ЖИВЫЕ СТРУНЫ

Леся Украинка

(1871 — 1913)

_*

ЖИВЫЕ СТРУНЫ

Перевод с украинского и вступление Александра Тимофеевского

Я родился в Москве, но в 37-м наша семья попала под прицел НКВД. Пошли один за другим аресты, и родители на всякий случай отправили меня к бабушке на Украину. Так, трех с половиной лет от роду я оказался в славном городе Изюме. Перефразируя Хлебникова, я мог бы сказать, что был вспелёнут лучшими зорями Украины. На Троицын зеленый день мы с бабой Юлей, Юлией Васильевной Наседкиной, ходили в церковь, и я был приголублен теплыми глазами и ласковой украинской речью. Бабушка сплетала мне венок из васильков и чабреца, и все мне радовались. Юлия Васильевна сорок лет преподавала русскую литературу и знала великое множество стихов. Она читала мне стихи по дороге в церковь и на горе Кремянец, куда мы забирались в погожий денек. Оттуда был виден голубой Донец и шлях, по которому Пушкин и Лермонтов ехали на Кавказ.

Мова рiдна, слово рiдне! 

Хто вас забуває, 

Той у грудях не серденько, 

А лиш камiнь має. 

Мова родная — значит моя. Я думал, когда к маме обращаешься по делу, говоришь — мама, а хочешь приласкаться, говоришь — ненько. Вот и вся премудрость. Как-то я надолго заболел, и бабушка по вечерам стала читать мне Лесю Украинку на украинском языке. Сначала «Вишенки — черешенки». Вот первая загадка природы, которую я тогда пытался разгадать: откуда вишенки знали, что дети оборвут их неспелыми, если они будут висеть низко? Вторая — пришла через восемьдесят лет. Почему я тогда понимал украинскую речь как свою, а теперь нет-нет а все-таки нужно заглянуть в украинско-русский словарь. Бабушка стала читать мне «Лесную песню», и я влюбился в Мавку. В школе нас учили словам Базарова: «Природа — это не храм, а мастерская». А надо было сказать — природа часть нас, а мы часть природы. Мне посчастливилось, я это понял уже там, на Украине, когда лучшим моим другом был дворовый пес Барсик. Мое детство переплелось с детством человечества, как васильки с чабрецом. Бабушка открыла мне таинственный, прекрасный, пугающий и все равно притягательный мир мифологических существ в «Лесной песне». Подумать только — тот, кто в скале живет; тот, кто плотины рвет; умершие некрещенными маленькие детки — потерчата и сама милая и простодушная Мавка. Входишь в сказку, как в неизвестную страну. Шагнешь вправо, шагнешь влево — и везде чудо. Так оно и есть, только мы это перестали замечать, отделив, оградив себя от природы железной стеной. Позже, когда я стал взрослым, любимыми книгами для многократного чтения стали «Снегурочка» Островского, «Девий бог» Хлебникова и «Лесная песня» Леси Украинки. Героини «Снегурочки» и «Лесной песни» — родные сестры. Только Снегурочка гибнет от того, что не знает, что такое любовь, а Мавка от того, что любви не знают люди. Неспособные к этому чувству, потому что охвачены жаждой наживы, задавлены бытом, зашорены нелепыми своими обычаями, предубеждениями и случайными прихотями. Может быть, сам того не понимая, под влиянием Леси Украинки я написал:

…Относительно удачи —

Не предвидится удач.

Тут меня переиначить

Не сумеешь ты, хоть плачь!

Все, что в этой жизни нужно,

Нам судьба наворожит:

Половина жизни — служба,

Половина жизни — быт.

Что от этого осталось,

То и нам с тобой досталось,

Нам одним принадлежит.

Случалось, читательницы восхищались признанием моего незадачливого героя. Восхищаться нечему, это всего лишь красивые слова. Когда от целого отрывают две половины, не остается ничего.

Черешенки

Закраснелись черешенки

Средь зеленых веток,

Налились румяным цветом,

Так и манят деток.

А девчонки и мальчишки

Прыгают и скачут,

Но не в силах дотянуться

И едва не плачут.

Съели б ягод много-много,

Да залезть не могут,

Их сорвать бы было просто —

Не хватает роста.

— Что же вы, черешенки,

Деткам не достались,

Что ж вы, спелые такие,

Высоко забрались?

— Если б мы висели близко,

Нам созреть не дали,

Если б мы висели низко,

Нас бы оборвали.

Надежда^[1]

Ни доли, ни воли — надежда одна,

Одна лишь надежда была мне дана.

Надежда увидеть Украйну мою,

Побыть хоть денечек в родимом краю.

Надежда взглянуть на любимый Днепро,

А жизнь или смерть для меня все одно.

Еще на курганы в степях посмотреть,

А там безразлично мне жизнь или смерть.

Ни доли, ни воли — надежда одна,

Одна лишь надежда была мне дана.

Зимняя весна

Тихо. Тепло. Неужели вернулась весна?

Сполохи в небе — не иначе от лунного света.

Звезды меж мелкими тучками танцы заводят.

Снег высоко на горе засверкал, загорелся,

Словно огни маяка пробежались по самой верхушке.

Тень балюстрады балкона, и в этой тени

Спят кипарисы, зеленые башни волшебного замка.

Кованым блещут металлом притихшие листья магнолий.

Лавры, мне кажется, схвачены сном беспробудным.

Тихо в садочке моем. Тихо в городе. Позднее время.

_{...........................................}

Тут почему-то мне вспомнился город иной.

Серое старое зданье, караул у высокой ограды.

А за оградою в камере тесной вы, мой товарищ.

Что если вам, как и мне, спать не можется в эту минуту.

Что если та же луна освещает унылый застенок

Светом холодным и тусклым,

А вы сквозь решетку взглянули

И при луне увидали дорогу, строенья и горы?...

Сон не берет, а работать и вовсе нет силы, слишком длинна эта ночь.

Хватит! Ушла я с балкона и плотно прихлопнула двери.

Тяжко мне стало в моем расчудесном садочке.

Небо стемнело, и звезды как будто поблекли,

То ли туман их закрыл, то ли видеть я стала иначе.

_{* *}

_*

Ах, если бы достать мне струн живых,

Еще б иметь талант играть на них.

Какую песню спеть бы я могла,

Она бы все богатства собрала,

Сокровища, что спят в душе немой,

Что скрыты даже от меня самой,

Слова, что даже для меня темны,

Но тем словам на свете нет цены.

Лесная песня

_{(Заключительный монолог Мавки)}

Милый, не плачь. Пусть горит мое тело,

Ясным огнем засветилось оно,

Чистым и жгучим огнем, как вино…

Вольными искрами ввысь полетело.

Мягкой и легкой сыпучей золой

Ляжет оно на родную землицу.

Вербою даст мне земля возродиться,

Тонким росточком, зеленой лозой.

Люди придут ко мне в вербные дни,

Чтоб рассказать про невзгоды и беды,

Все принесут мне заботы свои,

Вступит душа моя с ними в беседу

И отзовется на горести их

Шелестом вербных пушистых комочков,

Голосом нежным свирельных гудочков,

Слезными росами веток моих.

Я им, любимый, спою как умею

Все, что порою ты мне напевал,

Все, что мне ранней весною играл,

Все, что в заветных мечтах я лелею.

Спой же мне снова, как прежде, скорее.

Тимофеевский Александр Павлович родился в 1933 году в Москве. Поэт, драматург, сценарист. Автор нескольких поэтических книг. Лауреат новомирской премии «Anthologia» (2009). Постоянный автор нашего журнала. В «Новом мире» публиковалась подборка его переводов из лирики Тараса Шевченко («НМ», 2010, № 6). Живет в Москве.