О РАЮ, РАЮ

Кекова Светлана Васильевна родилась на Сахалине, окончила филфак Саратовского государственного университета. Автор тринадцати поэтических сборников и нескольких литературоведческих книг, в том числе посвященных творчеству Николая Заболоцкого и Арсения Тарковского. Стихи Светланы Кековой переводились на многие европейские языки. Лауреат нескольких литературных премий. Доктор филологических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин Саратовской государственной консерватории. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Саратове.

Светлана Кекова

_*

О РАЮ, РАЮ

_{* *}

_*

От всех домов, в которых я жила,

от дивных рек, где рыбы молча плыли,

остались угли, пепел и зола

и тонкий слой какой-то влажной пыли.

Мне некого и не в чем упрекать:

хранится время в виде мелких гранул.

Но есть такое право — окликать

и тех, кто жив, и тех, кто в вечность канул.

Зарос осокой бывший райский сад,

и где-то меж сосной и остролистом

две странных рыбы над землёй висят,

и бьют они хвостами в небе мглистом.

_{* *}

_*

Ирине Евсе

Полосатый шмель пролетит, как пуля,

задевая волосы у виска…

Под шатром ореха в конце июля

время строит домики из песка.

Тем, кто в них поселится, — не до смеха:

вдруг нахлынут волны — и рухнет дом.

Но в который раз под шатром ореха

мы сидим, смеёмся и чуда ждём.

На столе — вина золотые грозди,

помидоры, персики и арбуз,

а в планшете — новости, словно гвозди,

выбирай — на вес, сортируй — на вкус.

И один из нас, гражданин эпохи,

отдыхать с опалённым уйдёт виском,

и оса, со стола собирая крохи,

перетянет талию пояском.

_{* *}

_*

Андрею Дмитриеву

Жил в краю, где волн и неба много,

человек в короне мудреца

с внешностью языческого бога

или ассирийского жреца.

Но когда настало лихолетье

и с ножом пошёл на брата брат,

стало время огненною клетью,

он сказал: «Я в этом виноват».

В сумрачной пещере Карадага,

среди скал, где гром идёт на гром,

пламенными буквами бумага

покрывалась под его пером.

Светлый Ангел в одеянье тонком,

тронув ткань волошинской строки,

укреплял и нас, его потомков,

в дни гражданской смуты и тоски.

Огонь вещей

И когда коротали мы ночи недужные,

появлялись какие-то вещи ненужные —

пузырьки, и бутылки, и пыль на будильнике,

банка кильки в томате в пустом холодильнике,

и розетка с застывшим вареньем малиновым,

и сундук с ароматом своим нафталиновым,

и какие-то колбочки, баночки, пробочки,

и случайно рассыпанный мак из коробочки.

Мы отмечены были тоской одинаковой,

коронованы серой коробочкой маковой,

а в коробочке этой на самом на донышке

копошились какие-то мелкие зёрнышки.

И когда ты рукою нечаянно взмахивал,

то коробочку мака нечаянно встряхивал,

и в звучании странном, в шуршании, шелесте

нам мерещились духи соблазна и прелести.

Заслоняли и прятали духи лукавые

то, что было овеяно светом и славою,

называли любовь чепухой и бирюльками

и клубились над нами, как пар над кастрюльками,

но хотели, в пространство протиснувшись тесное,

чтоб за воинство их принимали небесное.

Мы тогда перепутали тьму и свечение,

пункт отбытия в вечность и пункт назначения,

выбирая свободу от всякого бремени,

мак рассыпанный сделали символом времени.

И тогда мы узрели, что в глиняном чайнике,

и в кувшине стеклянном, и в каменном прянике,

в этажерке, в буфете, в салфетке для столика

и в бутылке — неверной жене алкоголика,

в одеяле верблюжьем и в стоптанных тапочках,

в блюдцах, чашках и мыльницах, в ковриках, тряпочках,

в их фактуре, структуре, в их нежной материи

совершаются взрывы, миракли, мистерии,

в глубине их огонь негасимый скрывается,

и над ними дымок, словно змей, извивается.

Фотография

В суматохе, и шуме, и гаме

искупались в пыли воробьи.

Заболоцкий в очках и пижаме

тихо думает думы свои.

Он сидит, как в больничной палате,

у окна и не смотрит на нас,

но от ангела в белом халате

не отводит встревоженных глаз.

Да, Лодейников был на свободу

им отпущен — обманщик и лжец,

отвратительных таинств природы

соглядатай и тайный певец.

Но ведь есть и другие поступки —

ведь не зря же он Богом храним!

…И Мадонна в цигейковой шубке

на вокзале замечена им.

_{* *}

_*

Отправляясь молча для разборки

в ад, в его разинутую пасть,

поскользнуться на арбузной корке

и на городской асфальт упасть.

И увидеть очертанья рая —

этот заповедный материк,

и лежать в пыли, благословляя

данный Богом перед смертью миг.

_{* *}

_*

Тихону Синицыну

Вот к насекомому далай-ламе

движется подданных легион:

бывшие гусеницы с крылами,

мухи, ставшие вдруг орлами,

жук, и кузнечик, и скорпион.

Что это значит в контексте лета,

в час появления саранчи,

для начинающего поэта,

в Книге Закона или Завета

в слове открывшего икс-лучи?

Как же он рад своему открытью!

Видит он в слове парад планет…

Но, подчиняясь сему событью,

вырвавшись в мир, с небывалой прытью

снова летит саранча на свет.

Всё, что скажу я, звучит фальшиво —

но почему-то душа болит,

и между веток паук, как Шива,

тонкими лапами шевелит.

Цикада

Тополь, житель соседского сада,

ночью выглядит как саудит,

а в его одеянье цикада

пилит сук, на котором сидит.

Этот звук мне напомнил другую

жизнь в системе иных величин -

и волну безнадёжно тугую,

и тоску без весомых причин.

Пыль казалась похожей на перхоть,

в сердце прятался маленький ад,

и хотелось уехать, уехать

от безумного треска цикад.

Кровь хлестала из каменной вены,

и, как некий цветок, вырастал

в зоне смерти, любви и измены

диких слов безупречный кристалл.

А в кристалле, как в образе ада,

размышляя о зле и добре,

в бороде у Иуды цикада

тихо в лунном спала серебре.

_{* *}

_*

Две невинных бабочки-малолетки

превратятся скоро в прекрасных дев.

Богомол зелёный сидит на ветке,

пару тонких лап к небесам воздев.

Муравей молчит и глаза таращит,

чтоб прочесть иероглифы «ян» и «инь»,

а рыбак из озера невод тащит,

там танцуют щука, судак и линь.

А иная рыба мелка, как сдача, —

потому не тратит он лишних слов…

Но его добыча — моя удача,

а моя удача — плохой улов.

За пристрастье к этим опасным темам

на меня сомненье, как тень, легло,

и какой-то мелкий воздушный демон

к стрекозе приладил своё седло.

Он — лихой наездник с картины Босха

с кнутовищем, сделанным из лозы,

он летит на солнце…

Но мягче воска

крылья этой маленькой стрекозы.

_{* *}

_*

Девочка с плетёною корзинкою

в гору поднимается с трудом

там, вдали, за речкой Верхозимкою,

где стоит один знакомый дом.

Этот постаревший дом заброшенный

никого не пустит на постой,

даже если некий гость непрошенный

выкосит траву и сухостой.

Образа давно из дома вынесли,

красный угол превратился в прах,

умерла хозяйка, дети выросли,

как трава весной на пустырях.

— Вы о прошлом ничего не знаете

или, может, не хотите знать…

Дом похож на остров в море памяти.

Как найти его и как назвать?

_{* *}

_*

У безжизненных скал Карадага

бьётся в берег живая волна —

и становится пламенем влага,

и становится кровью луна.

В диком вое, и плаче, и стоне

Божий глас различив вдалеке,

Макс Волошин в холщовом хитоне

держит посох в бессильной руке.

_{* *}

_*

Я столько раз подходила к краю

бездонной пропасти, столько раз

спокойно думала: «Умираю,

уже никогда не открою глаз».

О Раю, Раю, прекрасный Раю,

куда ты скрылся навек от нас?

Растёт у речки трава осока,

видны калужницы завитки…

Как равнодушно и как жестоко

касалось сердце твоей руки!

О Раю, Раю, о свет востока,

как твои отблески далеки!

Покуда страсть не даёт последствий,

не возжигает своих костров,

я постигаю причины бедствий

и вижу призраки катастроф.

О Раю, Раю, о, весть о детстве —

душа,

и тело моё,

и кров.