ЗНАЧИТ, ЖИВЕМ

*

ЗНАЧИТ, ЖИВЕМ

Евгений Солонович. Между нынче и когда-то. М., «Время», 2018, 128 стр. (Поэтическая библиотека).

Профессиональные переводчики прозы, как правило, сами прозу не пишут.

А вот переводчики стихов, как правило, сочиняют стихи, хотя многие из них выйти со своими стихами на публику не спешат.

Вот и восьмидесятипятилетний Евгений Солонович, блестящий переводчик огромного разновременного корпуса итальянской поэзии (да отчасти и прозы) — Данте, Петрарки, Макиавелли, Ариосто, Белли, Унгаретти, Монтале и многих других, — только сейчас впервые выпустил небольшого объема книгу своих собственных стихов — «Между нынче и когда-то». Название как бы говорит, что перед нами стихи разных лет, но сами тексты не датированы и собраны в несколько тематических разделов вне хронологии. И по строю самих стихов невозможно отследить так называемую «эволюцию поэта» — то ли Солонович всегда был таким, то ли взял для книги свой лирический дневник преимущественно последних лет, разбив эту небольшую книжку на семь тематических разделов: «С красной строки», «За тридевять ночей», «Времена года», «Не веря, что утро настало», «Камера хранения», «От июня минутах в пяти» и «В этом непредсказуемом мире». Мне — по моему читательскому впечатлению — кажется верным второе предположение.

Так что же там, между нынче и когда-то? Очевидно, разнообразные градации глагольных форм прошедшего времени, острова и провалы памяти:

Полюбилось прошедшее время глаголам —

и открылась в словах как бы новая грань.

«Жили-были…» — пронзит среди ночи уколом.

«Жили-были…» — согреет в рассветную рань.

Казалось бы, чему, как не времени, мы обязаны провалами памяти, но парадоксальным образом у Солоновича именно время оказывается субстанцией, заполняющей пробелы:

…а время заполняет промежутки,

старается не оставлять пустот,

обычные при этом шутит шутки —

то что-то потеряет, то найдет,

^<…>

вернув туда, куда ты рад вернуться

без разрешенья и куда не рад.

…а за окном опять деревья гнутся,

шумит камыш, как тыщу лет назад...

Одна из сквозных тем поэта Солоновича — взаимоотношения с самим собой, каков ты есть нынче и каким помнишь себя вчерашнего, давешнего. И взаимоотношения эти, хотя и бывают радостными «выпуклой радостью узнаванья», далеко не безоблачны.

Не отдашь себя себе на выучку,

переложишь на кого вину?

Сам себе не поспешишь на выручку,

в собственном окажешься плену,

не избавишься вовек от собственных

минусов, тебе лишь одному,

одному тебе на свете свойственных,

лишь тебе и больше никому.

Об этих самых «минусах», время от времени оборачивающихся по законам поэзии видимыми плюсами, поэт говорит с раскованной самоиронией, подтрунивая и над своим возрастом, и над ежедневными обиходными новациями.

Что ни день,

то новая штука,

куча непостижимых затей…

Старый бука,

чураюсь фейсбука

и других социальных сетей.

Скайп хваленый,

смартфоны,

планшеты,

всевозможные нано- и проч.

века нынешнего приметы

мне освоить уже не в мочь.

(Забавно, что, пока сочинялась и готовилась к изданию книга, уже и скайп потеснили новые сервисы.)

Конечно же, поэт лукавит и с техническими новшествами вполне управляется.

…и кашу заварил — невинную овсянку

и сам себе не мил засел бы спозаранку

за ушлый интернет не отрывая попы

чего там только нет и все чистейшей пробы

но лень спасибо ей оставила в постели

иначе бы ей-ей проклятья полетели

по разным адресам на восемнадцать с плюсом

и я гордился сам собой с таким запасом

ненормативной лексики

Характерное для Солоновича стихотворение (хотя обычно он все же использует знаки препинания и прописные буквы), с упоминанием современных реалий, неизменной самоиронией, легким хулиганством (как-никак переводчик Белли), одной диссонансной рифмой и незарифмованной последней строкой.

И, да, с частотной для него констатацией погоды. Когда-то о бессодержательных стихах говорили «ну, это стихи о погоде». А между тем «о погоде» у нас на слуху многие прекраснейшие стихи — от «буря мглою» до «достать чернил и плакать».

Вот и у Солоновича один из разделов книги так и называется «Времена года».

«...февраль с короткого разбега / впадает в март. / Еще зима — / и солнце щурится от снега»; «С утра отмокает свинцовая наледь, / налипшая с вечера возле колодца, / и снег забывает деревья крахмалить, / и с треском от крыши грозят отколоться / регистры сосулек»; «вместо снега месим реактивы — /смерть подошвам. / Месим — значит, живы» — далеко не полный перечень «погодных» строк.

Вот это «значит, живы» — один из ведущих мотивов книги.

Иногда поэтов-переводчиков упрекают в чрезмерной приверженности канону и что в их стихах больше ремесла, нежели вдохновения. Кому как, а мне вошедшая в моду вдохновенная поэзия без признаков ремесла изрядно надоела, равно как и поэтика нарочитых темнот. Стихи Солоновича с их четким ритмом и полнозвучными рифмами ясны, внятны, и в этом их несомненное достоинство. Поэт, как говорится, «знает ремесло», а вдохновение — да ведь настоящему переводчику без него никак не обойтись. Вот как вдохновенно объясняет Солонович свою работу в стихотворении «Переводя Монтале»:

Принимаю на тайной волне

неподатливые шифровки,

адресованные и мне,

да, да, да, говорю без рисовки.

Где другой прикусил бы губу,

бормочу та-та-та, та-та-та,

ложный след то и дело беру

или против теченья гребу,

незадачливый взломщик метафор,

нарушитель волшебных табу.

Насколько я понимаю, работая над переводами, каждый переводчик идет от общего контура стихотворения, включая стихотворный размер и характер рифмовки, к частностям, к отдельным образам, отдельным словосочетаниям. Это сродни работе живописца, и перевод оказывается как бы портретом переводимого стихотворения. Такой метод заметно сказывается и на собственных стихах переводчиков — они, как правило, очень внятны, продуманны, всегда развертывают некую цельную мысль и обычно завершаются, как, скажем, у Маршака, да и у самого Солоновича, броской концовкой. То есть у Солоновича общий смысл всегда на первом месте, и, несмотря на то что в книге семь разделов, стихи можно сгруппировать вокруг трех стержневых тем. Это бег времени, привычная природа с ее ненастьями и самопознание. То есть главные темы русского, да и не только русского лирического стиха. И темы эти раскрываются в каждом отдельном стихотворении по возможности сжато, плотно, в пределах целостного высказывания. Именно поэтому из стихов Солоновича трудно извлечь отдельные «блестки» и приходится цитировать если не все стихотворение, то значительную его часть.

Что до приверженности канону, то вот это «месим — значит, живы» тоже, можно сказать, входит в некий канон, канон жизнеутверждения, который в целом присущ классической русской поэзии.

В долгой жизни старого поэта, конечно же, были свои трагедии и драмы, и нельзя сказать, что они не нашли отражения в стихах, но отражения завуалированного, можно сказать, застенчивого, без малейшей аффектации. Вот, пожалуй, самое откровенное из признаний:

«По живому — через муку, / через боль — / жизнь готовила разлуку / нам с тобой, / поверяла счастье болью / столько раз, / посыпала раны солью, / как сейчас. / Выбирала адвокатов / половчей, / превращала доброхотов / в палачей. / Мертвых (мертвых!) воскрешала — / нам в укор. // Под сурдинку оглашала / приговор».

Вроде бы трагическое стихотворение, а написано на размер разудалой «Камаринской», то есть перед нами крайне изощренный пример пресловутого «сближения далековатых», составляющего, как известно, существо поэзии.

Казалось бы, у человека, влюбленного в итальянскую поэзию, неоднократно и, надо полагать, не наскоро гостившему в этой прекрасной стране, должно быть немало стихов, посвященных Италии. Но нет, Италия в книге присутствует лишь в одном стихотворении о городке Фишано, трех посвящениях и двух эпиграфах, паре-тройке вскользь упомянутых географических названий да еще в большом стихотворении «Дмитрий Веденяпин в Риме», где о поэте Дмитрии Веденяпине, стипендиате Фонда Бродского, да и о стихах поэта-хулигана ХIХ века Джузеппе Джоакино Белли говорится больше, чем собственно о Риме. Почему так, можно лишь догадываться. Возможно, Солонович сознательно или нет, но твердо отделяет все, что связано с профессией, от собственной лирики, последовательно выступая певцом подмосковной дачи, а не дальних странствий и чужеземных красот.

И все-таки как-то не верится, что у Солоновича так исчезающее мало итальянских стихов. Заманчиво было бы их почитать.

Аркадий ШТЫПЕЛЬ