ФАРФОРОВЫЙ КУСТ

Власов Герман Евгеньевич родился в 1966 году в Москве. Окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор четырех поэтических книг. Лауреат Международного литературного Волошинского конкурса (2009). Живет в Москве.

Герман Власов

*

ФАРФОРОВЫЙ КУСТ

* *

*

Проговариваю вслух:

рыбий жир, ремень, ракета…

Этот опыт — чёрен, сух,

опустело имя это,

стало плоским, как фита,

вымышленным — дикий вереск.

Но, упрямая кета,

память — движется на нерест.

Ей и надо — всплеска миг,

миг — а дальше не расстаться.

Из каких же красных книг

эти двойники мне снятся?

Посреди бетонных глыб,

где живут и умирают,

фонари с глазами рыб

ртуть по каплям собирают.

Ну, иди ко мне, иди,

выгляни из тьмы овальной, —

чтоб на кухне наследить,

накурить Пегасом в спальне,

пять минут побыть со мной —

дальше торг наш невозможен.

Мы шнурок развяжем твой,

уходящий подытожим.

Хорошо ль на сквозняке?

Как провел ты это лето?

Что опять в твоей руке —

спичка, бабочка, монета?

Два письма

Николаю и Наталье Бойковым

1

Привет, родная! Ты сказала

писать, как будет мне с руки.

Сейчас заминка: нас с вокзала

рассадят на грузовики.

Нам придан был очкарик ротный,

с блокнотом, лет под тридцать пять.

Прости, пишу строкой короткой:

нет времени тебе писать.

В одном товарищи согласны:

готовится большой прорыв.

Но дальше, по причинам ясным,

пишу тебе, детали скрыв.

Здесь очень много ополченцев —

салаги, мне студентов жаль.

Здесь каждый думает, что немцев

прогоним быстро за Можай.

Нам выдали бельё, махорку,

одели, будто к алтарю.

Нас накормили — будет тёрка,

такая тёрка, говорю.

Места здесь гиблые — болота

на двадцать верст, за гатью гать.

Танк утонул. Одна пехота

вперед сумеет прошагать.

Дул ночью ветер, небо чисто.

Здесь каждый кустик на виду.

Я помню свет твоих лучистых

и серых; помню, как по льду

катались в роще; ты смеялась,

смех на морозе твой звенел;

я помню, как дыханье смялось

и падал, падал белый мел.

Всё. Через пять минут выходим.

Гудят. Приехал грузовик.

Целую. Обними Володю,

а дочку — Галей назови.

2

Мое единственное счастье,

мой свет, отрада на земле.

Украли карточки у Насти,

до первого делили хлеб.

Из инструментов с верхней полки,

вещей — всё продала под ноль.

Каток я помню: падал колкий

снежок, волос густую смоль.

Вот ради нескольких мгновений

таких, наверно, стоит жить.

Живу. Всё остальное — тени.

Живу — недолго им кружить.

Ты знаешь, что мы собираем,

что нелегко бывает мне, —

но белым мелом «Николаю»

я написала на броне.

Без выходных. И, как ни труден

прорыв через гнилую гать, —

я верю, что победа будет.

Москва — куда же отступать?

Я тороплюсь: радиоточка

нам объявила про налёт.

Пусть будет Галочкою дочка.

Я не забыла снег и лёд,

но жду сирени, мая, лета.

Живым вернуться поскорей!

Люблю, целую, жду. Ответа

я жду, как лета соловей.

* *

*

Сколько было снега, ила,

длинных взглядов, шепотков.

Обмакнув перо в чернила,

водит писарь В. Шумков.

Тихо выкипает чайник —

скоро будет без воды.

Даст ему столоначальник

жалованье за труды.

Писарь женится счастливо,

он семейством обрастёт.

Во дворе большая ива

тенью улицу метёт.

Дом ночною хлопнет дверцей,

охнет стоном половиц.

Слабое большое сердце

спит на простыни страниц,

окруженное врагами,

будто фишками зеро.

Снег скрипит под сапогами

что гусиное перо.

Человек его не слышит,

спит бумажная земля.

Снег идет и — пишет, пишет

палочки и вензеля.

* *

*

The Zest is gone…

Подумала она: — Изюминка ушла,

не помню больше вкус восточного изюма.

В уме одно: одной в вагон вошла,

а вышла там, где брат наделал шума;

где — знак дурной — в тулупе человек

машиной времени железною разрезан,

как ножницами холст. Зима и снег;

как я живою с этой жизни слезу;

вернусь назад? Военное пальто,

побрит, учтив, к себе располагает

вон тот брюнет (помедли, автор, кто

в меня маршрут и эту речь влагает).

Кругом вокзал, царит скопление душ.

Уговорить, понять поступок Стивы;

как он хорош; ребёночек и муж;

туш отправления — как это некрасиво.

Любовь в конце есть просто лунный серп,

воксхола чад над угловатым адом,

и нервы женские. Железной тушей сверх

пустой состав сдающий задом.

И — обернулись оба. Коротки

ладони, руки. Лев по ткани вышит:

— Скучать зимой в деревне? Снег, гудки,

на Петербург по расписанью вышел.

Бежать Москвы. Москвы базарной речь.

Есть упоенье в прозе деревенской.

Портрет внесли, с портрета начал течь

уже не петербургский взгляд, но — женский.

* *

*

Как этот куст спиной взволнован,

как вздрагивает на ветру

листвою всей; листвою новой

он не покроется к утру:

багряному не стать зелёным,

и жёлтому не зеленеть.

Все начинется аб ово,

пройдя с крахмальным хрустом смерть;

пройдя следы калош и шпилек,

нащупав (вот она, душа).

Приедет смерть в автомобиле,

соляркой сладкою дыша.

Нас не увидит, не застанет,

нас нет (смотри ее, смотри);

какие мы смешные стали,

как хорошо у нас внутри,

как тесно, братики, сестрицы;

скорее бы на свет, скорей.

А куст фарфоровый искрится,

румянится от снегирей.