РАЗРУБАЯ ЗАМЕРЗШЕЕ ОЗЕРО

*

РАЗРУБАЯ ЗАМЕРЗШЕЕ ОЗЕРО

Мария Кондратова. Сигнальные пути. М., «Э», 2018, 320 стр.

Книга Марии Кондратовой построена на фундаменте политической реальности последних лет (Луганск, Харьков, Москва), однако найденный автором подход уникален: так никто раньше о политике не писал.

Эта книга о простых истинах: война — это плохо. Удивительно, что существует необходимость проговаривать вслух такие очевидные вещи. Но она существует, и осознание этого факта — первая причина, по которой «Сигнальные пути» следует прочесть и задуматься. Но есть и другая.

Кафка говорил, что литература должна быть топором, разрубающим замерзшее озеро внутри нас. Книгу Кондратовой неудобно и неприятно читать всем, вне зависимости от политических убеждений. «Сигнальные пути» могли бы быть тремя отдельными (плохими) книгами, рассчитанными на разные целевые аудитории. Но три истории собраны вместе, и глухие друг к другу люди могут наконец услышать противоположные точки зрения, выйти из своих «эхо-комнат», где каждый новый пост в твоей фрэнд-ленте Фэйсбука подтверждает твои собственные мысли, где все хорошо и органично, где все интеллигентные-хорошие люди думают как ты, а все плохие думают неправильно. «Принять тот факт, что Майдан поддерживают не только умные, образованные, успешные, но и пассивные, и никчемные, оказалось нелегко», — в какой-то момент признается одна из героинь Кондратовой. Именно это пересечение черного и белого в неразделимую чересполосицу и является центральной идеей романа.

Первый голос в полифонии романа доносится из Барселоны. То есть сначала нам дан взгляд со стороны: «Как мне, рожденной на Луганщине, учившейся в Харькове, но выбравшей для аспирантуры городок „научного” Подмосковья, а после болтающейся на веревочке временных контрактов — из Москвы на Урал из Гейдельберга в Монпелье и снова в Москву, Барселону, Париж, было из всего этого выбирать?»

Этот взгляд как бы вбирает в себя все точки зрения, все возможные подходы, но не останавливается ни на одном, потому что в Барселоне-Париже никто не заставляет выбирать конкретную сторону конфликта, а значит, можно одновременно видеть и положительное, и отрицательное в любой из позиций (надо сказать, это у Кондратовой получается куда лучше, чем у авторов классической emigre-литературы).

Этот взгляд сбоку (даже, пожалуй, сверху, если мы примем писателя за демиурга) будет сохраняться на протяжении всей книги, а вот герои будут с разной степенью фанатичности защищать полярные мнения.

Объективность подчеркивается, в частности, научной метафорой, давшей название книге и поясняемой в письмах (главах, где голос автора врезается в разноголосицу героев и напоминает, о чем на самом деле книга; формообразующая роль этих глав была, к сожалению, замечена не всеми критиками). «Сигнальный путь», согласно определению в эпиграфе, «это последовательность молекулярных событий, преобразующих химический или физический сигнал, приходящий извне в собственную активность живой клетки». Позже вводится еще один ключевой термин: «...неплохо бы для начала признать меру нашей общей ограниченности и предопределенности и не судить других за то, что им выпало иное, не похожее на наше „молекулярное окружение”». Вывод прост: разные люди рождены в разном «молекулярном окружении» и их жизни проходят по разным «сигнальным путям». Это и только это обуславливает то, какую сторону конфликта мы принимаем. То есть сражаешься ты за «русскую весну» или стоишь на Майдане — следствие случайности. Нет никакого личного выбора, есть совокупность обстоятельств, все решающая за нас. Кондратова иллюстрирует эту теорию на примере девушки Алины.

В книге три главные героини (на самом деле четыре, но та, что наблюдает из Парижа, отделена от остальных трех и сюжетно, и стилистически). Имена героинь открываются постепенно, только ближе к концу книги мы узнаем, что зовут их всех одинаково. Примерно тогда же мы узнаем, что их дни рождения приходятся на одну и ту же дату. Однако то, что это один и тот же человек, помещенный в разное «молекулярное окружение», можно догадаться намного раньше. Кондратова заставляет параллельные миры пересекаться, и мелкие детали абсолютно разных жизней рифмуются друг с другом. В такие моменты можно ужаснутся — абсурдности и… правдивости рифмы.

На примере радикальных противоположностей мы начинаем понимать, что люди, стоящие по разные стороны баррикад, на самом деле не так уж сильно отличаются друг от друга. Три Алины представляют собой три варианта развития одной и той же судьбы: одна из них живет в Москве и к концу романа уедет воевать на Донбасс, две другие живут в Украине, одна — в Харькове, другая — в небольшом городе Край, расположенном на Луганщине, в зоне конфликта. Алина из Харькова принадлежит к «среднему классу» и поддерживает Майдан, Алина из Края — из тех, кого принято называть аполитичными. Откуда же мы можем знать, что это один и тот же человек, если они настолько непохожи? Но подсказки рассыпаны автором по всему повествованию.

Первое и, возможно, самое главное — это спутники жизни (вернее, жизней) Алины. Каждый партнер символизирует «молекулярное окружение» и его случайность: на протяжении романа каждая из героинь вспомнит имена всех трех мужчин, Руслана, Дмитрия и Лекса. У каждой из них был роман со всеми тремя, и именно то, на ком из них в итоге останавливается выбор каждой Алины, определяет ее судьбу («Для меня все то, что происходит сейчас на Украине, — это история про то, как один мужчина, которого я любила, убивает другого мужчину, которого я любила»). Героини действительно довольно пассивны и во многом следуют за выбранными ими мужчинами (отсюда постоянно повторяющийся вопрос «Кто я?»), но говорит это скорее о том, что мужчины символизируют собой внешние обстоятельства. А кто из нас может похвастаться, что от них не зависит? Если верить Кондратовой — никто. И, может быть, показать перспективу каждой из трех судеб с точки зрения любимого человека, а не самой героини — это выигрышный ход, ведь через призму влюбленности легче объяснить, почему каждый из них по-своему прав (но и по-своему неправ, конечно, тоже): Руслан — спасая всех, кого может спасти, Дмитрий — воюя на стороне ополченцев Луганска, Лекс — рискуя жизнью на Майдане.

Ведь эта книга еще и о любви, о всепонимании и всепрощении. Ведь это почти религиозная идея — никого ни за что не осуждать. Ведь понять людей по обе стороны баррикад можно только видя тех и других влюбленными глазами. Приводит ли это к моральному релятивизму? Да. Но разве это плохо? Как сказал поэт, подытожив все то, чему нас научила (или казалось, что научила) история XX века, «ведь моральный абсолютизм тоже не бог весть что». Абсолютизм исключает толерантность и взаимопонимание, вопреки благим побуждениям: «Искренность в местном исполнении неизменно входила в противоречие с терпимостью. Я хорошо помнила это еще по дракам на городской дискотеке — их всегда начинали самые прямые, чуждые всякого притворства люди».

Точек пересечения параллельных реальностей — много. Самая очевидная из них (и не менее важная, так как имеет отношение уже ко всем четырем Алинам) — это образы мертвых птиц. Алина из Москвы находит их разложившиеся трупы у себя на балконе, две другие потом переживают это воспоминание как дежавю. Алина из Парижа в последнем письме упоминает голубя, упавшего между путями на одной из станций метро. Эти умершие или умирающие птицы возвращают нас к теме войны. Смерть голубя, символа мира, — это конец мирного времени. Но голубь соотнесен еще и самими людьми, брошенными в мясорубку событий: «Голубь — птица не редкая. И мы не редкие, нас не жалко». Это эхо слов Лиды, подруги Алины из Края: «Для одних мы вата безмозглая, для других битый кирпич, на постройку русского мира». Здесь снова возникает тема соотношения маленьких людей и огромных обстоятельств, последствий великих идей. «Пух и гуано — добрых и злых дел, слипшихся, перемешавшихся так, что не разобрать и не разделить, да острые белые кости». В соответствии с собственными политическими взглядами, каждый видит войну на Донбассе как войну «за идеалы», но все игнорируют самое важное, без чего, однако, не обходится ни одна война, — те самые «острые белые кости», трупы погибших людей. «Я вижу только смерть, все остальное — домыслы». И эта кристально-чистая, не замутненная никаким фанатизмом позиция поддержана самой физиологией организма, а организму, конечно, индифферентны и политика, и софистика: «Меня тошнило от вида человеческой крови. <...> Мне нечего было сказать им всем. Я могла только блевать».

Есть и другой вид отвращения, отвращение стилистическое, которое Сергей Морозов в своей недавней рецензии принял за «пошлость», «избитость» и «генерализирующий метод»^[1]. Но Морозов не ставит под сомнение нарратив, который на самом деле специально сконструирован так, чтобы вызвать у читателя отторжение. Когда герои употребляют слова «быдло» или «ватная мразь», это не потому, что автор считает такие слова приемлемыми. Настолько же неприемлемы на самом деле и фразы с противоположной эмоциональной окраской вроде «свободные люди с красивыми лицами», которые Алина адресует своим сторонникам на Майдане. Это все штампы, мертвые слова. Андрей Синявский говорил, что его разногласия с режимом — эстетические. Разногласия Кондратовой с описываемыми ей людьми тоже находятся в области стилистики, и нет сомнений, что, когда Алина из Харькова демонстративно наряжается в вышиванку, автор воспринимает это как китч. И чем большее число клише используют герои и героини, тем ярче контраст с тем, что сам автор пользуется всей доступной ей лингвистической палитрой: в написанном на русском тексте появляются и украинские, и английские выражения.

Стилистически споря с пропагандой, «Сигнальные пути» спорят и с самыми популярными ее идеями. В первую очередь с тем, что высокая цель оправдывает средства. В это верят по обе стороны баррикад, а если и «плохие» и «хорошие» оправдываются одним и тем же, не есть ли это всего лишь ошибка человеческого мышления? Почему одной (нашей) стороне мы простим ту риторику, которую не простим другой? В контексте раскола общества после акции Pussy Riot Кондратова вполне справедливо вспоминает религиозные войны и казни, которые сейчас нам вроде как кажутся дикими: «„Убивайте всех, Господь распознает своих”. Кажется, к этому workflow^[2] рано или поздно естественным образом приходит всякий, ввязавшийся в борьбу с инакомыслием». Так как же получилось, что мы осуждаем крестовые походы и инквизицию, но оправдываем современное нам человекоубийство?

В заключительных главах романа героини оказываются в местах собственного детства, чтобы проявилось сравнение, с которым читателю будет проще себя ассоциировать. «Я лежу посреди чужой войны в городе, где когда-то рвала шелковицу и бегала босиком», — думает Алина, наводя прицел. Другая Алина параллельно и тоже на фоне непрекращающегося обстрела вспоминает свой студенческий роман с Русланом.

Впрочем, утрачено не только счастливое детство в прошлом, но невозможно и счастливое будущее. В романе есть три темы, которые связаны с известным списком главных жизненных целей: построить дом, посадить дерево, вырастить сына. И это предлагаемая Кондратовой альтернатива борьбе за высокие цели. Но с последним пунктом у всех трех Алин возникают проблемы.

Дом в контексте романа не что иное, как родина. Тема дома во всех сюжетных линиях связана либо с ремонтом, либо с переездом: так же, как меняется политическая обстановка в стране, меняются жилищные условия Алин. Кондратовой, впрочем, близка философия Маленького принца — «Встал по утру, умылся, привел себя в порядок — и сразу же приведи в порядок свою планету»: вместо попыток влиять на будущее народов, она предлагает сосредоточиться на том, что окружает непосредственно нас самих: «...в следующий раз, вместо того чтобы пойти на митинг, я неожиданно для себя самой предложила Светлане помочь с ремонтом».

Та же идея касается и «Дерева» и ярче всего проявляется в истории Алины из Края. Находясь на линии противостояния воюющих, она безуспешно пытается убедить администрацию города заняться озеленением парка, но вместо этого в нем проводят митинги и политические акции. «А городской парк меж тем по-прежнему лежал в руинах, и было ясно, что в ближайшее время руки до него не дойдут. Разве что львов в высохшем фонтане неизвестные энтузиасты покрасили в цвета украинского флага». Никому нет дела до органической жизни растений и, как следствие, до органической жизни людей. Алина из Парижа произносит то, что, вероятно, думает Алина из Края, вынужденная быть частью событий, не несущих для нее смысла: «Я хочу жить простой растительной жизнью без смысла, ставить ульи и думать коротенькие мысли на плохо выученном испанском».

Однако если отремонтировать дом и посадить цветы все-таки возможно, то оказывается невыполнимой последняя задача, которая могла бы довершить создание маленького идиллического мира вокруг себя и, как следствие, поспособствовать созданию всеобщей утопии: рождение ребенка, очевидно, тоже ставится Кондратовой выше проявления политической воли. «Я ведь даже не голосовала, — сказала Лида с тоской, и было непонятно, гордится она этим фактом или сожалеет о нем. — У меня смена была, двойня, ягодичное предлежание». Автор совершенно не осуждает Лиду, поставившую свою работу (выполнение своего непосредственного, а не гражданского долга) и спасение чужих детей выше участия в выборах.

Но самый главный вопрос о продолжении рода прозвучит чуть позже: «Пусть мы рожаем детей, чтобы они умирали. Но рожать детей, чтобы они убивали?.. Как это вместить?» Мечта о ребенке недостижима по разным сюжетным причинам для каждой из Алин. На самом же деле эти дети не могут родиться, потому что у них нет будущего, потому что они бессмысленны в условиях этой войны, как и любая другая жизнь — бессмысленна, обречена на смерть. Поэтому в заключительных главах концовка оставлена открытой. Кто умирает в конце романа? Кажется, что Алина из Края, беременная новой обреченной жизнью, — она оказалась между двумя другими Алинами, между двумя странами, делящими ее землю, между двух огней, caught in the crossfire^[3]. Или умирают все три? Или четыре? На мостовую падает Алина из Парижа. Потому что объективный взгляд в эпоху постправды мертв, как и сама непредвзятая правда. Незадолго до смерти Алина из Парижа пишет о голубе из метро: «Я думаю, мы находимся там же — между двумя поездами истории, и весь наш хваленый выбор — это всего лишь вопрос о том, колеса какого из них перетрут наши тоненькие голые шейки в кровавый фарш». Все Алины — под колесами поезда, называемого историей.

И все мы, конечно, там же.

Александра ПРИЙМАК

Лондон