизни, когда через окно подкидывал мешочки с золотыми монетами на венчание бедных девушек. А ведь деньги были его наследством от родителей. Согласно преданию, мешочки эти, брошенные в окно, попадали в чулки, оставленные для просушки перед огнем. Отсюда и пошел обычай вывешивать носки для подарков от Санта Клауса.
«Вывешивание
носков» и «вера в подарки», как считается,
— это для наивных людей. Автор призывает
читателя к подобной наивности... Это
намного приближает человека к исполнению
заповедей блаженства, которые, при
серьезном и не наивном рассмотрении, —
на первый взгляд — кажутся почти
недостижимыми...
Ковалев-Случевский Константин Петрович родился в 1955 году в Москве. Писатель, историк, культуролог. Преподавал в Институте журналистики и литературного творчества. Член Экспертного совета (секция «Культура») Комитета по науке, образованию и культуре Совета Федерации РФ. Член Союза писателей СССР-России с 1988 года. Автор более 30 книг, шесть из которых вышли в серии ЖЗЛ (Бортнянский, Раевский, Савва Сторожевский, Евдокия Московская, Николай Чудотворец, Георгий Победоносец и др.), а еще семь — посвящены древнему Звенигороду. Лауреат Патриаршей литературной премии, премии Александра Невского за исторические книги, а также премии имени Ф. М. Достоевского за книгу «Николай Чудотворец», дважды получал премию «Лучшие книги года» и др. За первое в России полное иллюстрированное жизнеописание княгини Людмилы и ее внука Вячеслава (Вацлава) — покровителей Чехии — награжден золотой медалью Кирилла и Мефодия от Церкви Чешских земель и Словакии. Некоторые книги переведены на иностранные языки. Живет в Москве.
Опубликовано в Журнале №10