СОЛЖЕНИЦЫН И ТОЧНАЯ НАУКА НА СЛУЖБЕ ВОЛЬНОДУМЦА

Артемьев Максим Анатольевич — критик, эссеист. Родился в 1971 году в Тульской области. Окончил исторический факультет ТГПУ им. Л. Н. Толстого. Кандидат психологических наук, доцент. Автор многих статей и книг, в том числе «Как работает Америка» (М., 2-е изд., 2012), «Путеводитель по мировой литературе» (М., 2017). В «Новом мире» публикуется впервые. Живет в Москве.

Максим Артемьев

_*

СОЛЖЕНИЦЫН И ТОЧНАЯ НАУКА НА СЛУЖБЕ ВОЛЬНОДУМЦА

В личности Александра Солженицына поражает такой, часто упускаемый из виду, факт — самый религиозный и консервативный из русских писателей-классиков XX века, тот, которого называли мистиком, иррационалистом, известный своим отказом от телефона в рабочем кабинете (чтобы не отвлекаться от писательства)^[1], был одновременно — и парадоксальным образом — самым технически образованным и грамотным из них. Даже Андрей Платонов, железнодорожник, мелиоратор и электротехник, явно уступает ему по глубине и основательности образования и научных знаний.

Напомним вкратце. Александр Солженицын окончил физико-математический факультет Ростовского университета, где учился только на отлично, и был рекомендован ректоратом к поступлению в аспирантуру. Там его даже сняли для местной кинохроники, как пишет Людмила Сараскина: «...съемка проходила в физическом кабинете — Саня показывал опыт с аппаратом Тесла, измеряющим величину магнитного потока...»^[2]

Затем он окончил артиллерийское училище и два с половиной года служил в подразделении звуковой разведки, где требовались знания на стыке математики и физики. Звукобатареи в частности и звуковая разведка в общем — малоизвестная страница военной истории. Если сказать очень упрощенно, их цель заключалась в определении местоположения вражеского орудия по акустическим волнам, возникающим после выстрела. Для это проводились соответствующие замеры с помощью специальной техники и последующие расчеты.

Будущий писатель с его университетской математической подготовкой (а в то время таковых выпускников было еще очень мало, престиж университетского образования не успел обесцениться) зарекомендовал себя еще в училище. Приведем слова его сослуживца: «Не случайно преподаватель звукометрии инженер-капитан Смирнов неоднократно поручал Солженицыну проводить с курсантами занятия. Я хорошо помню, как Солженицын в аудитории разъяснял висевшую на стене сложную электрическую схему регистрирующей станции, находящейся на вооружении в звуковой разведке. По поручению того же Смирнова он руководил нами при выполнении инженерных работ на учебных артиллерийских стрельбах...»

Впрочем, сам Солженицын вспоминал о своей службе звукометристом без пиетета, когда опровергал кагебешную выдумку о том, что, де, «командир батареи звуковой разведки обязан отступать при малейшем колебании переднего края: нельзя рисковать чрезвычайно дорогой техникой». Солженицын объяснял: «...звукобатареи оперативно подчиняют тяжелому артиллерийскому полку, и она делит с ним удачи и невзгоды, обстрелы, бомбежки, движенье через минные поля, переправы, а на плацдармы, по своей легкости, высовывается без пушек, вперед. Конечно, при всех случаях, это не пехота. Но и распоряжения такого идиотского — отступать при малейшем колебании переднего края, никогда не бывало, а очень даже сидели на месте и только раненых отвозили. Наша техника СЧЗМ—36, станция 1936 года, отлично была немцу известна, он в 1941 ее штабелями набрал, но не нуждался он ее ни копировать, ни использовать, потому что и у самого равноценные были.  И таких звукобатарей не одна была, и не под самой дланью Сталина, а более 150, так что на каждые 10 километров фронта была своя звукобатарея, и ее захват ничего бы решительно не объяснил немцам из нашей стратегии»^[3]. Стоит заметить, что Александр Солженицын описал свою службу звукометристом в рассказе «Желябугские выселки»^[4].

Но во время войны Солженицын еще не знал, как ему пригодятся в будущем эти знания особенностей распространения звуковых волн.

Со своим другом детства — Николаем Виткевичем, воевавшем неподалеку, Солженицын, опираясь на свои знания математики и военной топографии, разработал хитроумный метод сообщений. «Система нахождения друг друга была настолько остроумной, что мой лубянский следователь в 1945-м подскакивал на стуле — я ему открыл, секретничать не было смысла. Вся Земля покрыта координатами Гаусса-Крюгера. Какие бы карты вы не достали, любой страны, всегда они расчерчены координатами Гаусса-Крюгера и никакими другими. И счет километров идет двузначными цифрами от 01 до 99. Потом снова начинается 01. В пределах ста километров всегда вылезают две цифры X и две цифры Y. Мы придумали так: пишем друг другу, что адрес (я писал адрес Трифона Александровича, а он писал адрес Трифона Николаевича) — Трифона такой-то, и даем пятизначный индекс полевой почты. А в этом индексе первые две цифры — X; вторые две цифры — Y. А 5 цифра — кусок этого километрового расстояния, потому что километр на километр не так легко найти, а полкилометра на полкилометра — просто. И мы указываем 1, 2, 3 или 4 — какой из этих 4-х квадратов. Таким образом, каждый из нас знал, где находится другой, с точностью до квадрата полкилометра на полкилометра. Так мы давали друг другу знать о себе и встречались на фронте до ареста раз девять». Таково было первое соприкосновение писателя с конспирацией, основанной на точном знании.

Во время заключения — с 1946-го по 1950-й — Солженицын провел четыре года последовательно в трех шарашках, все это время занимаясь расчетами. Он признавался: «Вероятно, я не пережил бы восьми лет лагерей, если бы как математика меня не взяли на четыре года на так называемую „шарашку”».

Первый год он находился в Рыбинской шарашке при авиамоторном заводе в измерительно-вычислительном отделе, а также в Загорской «оптической», как называл ее сам Солженицын (ныне — Научно-исследовательский институт прикладной химии, собственно оптики там касались опосредованно). Три года он провел в марфинской шарашке, где принимал участие в разработке сверхсекретных методов шифрования телефонных переговоров. Также шарашка занималась созданием аппаратуры для радиоразведки и криптоанализом телефонного общения (распознаванием человеческого голоса). Последнее направление легло в основу сюжета романа «В круге первом». На шарашке Солженицын подружился с Дмитрием Паниным — своеобразным инженером-мыслителем, автором «теории густот».

По выходе из заключения десять лет — с 1953-го по 1963-й — Солженицын преподавал математику, физику и астрономию в школе, вел кружки прикладной математики и геодезии, а также фотокружок (!). В казахстанской ссылке выступал «в школьном лектории — на темы о строении вселенной, строении атомного ядра, ядерных реакторах, искусственных радиоактивных изотопах».

На гонорар за повесть «Один день Ивана Денисовича» Солженицын купил автомобиль «Москвич» (большая редкость для того времени), прозванный им «Денисом». Автомобиль требовал постоянного внимания и ухода из-за неразвитости автосервиса в стране и низкого качества изготовления техники — так что опять-таки писатель должен был копаться в нем, хотя и признавался: «руки мои не талантливы».

Служба в звуковой разведке, работа на шарашке над системами шифрования дали писателю неоценимые знания о том, как технические средства используются при внешнем наблюдении и слежке. А это было для него более чем актуально, поскольку с середины 60-х годов и вплоть до своего изгнания в феврале 1974-го Солженицын попал под практически постоянный мониторинг спецслужб. Сараскина приводит слова Е. Чуковской: «Он всегда о ней (прослушке — М. А.) помнил, ничего не говорил под „потолком”, при незадернутых занавесках (считалось, что это мешает специальным машинам, которые стоят за углом), по телефону звонил только из автоматов». «Потолком» в диссидентских кругах называли установленные в квартирах микрофоны подслушивания.

Можно вспомнить и упоминание самого Солженицына в его воспоминаниях, как он даже при беседах на улице в «опасных» местах, где была возможность записи, разговаривал, принимая соответствующие меры предосторожности, думается, опираясь и на свой опыт звукометриста.

Ведя с 1953 года двойную жизнь — сначала жизнь потаенного писателя, а после автора, получившего публичность, но все равно пишущего абсолютно крамольные вещи, а потому вынужденного скрывать свои произведения, Солженицын широко использовал доступные ему средства техники. Тут пригодился и опыт руководителя фотокружка, поскольку он изготовлял фотокопии своих произведений, которые так было легче хранить и прятать. Писатель руководил созданной им широкой сетью своих добровольных помощников, которые снабжали его материалами и помогали укрывать рукописи. И здесь тоже без знания соответствующих технологий не обойтись.

Впрочем, возможности одного человека несопоставимы с возможностями государства. Спецслужбы начали записывать антисоветские разговоры писателя в 1965 году, когда он еще не подозревал о целенаправленном наблюдении: «На микрофонное прослушивание, еще никто тогда не был наструнен в Москве, еще не было такого понятия „потолки”, не опасался никто серьезно».

Это помогло КГБ найти секретный архив писателя, после чего и началось публичное противостояние Солженицына и режима.

И когда в феврале 1974 года писателя высылали из СССР и он не знал — куда несет его самолет? — Солженицын опять-таки прибег к точным знаниям: «Дальше все — читателям привычнее, чем мне, разный там проход облаков, над облаками, солнце, как над снежною равниной. И как установился курс, я соображаю: который час (около двух, на 15° больше истинного полдня), как летим относительно солнца — и получается: линия между Минском и Киевом. Значит, вряд ли будет еще посадка в СССР и значит, значит... Вена? Не могу ничего вообразить другого, не знаю я ни рейсов, ни аэродромов»^[5].

После освобождения из лагеря Солженицын стал постоянным и внимательным слушателем западных радиоголосов — еще один штрих к портрету человека, кажущегося чуждым современным технологиям. В эпопее «Красное колесо», кстати, широко используются приемы киномонтажа — техники XX века, очевидное влияние кинематографа на литературу. Да и к лечению рака он подходил сугубо рационально, соблюдал все предписания врачей, хотя при других заболеваниях таблеток не признавал, предпочитая средства народной медицины.

Стоит заметить, что роман «В круге первом» несет в себе до сих пор нерешенные загадки. Кто же был тем сотрудником МИДа, позвонившим в американское посольство? До сих пор исследователи не получили ответов из архивов Лубянки. В том, что в основу романа лег реальный случай, — сомнений нет. Упоминание советского агента Георгия Коваля — тому доказательство. Солженицын назвал его имя задолго до того, как агент был признан публично. Читатели окончательной версии романа и предположить не могли, что «Коваль» — вовсе не выдуманная фамилия. Интересно — какова была реакция КГБ, организации, знавшей истину, когда советский агент был «засвечен» таким образом, пусть и спустя много лет?