ЗРЕНИЕ ВО ВЧЕРА

Попов Сергей Викторович родился в 1962 году в Воронеже. Окончил Воронежский медицинский институт и Литературный институт им. А. М. Горького. Автор многих книг стихов, прозы, пьес, эссе. Лауреат нескольких литературных премий. Профессор Воронежского государственного медицинского университета им. Н. Н. Бурденко.

Сергей Попов

_*

ЗРЕНИЕ ВО ВЧЕРА

_{* *}

_*

Беспородные белка и стрелка, спозаранку нарушив режим,

в гулевой невесомости мелко от бродячего счастья дрожим.

Угораздило плыть по-собачьи в чумовой акватории сна,

дабы утро светилось богаче целой жизни, что сроду тесна.

Чуя космос, последнее дело дыбить шерсть и язвить в никуда —

безоглядное небо вспотело, заискрило кристаллами льда.

Заходя в бессознанку с орбиты на посмешище вороху звёзд,

и сумой, и тюрьмой позабыты, ловим свет за потрёпанный хвост.

Это, видно, такая порода — всю печаль прожигать до гроша

и другого не знать кислорода, чем цыганщины злая душа.

И не сметь, забирая всё выше, на безустальный скалиться лай,

где ни кожей, ни рожей не вышел месяц, ясный как пень-будулай.

Silentium

За маму, за папу, за деда пихто

пить пятничный воздух, напялив пальто,

тупить, пустоту принимая —

дорога прямая.

Под пасмурным, позднефевральским, стальным

на зависть воронам и всем остальным

для звука немеренно пищи

в его безразмерном жилище.

И если внезапное прянет ау,

то проще простого уйти наяву

в словарное краткое эхо,

как в изморось — веха.

За брата по голосу и за сестру

стареть до субботы, курить на ветру,

верстая к воскресной надежде

умолкшее прежде.

_{* *}

_*

Посёлок весь в снегу по пояс,

и предназначено зиме

печатать медленную повесть

в полуразрушенном уме.

О том, как снег ложится глухо

в углу медвежьем наугад

и наступил медведь на ухо

тому, кто слушает закат.

И хлопья с кровью ближе к ночи

лишь тишиною тешат слух.

Не получается короче,

пока огонь свиреп и сух.

И пламя газовой горелки

пустую душу пепелит.

На стенке стопорятся стрелки

среди молчанья аонид.

Но рукопись анахорета

способна ждать и не тужить.

А чтобы выдюжить всё это,

необходимо жить и жить.

И зажигать за облаками

огни Медведицы Большой,

в уме растапливая камень

разноголосия с душой.

Темнеют квёлые сельмаги,

ларьки с печеньем и водой.

На разлинованной бумаге

молчальник снова молодой.

Здесь веси облачны и нищи,

в окне кровавится финифть.

Но житель жизнь на пепелище

уполномочен сочинить.

_{* *}

_*

Водяная взвесь, ледяная грязь,

в заоконном обмороке двоясь,

вызревая там, западает здесь,

зажигает заморозки внутри,

чтоб цвели ноябрьские фонари,

облекая в олово пламень весь.

Волоокий бог обращает в мох

всё, что всуе воспламенить не смог,

и заиндевелый его ковёр

выстилает прежнее на ура,

где блажит, безвылазно зол и квёл,

обладатель зрения во вчера.

Заводной, замшелый, в полубреду,

к обороне, равно как и к труду,

до тоски под ложечкой не готов

средь изжитых подвигов и трудов.

В этот долгий волчесобачий час

первородный лёд состоит из фраз

о продрогшем боге, немом огне,

о берлоге, выстуженной извне,

о летейском олове нутряном,

где частил безбашенный метроном.

_{* *}

_*

Восходит надъясельный луч, сухопар,

к звезде, под которой Младенец угадан,

пока Балтасар, Мельхиор и Каспар

несут ему золото, смирну и ладан.

Похож на древесный беспочвенный ствол

растения радости в небе печали,

божественно прям и пугающе гол —

чтоб не сомневались и не защищали.

Ещё предстоят и молва, и трезвон,

бескровные лики, кровавые штольни —

чтоб щедрым дарам угодить на Афон,

а вольным волхвам упокоиться в Кёльне.

Ещё возрастать в грозовом далеке

лесам слепоты и подлескам неверья,

чтоб шалое время пошло налегке,

о звёздные не оступаясь мгновенья.

Но нынче бестрепетный сон Малыша —

живая защита отвесного света,

покуда пришельцы глядят не дыша

и видят пещеру, и веруют — эта.