ИЗ КНИГИ «500 СОНЕТОВ К ЛЕРУА МЕРЛЕН»

Месяц Вадим Геннадиевич родился в 1964 году в Томске. Окончил Томский государственный университет, кандидат физико-математических наук. Поэт, прозаик, переводчик, лауреат нескольких литературных премий. В 1993 – 2003 годах курировал русско-американскую культурную программу при Стивенс-колледже (Хобокен, Нью-Джерси). В 2004 году организовал «Центр современной литературы» в Москве и издательский проект «Русский Гулливер», которыми и руководит в настоящее время. С 2011 года издает литературный журнал «Гвидеон». Живет в Москве.

Вадим Месяц

_*

ИЗ КНИГИ «500 СОНЕТОВ К ЛЕРУА МЕРЛЕН»

_*

Мы из страны, которой больше нет.

Но с нас, как говорится, не убудет.

Нас на рассвете музыкой разбудит

восставший с бодуна кордебалет.

В окно влетит слепое воронье

и, хохоча, ударится о стены.

Нам надоело пить вино измены. 

Мы будем жрать предсмертное вранье.

Бог умер. Но за ним пришел другой.

На нем мундир и красные погоны.

Под потолком кривляются иконы.

И Дед Мороз блажит за упокой.

_*

Здесь Дед Мороз блажит за упокой.

И молодежь под елкой спит в отрубе. 

Я целовал Светлану в сельском клубе,

к ней прикасаясь влажною рукой.

Она дрожала под моей рукой,

готова, как Снегурочка, растаять.

Игрался колокольчик под дугой,

собаки на горе пытались лаять.

И новый год был пуст, как новый день,

как пресный вкус безрадостного тела.

Она в ту ночь случайно залетела

и больше не отбрасывала тень.

_*

Ты больше не отбрасывала тень,

подобно вурдалакам после бала.

Тебе того, что вышло, было мало,

а ждать того, что выйдет, было лень.

Ты с наслажденьем кровь мою пила

и ела мозг с таким же наслажденьем.

Когда, сражен внезапным пробужденьем,

я сбросил скатерть с белого стола.

И вешний гром ударил в медный таз,

покончив с болтовнею безвозмездной.

И проходя разверзнувшейся бездной, 

мне в душу хлынул веселящий газ.

_*

Мне в душу хлынет веселящий газ,

из моря выйдет пьяная свобода.

Ужасный Вий откроет третий глаз

от недостатка углеводорода.

Я не нуждаюсь в пище для ума,

я выживаю на подножном корме.

О сколько человечьего дерьма

оттаяло на Кунцевской платформе!

И Мартин Лютер будет книги жечь,

а иноверцы — истязать младенцев.

И каждый обретет родную речь,

от родноверов до перерожденцев.

_*

От родноверов и перерожденцев

в глазах рябит у благородных дам.

Они святого духа чуют сердцем,

они идут за духом по пятам.

И он порою смотрит мимоходом

на полный покаяния народ.

Перемигнувшись с избранным народом,

бредет хромой походкой на восход.

Язычники вредней, чем атеисты.

Их коловрат преступен, как разврат.

Но почему, мой ангел серебристый,

я в чем-то от рожденья виноват?

_*

Я в чем-то от рожденья виноват

и должен вечно мяться на пороге.

Но, если честно, мой безгрешный брат,

меня смешат врожденные пороки.

Не чувствует бессмертная душа

их тяжкого укора за спиною.

Я не пойду к любимой в сторожа

и не позволю ей следить за мною.

Моя природа жаждет перемен

и тонкого взаимного обмана.

Ален Делон со страстью Дон Гуана

бежит вприпрыжку к Леруа Мерлен.

_*

Мы полюбили Леруа Мерлен

сильнее, чем любили Боба Марли.

Мы гордо поднимаемся с колен,

чтоб вслед за этим наступить на грабли.

Собаку съесть и подложить свинью

вскормившим мироздание кретинам,

представившись хозяйке блудным сыном,

вернуться в многодетную семью.

Пускай она бесстыдника простит,

пускай придет к заброшенной могиле.

Мы ближнего, увы, не возлюбили.

И он теперь нам страшно отомстит.

_*

И он теперь нам страшно отомстит.

Он сердце мне растопчет каблуками,

богоугодный гей и трансвестит,

живущий в унижении веками.

Он, предвкушая сладостный реванш,

сточил от неизбывности все зубы,

он переехал с другом за Ла-Манш,

он носит только норковые шубы.

Он состоит на службе королей

и свой мобильник прячет под матрасом.

Как тяжко престарелым пидорасам!

Быть старой девой многим веселей!

_*

Быть старой девой многим веселей!

И ты однажды станешь старой девой.

Старушка-мать идет в тиши аллей

и гулко отбивает «левой-левой».

И маршем по тайге полки бредут,

и бурлаки рыдают, как дворняги.

В великой Волге волны — цвета браги,

ее сейчас в стаканах подадут.

Я бил за правду только в левый глаз,

а за неправду нож сажал под вымя.

Мы вряд ли разузнаем Божье имя,

но мы услышим гневный Божий глас.

_*

И мы услышим грозный Божий глас,

который позовет на электричку,

прикажет отворить на кухне газ

и на прощанье бросить на пол спичку,

ударить по паркету сапогом,

обсыпав у соседей штукатурку.

Коль ты беглец, беги отсель бегом,

а если дура — уходи к придурку.

А я, унылый кандидат наук, 

засяду обо всем писать учебник.

На бутерброд взбирается нахлебник,

и подкаблучник лезет под каблук.

_*

И подкаблучник лезет под каблук.

В нем тяжкое наследие культуры.

Пусть у девиц красивые фигуры,

забудь своих завистливых подруг.

Себя в далекий космос торопи,

спеши на легкокрылое распятье.

Обрушься яркой вспышкою в степи,

брось звездам нецензурное проклятье.

Ведь ты — Гагарин, храбрый космонавт,

которого прекраснее не будет.

Пока в Кремле начальство словоблудит,

накатим по одной на брудершафт.

_*

Накатим по одной на брудершафт.

Покатимся в канавы и овраги.

Шумел камыш, бахвалились варяги,

династии меняя и ландшафт.

Мы их любили, словно пацаны

героев кинофильмов и картинок,

где каждый мимолетный поединок

был полон недосказанной вины.

И мы любили дикую страну,

что строила плотины и заводы.

И если я отчизну обману,

то ждут меня ужасные невзгоды.

_*

Пусть ждут меня ужасные невзгоды.

Пусть я страну родную обману,

чтоб разорвать тумана пелену

для возвращенья солнечной погоды.

Политика — дерьмо, наука — тлен.

Любовь — гудок безрогого марала.

Я обожаю Леруа Мерлен.

Она чулок с похмелья потеряла. 

Я в простынях ищу ее чулок,

я становлюсь собакою ищейкой.

Я рыскаю в шкафу и под скамейкой.

На стены лезу и на потолок.

_*

На стены лезу, и на потолок,

чтобы однажды вылезти из кожи.

И жизнь свою продать еще дороже,

чем ты, бессмертный, выдумать бы смог.

Чтоб ты раскрыл свой малохольный рот

и промолчал, как мудрый Чарли Чаплин.

В каждом окне кривляется урод.

Мой город обескровлен и разграблен.

И взгляд мой стал безжалостен, как плеть.

Нет в мире для него авторитета.

Мне было легче в космос улететь,

чем в темноте дойти до туалета.

_*

Я в темноте иду до туалета,

ощупывая плоскость мокрых стен.

В углу горит вчерашняя газета,

дракон взошел на пыльный гобелен.

Я стал героем голого балета,

я преисполнен пением сирен.

Мне не хватает женского тепла,

чтобы дойти во всем до абсолюта.

Нас в нужный миг сегодня не спасла

на скатерти разлитая цикута.

Играй, шарманка, вечно длись, минута. 

Я застрелю заморского посла.

_*

Я застрелю заморского посла.

Я просверлю его электродрелью.

Пускай мой путь замусорен метелью.

а тропка к его дому заросла.

Он в белом доме заговор плетет,

готовит бунт тупой и беспощадный.

Он вносит в залу пудинг мармеладный

и угощает им честной народ.

Там кони ходят в бархатных пальто.

Там у людей наружу лезут души.

И женщины поют в прохладном душе

И на руках стоят, как в шапито.

_*

Я на руках стоял, как в шапито.

А под осиной выли злые волки.

Ты говоришь про это и про то.

Ты вынимаешь книги с книжной полки.

Ты знаешь правду про коварный спид,

про птичий грипп и африканский вирус.

Прошу, не делай умудренный вид.

Ты вид свой перерос. И слишком вырос.

Накройся тазом и огнем гори,

любовь, что обитала в бедном сердце,

в котором столько пепла, столько перца.

И ничего священного внутри.

_*

Нет ничего священного внутри,

а только ветер свищет между ребер,

в них бьются, словно в клетке, снегири,

и пузырится модный кандибобер.

Табак мадрасский и кубинский ром,

земная жизнь в отравленном Тагиле

меня спасли. Я жил в твоей могиле,

но доброта не сделалась добром.

Так доброта, великая, как грех,

не торопилась думать о злодействе,

покуда все тонуло в фарисействе,

не избегая сладостных утех.

_*

Не избегая сладостных утех,

спеши, мой друг, к ужасному поступку.

Сожми в ладонях трепетную юбку,

но зафиксируй в сердце смену вех.

Пусть процветает Леруа Мерлен,

пока Мерлин Монро вскрывает вены.

Мы шли вперед. Мы ждали перемен.

И вот они — большие перемены.

В скафандре пой и в саркофаге пой.

Рыдай трагичным тенором эпохи.

По всей России ветхою сумой

сбирай улыбок чувственные крохи.