КОЕ-ЧТО О ФУТБОЛЕ

Богомолов Николай Алексеевич — филолог, литературовед. Родился в 1950 году в Москве. Окончил филологический факультет МГУ. Доктор филологических наук, профессор МГУ. Автор многочисленных научных и литературно-критических публикаций и книг. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

Николай Богомолов

_*

КОЕ-ЧТО О ФУТБОЛЕ

У нас мало серьезных исследований в области спорта, тогда как это феномен не только массовых действ разного рода, от убийств в фанатских драках до трогательного единения публики в дни успехов, но еще и образец стремительных перемен в сфере массовой культуры. За те 63 года, что я слежу за спортивными состязаниями, все радикально поменялось. Изменения эти, честно сказать, мне совсем не нравятся, но никуда не уйдешь от раскрашенных лиц, диковинных костюмов, откликов первых лиц, тиражируемых СМИ, и так далее.

Поэтому книгу «„Вратарь, не суйся за штрафную”: Футбол в культуре и истории Восточной Европы» (М., 2018), изданную надежным «Новым литературным обозрением», я начал читать с интересом, который был поддержан поисками ответа на загадку: почему в оглавлении и тексте есть статья Александры Кёринг «Город как стадион: Футбол, спортивная культура и градостроительство в Лужниках в Москве», но в списке авторов такого нет, зато имеется Сильвия Кеглер, никаким текстом не представленная. Так и не решив этой проблемы, я как раз со статьи А. Кёринг и начал, тем более что с «Лужниками» связан вот уже 60 лет.

И вот читаю:

«…В Лужниках — районе у подножия Ленинских (прежде Воробьевых) гор в излучине Москвы-реки — был открыт наконец вмещавший 100 000 зрителей стадион имени В. И. Ленина» (83)^[1]. Здесь сразу две ошибки: Лужники расположены вовсе не у подножия Воробьевых гор, а по другую сторону Москва-реки, а стадион имени В. И. Ленина — это не только его Большая спортивная арена, но и все пространство, на котором расположена масса спортивных (и не только спортивных) сооружений.

«Современные градостроительные планы и средства массовой информации обозначают комплекс сооружений в Лужниках как „спортивный парк”. Ибо одновременно со стадионом Ленина была торжественно открыта обширная парковая зона, включавшая <…> две малые спортивные арены, дворец культуры и около девяноста открытых тренировочных и игровых площадок» (84). Прежде всего отмечу, что, перечисляя сооружения стадиона, автор грубо ошибается. Никаких двух малых спортивных арен в первоначальных Лужниках не было. Была Малая спортивная арена (если стать лицом к Большой, она будет справа) и плавательный бассейн (слева). Нет и никогда не было никакого дворца культуры — был и есть Дворец спорта, где, конечно, проводились не только спортивные состязания, но и новогодние елки, концерты и даже поэтические вечера, но все-таки основная его функция — соревнования по хоккею, фигурному катанию, волейболу, баскетболу. Лично для меня обидно, что не назван Детский городок, где я прозанимался в различных физкультурных группах 9 лет, начиная с 1959 года. Что же касается термина «спортивный парк», то это явление типичного новояза. См., например, такую фразу, верно фиксирующую смену терминологии: «В Москве закончилась реконструкция спортивного парка „Лужники” — территория вокруг стадиона площадью около 160 гектаров, которая до этого так не называлась»^[2]. И действительно, так не называлась. Для нормальных людей это был стадион «Лужники», для чиновников — спорткомплекс.

Автор пишет, что, согласно Генеральному плану реконструкции и развития Москвы (1935), «…была предусмотрена <…> монументальная ось с аллеями и фонтанами, крайними точками которой должны были служить высотное здание Университета имени М. В. Ломоносова на Ленинских горах, с одной стороны, и Дворец Советов — с другой» (89). Однако тогда никакого высотного здания университета не планировалось, эта идея возникла лишь во второй половине 1940-х годов. Правда, на стр. 95 мы находим воспроизведение обложки журнала «Техника молодежи», где действительно сопряжены «высотка» и Дворец Советов. Однако это уже 1952 год, а вовсе не 1935-й, и рисунок явно фантастический: строительство Дворца Советов было остановлено и уже никогда не возобновлялось. Напомним также, что Лужники в те годы отнюдь не относились к «городскому центру», а были полудеревенской окраиной.

Неправда, что «память о трагедии на стадионе <…> освещение в прессе <…> получает лишь случайно» (С. 100). Гибель 66 спартаковских болельщиков 20 октября 1982 года была замолчана в советские годы, но после 1989 о ней много писали, существует сайт <http://october20.ru>, статья в Википедии фиксирует массу откликов в прессе, и не только в печатной, но и в других СМИ.

Путаница появляется на с. 100 и еще раз: «Зимой дорожки в парке заливали льдом для желающих прокатиться...» Не говоря уж о стилистических неточностях (заливают катки не льдом, а водой, прокатиться — действие одноразовое, хотя возможно и его повторение, а на коньках можно покататься), автора подвела путаница названий, о которой шла речь ранее. Дорожки заливали в Парке культуры, а в «Лужниках» были две большие регулярные точки: вокруг Большой спортивной арены и футбольное поле на Детском городке. Сами же пешеходные дорожки оставались свободными ото льда.

«Уже в 1960-е годы вокруг главного сооружения теснились киоски...» (101). Эти слова относятся лишь к дням футбольных матчей, в обычные же дни или даже в дни большого хоккея их не было — невыгодно. А вот сказать о рынке в Лужниках и вообще о годах директорства В. В. Алешина было бы совсем не лишне. Ну, скажем, о том, почему после реконструкции 1996 — 1997 годов на Большой арене было постелено искусственное поле, а не выращен настоящий газон. Но это уже не моя задача — говорить о том, что хотелось бы видеть в статье.

Пополемизировав со статьей А. Кёринг, я обратился к большой статье про моего любимого футболиста — Льва Яшина. Написал ее Дитрих Шульце-Мармелинг и назвал «Лев Яшин — вратарь ХХ века: Взгляд спортивного публициста из Германии». В общем, от сборника научных статей статьи публицистической не ждешь, но все равно интересно. Вот только впечатление остается странное. Приятно, что и другие, как ты, любят, ценят и помнят Яшина. Но писать о нем, честно говоря, можно было бы и получше.

Впрочем, вернее сказать, что можно было бы получше переделывать свой же текст. Недавно в Москве вышел перевод книги Д. Шульце-Мармелинга «Лев Яшин. „Я — легенда”», которая является источником текста всей статьи. Ничего криминального в этом, конечно, нет. Но вот в ошибках кроется довольно много неприятного. Давайте посмотрим, чего именно.

В первом же абзаце читаем: «Меры по популяризации шахмат иронично описывают в своих произведениях Илья Ильф и Евгений Петров» (161), — со ссылкой на «Двенадцать стульев». Похоже, автор романа не читал. Это вообще слабая черта как всей книги, так и данной статьи, — очень трудно писать, не зная языка, на котором говорит твой герой и на котором о нем написано очень много. Конечно, две трети этого множества можно, не глядя, отправлять в макулатуру, но все-таки кое-что путное находится. А уж справочники, спортивные календари, афиши и пр. вообще ничем не заменимы.

Идем дальше. «Впоследствии Яшин выкуривал до 80 сигарет в день» (162). Вряд ли кто сейчас может сказать точно, но все-таки такое количество кажется просто гомерическим. На той же странице говорится: «В 1947 году Яшину исполнилось 18 лет и его призвали в армию. Он проходил службу в Москве в качестве военного авиамеханика. Параллельно защищал ворота футбольной команды ВВС „Крылья Советов”». В книге к этой фразе сделано редакционное примечание: «В действительности призван в армию Яшин был в 1948 году, службу проходил в одной из московских частей внутренних войск, а в футбол играл за одну из клубных команд городского совета общества „Динамо”». К тому же у ВВС тогда была собственная команда, и мощная, поскольку ее курировал Василий Сталин, а «Крылья Советов» — общество профсоюза работников авиапромышленности. Сам Яшин рассказывал, что А. И. Чернышев заметил его, когда ему было приказано (армия!) стать в ворота второй команды, тогда как он играл в третьей. «В 1949 году — отслужив в армии — Яшин официально стал спортсменом клуба „Динамо”» (163). Внесу ясность. Вот что говорит официальная справка о прохождении военной службы в послевоенные годы: «В период с 1946 года по 1948 год призыв в армию не производился. Молодежь призывного возраста направлялась на восстановительные работы на шахтах, предприятиях тяжелого машиностроения, стройках. В 1949 году срок службы в сухопутных войсках и авиации был установлен 3 года, во флоте — 4 года»^[3]. Во-первых, этим подтверждается, что Яшин попал в армию в 1948 году и, во-вторых, должен был быть уволен в запас в 1950-м, а с учетом изменений 1949 года — и вовсе в 1951-м. В 1949 году его статус сменился в том отношении, что из обычной части внутренних войск (спортобщества «Динамо») его нужно было перевести в особую спортивную часть. Наверное, на официальном языке это называлось иначе, но практически выглядело так.

Далее: «…в полуфинале Кубка Москвы основная команда клуба „Динамо” встретилась с его же подрастающим поколением» (163). Нет, основная команда «Динамо» играла на первенство СССР, а в московских соревнованиях участвовала так называемая первая мужская команда. Именно против нее и сыграл так удачно Яшин. А вот знаменитая неудача с голом, пропущенным от вратаря сталинградского «Трактора», никак не могла произойти, потому что эта команда тогда (с 1948 года) называлась «Торпедо».

Новая главка начинается фразой: «В 1953 году 33-летний Хомич объявил о своем уходе…» (164). Да не объявляли советские игроки о своем уходе из команды! В 1952 году Хомич сыграл за московское «Динамо» всего 2 игры и понял, что ему там больше места нет. И тогда он с начала 1953 года стал играть в «Динамо» минском. Сам он рассказывал так о своем расставании с Москвой: «Справка как справка, с печатями, с полагающимися подписями. Вчитываюсь в графу „причина отчисления из команды” и вижу строку „за потерю чувства реакции”. Обидно стало до слез… Справочка, видимо, где-то пылится в архивах минской динамовской организации. Ведь от расстройства не догадался я тогда для истории копию снять…»^[4] Впрочем, существует и более известная версия — отчислили «за потерю прыгучести». Но в любом случае никакого объявления не было.

В который уже раз приходится слышать и поправлять: в 1960 году (как и в 1964-м) сборная СССР, за которую играл Яшин, участвовала не в чемпионате Европы, такого турнира просто не было, а в Кубке. Да, позднее он трансформировался в чемпионат, но поначалу значение было не столь велико (что, конечно, не уменьшает заслуг футболистов). И не могла в нем даже потенциально участвовать команда Великобритании, ибо такой не существовало и не существует, а есть сборные Англии, Шотландии, Северной Ирландии и Уэльса.

История чемпионата мира 1962 года изложена слишком кратко. Повторен дурацкий слух, что Яшин играл пьяным (170), его игра в двух матчах определена как «схалтурил»… Конечно, недоброжелатели всегда будут повторять, что он пропустил несколько легких, а то и вовсе нелепых голов. Но автор ведь Яшину сочувствует и старается его понять. Насколько можно судить, не видя игр^[5], Яшин чувствовал себя плохо и, по рассказу В. Маслаченко, предполагал, что стоять в воротах будет младший. Но Маслаченко за несколько дней до начала чемпионата получил тяжелейшую травму и играть не мог. Ошибки Яшина были предопределены заранее, а к тому же еще и преувеличены. Шульце-Мармелинг цитирует по книге Дж. Уилсона рассказ самого вратаря: «На чемпионате присутствовал лишь один советский журналист из Агентства печати „Новости” (АПН). Он ничего не понимал в футболе и сделал меня козлом отпущения». На самом деле журналисты были, и опытные, знающие, понимающие футбол. Но они были обязаны, помимо авторских подписных статей, писать и официальные «тассовки», дающие директивную оценку событиям. И в одной из таких «тассовок» появились слова: «Пропускать такие мячи для него непростительно». Сегодняшние российские биографы Яшина предполагают, что они появились уже не в Чили, а в Москве, по решению чиновников^[6]. Кажется, не соответствует действительности и фраза о том, что «советское футбольное начальство настоятельно рекомендовало ему уйти на пенсию…» (171). Вовсе не желая заступаться за футбольное начальство, все же я больше склонен полагать, что это была вина не их, а стихийного, неуправляемого выплеска темной злобы, к которой так склонна любая толпа, а экспансивные футбольные болельщики в особенности^[7].

На стр. 173 почему-то даже не упомянуто событие, которое вернуло Яшину доверие советских любителей футбола (да и руководителей тоже) не менее явственно, чем матч за сборную мира и «Золотой мяч»: фантастическая игра со сборной Италии, где он даже взял пенальти.

Глава об игре Яшина начинается с утверждения: «Со своим ростом 1,89 м Яшин по тем временам был очень высоким вратарем» (175). Автор прекрасно понимает, что в спорте несколько сантиметров бывают очень важны. Об этом сказано в его книге: «Яшин со своим ростом в 1,89 м по тем временами считался просто огромным вратарем. Североирландский игрок „Манчестер Юнайтед” Гарри Грегг, которого считали импозантным из-за роста, был всего 1,83 м, англичанин Гордон Бэнкс — 1,85 м, немец Ганс Тилковски 1,81 м.» Интернет дает самые разные данные. Однако в таких случаях стоит заглянуть в справочники того времени. И всюду они дают: «Рост — 185 см»^[8]. Так что Яшин был высок, но вовсе не гигант. Автор в этих рассуждениях очень часто опирается на книгу австрийского журналиста «От Заморы до Яшина», что понятно, только зря переводчик именует его Кастка (181). Эта фамилия звучит как Частка (см. русский перевод его книги).

Напрасно из главки «Вратарь как защитник отечества» пропала роскошная цитата из Набокова, приведенная Дж. Уилсоном, на которого Шульце-Мармелинг в данном случае опирается. Вот она: «В России и в латинских странах доблестное искусство вратаря искони окружено ореолом особого романтизма. За независимым, одиноким, бесстрастным, знаменитым голкипером тянутся по улице зачарованные мальчишки. Как предмет трепетного поклонения, он соперничает с матадором и воздушным асом. Его свитер, фуражка, толсто забинтованные колени, перчатки, торчащие из заднего кармана трусов, резко отделяют его от остальных членов команды. Он одинокий орел, он человек-загадка, он последний защитник. Фотографы, благоговейно преклонив одно колено, снимают его, когда он грандиозно ныряет вдоль зияющих ворот, чтобы концами пальцев задеть и отклонить низкий, молниеносный удар, — и каким одобрительным ревом исходит стадион, пока он на миг-другой остается ничком лежать на земле перед своими нетронутыми воротами». Этот фрагмент из «Speak, Memory» гораздо больше говорит о природе привлекательности вратарского ремесла, чем любые ссылки на «Зависть» Олеши.

При обсуждении вопроса о «пороках» Яшина (курении и употреблении алкоголя) автор, как кажется, решает его неточно. По этому поводу были разные мнения, но все они принадлежат иностранцам, а их отношение к алкоголю во многом иное, чем у русских. Так вот, коллеги Яшина по сборной рассказывают. Виктор Понедельник: «Лев в военное лихолетье практически одновременно заработал медаль „За трудовое отличие” и... язву желудка. Лекарств таких, как сейчас, тогда не было. Принимал он какой-то голландский „ротор”, что ли. А я был поражен: он ходил постоянно с беломориной во рту, и никто этому не удивлялся. Покуривали-то многие, но он единственный, кто не скрывался от тренерских взоров. И еще он таскал повсюду чемоданчик с пятидесятиграммовыми шкаликами водочки. И вот, когда боль становилась нестерпимой, он делал несколько затяжек и опрокидывал в себя шкалик. И боль вроде как-то отпускала его. Так он страдал»^[9]. Или киевлянин Виктор Серебряников: «В Уругвае меня поселили с Яшиным. Великий вратарь, прекрасный человек. Защищал ребят, если на собраниях кого-то песочили на нарушение режима. Яшин сам выпивал. Втихаря, по чуть-чуть. У него была язва двенадцатиперстной кишки. Водка заглушала боль. Иногда даже в перерыве матча мог глоточек сделать, если прижмет. — Команда была в курсе? — Яшин скрывал. Все думали, это водичка, а на самом деле — „бензин”. Причем он не пил ничего, кроме водки. Носил ее с собой в кармане в плоской бутылочке. В Уругвае был эпизод. Во втором часу ночи у Яшина случился приступ. А „бензин” кончился. Уже засыпая, я услышал стон. Он не говорил ни слова, просто к стенке прижался. Боль, видно, адская. <…> я помчался в аптеку. Купил штоф, принес Яшину. Он наперсточек хлоп — отпустило»^[10].

Совсем уж пустяковые претензии уже не к авторам, а к переводчикам: почему-то они решили, что спортивные майки (футболки) надо называть «трико» (9, 168 и др.), что абсолютно неверно. А «гол» и «удар» — совсем разные вещи (176).

И к цитате. На стр. 190 читаем воспоминание знаменитого Ф. Беккенбауэра о его (т. е. Яшина) «полудлиной стрижке, не миллиметровом советском ежике, как у всех», и автор доверчиво к этому относится. Но довольно посмотреть фотографии советских футболистов 1950 — 1970-х годов, чтобы наглядно увидеть: в прическах была полная вольница и как раз «миллиметровый ежик» бывал редкостным исключением.

В книге, о которой я пишу, еще много занимательного: футбол и спортивное строительство в Риге, Пушкаш как легенда венгерского и испанского футбола, Дейнека и футбол, очередная работа о «матче смерти» в Киеве в 1942 году, польские футбольные хулиганы, даже футбольное освещение. Но я ничего толкового обо всем этом сказать не могу, а вот о чем мог — сказал. Не откажу только себе в удовольствии отметить точный вывод авторов статьи об увековечении памяти Валерия Лобановского в Киеве Дирка Зукова и Вайкко Фрауенштайна: «И становление самого Лобановского, и его многочисленные успехи в особенности вообще были возможны лишь в специфических условиях социализма, в спортивном обществе „Динамо”, тесно связанном с органами государственной безопасности. Сформулировано это и Юрием Андруховичем, который рассматривал Лобановского как „человеческую элементарную частицу империи”» (154 — 155).

И жаль, конечно, что книга эта практически обошлась без ссылок на серьезную литературу разного рода, существующую на русском языке. Это и документальные расследования А. Варданяна, и рубрика газеты «Спорт-Экспресс» «Разговор по пятницам», и, скажем, замечательная, филологически насыщенная книга «„Ликует форвард на бегу…”: Футбол в русской и советской поэзии 1910 — 1950 годов», то есть от Саши Черного до Евгения Евтушенко^[11], и выразительное повествование Дмитрия Данилова «Есть вещи поважнее футбола…» («Новый мир», 2016, №№ 10, 11).

Кажется, российские исследователи могли бы тоже нечто написать о природе советского футбола, не передоверяя эту задачу немецким коллегам. Жаль, что не сделал этого академик В. Н. Топоров, который и сам в молодости играл в футбол, и долгие годы его наблюдал. Но ведь и среди ныне активных специалистов высшего уровня немало знатоков и тонких аналитиков. Культурологическая книга об этом явлении была бы в высшей степени полезна.