ЭКСПЕДИЦИЯ

Кочергин Илья Николаевич родился в 1970 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Континент» и др. Автор книг «Помощник китайца» (М., 2003), «Я, внук твой» (М., 2009), которые также были переведены на французский и изданы во Франции, «Точка сборки» (М., 2018), «Ich Любэ Dich» (М., 2018) и др. Лауреат премий журналов «Новый мир», «Знамя», также премий «Эврика» и Правительства Москвы в области литературы и искусства. Живет в Москве и в деревне в Рязанской области.

Илья Кочергин

_*

ЭКСПЕДИЦИЯ

Рассказ

Путешествия и путешественники — две вещи,

которые я ненавижу, и тем не менее: вот он я, собираюсь рассказать вам историю моих экспедиций.

^{Клод Леви-Строс, «Печальные тропики»}

Не вздумайте говорить, что ваша фамилия Леви-Стросс... Это же джинсы!

^{Из бесед Клода Леви-Стросса с Дидье Эрибоном}

С утра перед отъездом Полина сгоняла в «Ашан», купила продуктов и отвезла маме, забила холодильник.

— Мне все это не нужно, — сходу заявила мама и пошла срочно протирать пыль в комнате. Но тут же появилась на кухне, чтобы сполоснуть тряпку. Косилась на дочь, достающую из пакетов покупки.

Вместе с ней вошел жирный кастрированный кот, сел, отвернул морду, обвился хвостом.

— Йогурт и вот эту дребедень забери себе, это я не ем, ты прекрасно знаешь. Прекрасно знаешь, что у меня поджелудочная, — сказала мама от раковины и, не дожидаясь ответа, отвернулась, затянула свои церковные песнопения агрессивно тонким голосом.

— Мам, смирись. Твоя дочь купила тебе продукты. Ничего не поделать. Не съешь — выбросишь.

Когда Полина уже обулась в темной прихожей, мама прекратила заунывный распев, подошла. Постояли лицом к лицу, встретились наконец глазами.

— Ангела хранителя, — перекрестила дочку на долгую дорогу.

— Мамочка, я тоже тебя обожаю. Буду звонить по возможности.

Накинула курточку, глянула в зеркало. Жирный кот тоже глядел на нее от кухни холодными зеркальными глазами.

— Мне вчера на работе загадку загадали. Хочешь? — Не дожидаясь ответа спросила: — Маленькое, сморщенное, должно быть у каждой женщины. Что это?

Мама вздернула подбородок, уголки губ горестно опущены:

— Мечта.

Полина захохотала.

— Мам, ты — прелесть. Но не угадала. Отгадка — изюминка.

Полина нравилась себе после встреч с мамой. Инициатива и позитив. Позитив и инициатива. «Простота и любезность столь непринужденны, столь естественны, что нельзя не предугадать, нельзя не ручаться за счастье, которое ей предназначается».

Вернулась домой и весело припарковала машину, своего «пыжика», рядом с подъездом на единственное свободное место. В тенек под деревом.

Дерево поднималось со стороны детского сада, шло вверх не сразу, а как будто брало разгон вдоль земли, потом уже взмывало вверх. Крашенная в веселые цвета ограда садика заботливо перепрыгивала через комлевую часть. Кора на принадлежащей садику части дерева была светлая и гладкая, насиженная и излаженная игравшими детьми.

Дерево нависало над проездом, с его ветвей на автомобили иногда гадили вороны. Нижнюю часть ствола покрывали многочисленные наросты, вздутия, опухоли на единственной ноге этого растительного организма, вызывали мысли об онкологии.

Другого свободного места не было, а ставить у чужих домов не хотелось.

Вечером в самолете листала ленту фейсбука и узнала, что на завтра в Москве объявили штормовое предупреждение.

Как чувствовала! Еще остановилась, оглянулась, заходя в подъезд, подумала — может, переставить все-таки в соседний двор?

Не переставила, не послушала себя. Девочка моя, ты опять не послушала себя. Варикозное растение, простершее крону над милым «пыжиком», которого ты купила на честно заработанные деньги, которого бережешь как собственное дитя, теперь будет жить в твоих мыслях всю эту чертову экспедицию.

Нет, есть, конечно, несколько человек, которым завтра можно было бы позвонить, попросить съездить, глянуть — как машинка там поживает? Но неудобно грузить такими проблемами. Данилу попросила бы, но он вот рядом в кресле, в прикольной шапочке, — воткнул наушники, надул подушечку под шею, откинул голову и спит с открытым ртом.

Полина посмотрела на спящего, вернулась в айфон. Потом, поджав губы, снова прошлась взглядом по ладоням и лицу Данилы, остановилась на губах, на носу, на бровях, на ушах, на щетине. Заранее выращенная щетина была уже вполне экспедиционной.

Раздражилась, что спит. Пригласил ее на эти острова, а сам спит.

Не выспался в своей отдельной, идущей без нее жизни.

Уже полтора года встречалась с ним раза два-три в неделю, проводили вместе ночь у него или у нее. На большее как будто и времени не хватало — оба завалены своими проектами по самое горло, оба помногу и с удовольствием работали. По выходным иногда ходили на выставки и другие развивающие мероприятия. Зимой на каток. За эти полтора года она с ним посетила несколько квестов, летала в аэродинамической трубе, прыгала на батуте, каталась на квадроциклах, плавала в ужасно холодном бассейне с дельфинами, стреляла из револьвера в тире. Один раз даже ходили на мероприятие, называющееся «расфигаченная дебошь», когда ты громишь кувалдой офисное (или, если хочешь, домашнее) помещение с телевизорами и компьютерами. Теперь вот экспедиция. Постоянно убеждала себя, что такие отношения в порядке вещей. Хотя они, в общем-то, действительно в порядке вещей. Но в неправильном каком-то порядке.

Короче, просто раздражилась. Устала немного.

В окошке ночь и темно. Опять уткнулась в экранчик. На ее недавний пост, где на фотке табло вылетов виден их рейс на Хабаровск, начали появляться комментарии. Она отвечала:

«Да, почти, блин, Канары. Только с другой стороны Земли. И тепло, говорят, всего пару месяцев в году».

«Не съедят, я вредная. К тому же взяла кучу одежды и репеллентов полрюкзака».

«Передам обязательно, если встречу. Очень надеюсь, что не встречу. Хотя, говорят, их там много и они довольно наглые».

Автоматически расставляла все нужные знаки препинания и из-за этого чувствовала себя немного отсталой, олдскульной.

Полина эмоционально устойчива, это уже куча человек отмечали. Ей часто удаются практически невыполнимые вещи, она может «вытащить» любой безнадежный проект. Или, например, ей удаются нормальные отношения с мамой. Полным-полно людей жалуется на мам, на то, что вообще — глухая стена, а она выстроила работающую схему и твердо ее придерживается. Ей вообще удается очень много, практически все удается, что наметила для себя в этом сложном, но в общем-то понятном мире. И это приятно.

Заснула. В бесчувствии сна успела перевалить горный хребет, разделяющий Европу и Азию, преодолеть безумные и бессмысленные таежные пространства Западно-Сибирской равнины.

Данила закрыл рот и проснулся над не менее безумными таежными пространствами уже Восточной Сибири, когда начали раздавать завтрак.

Потер лицо, улыбнулся, накрыл ладонью ее ладошку. Перегнувшись через Полину, заглянул в иллюминатор. Внизу краснели в рассвете поля облаков.

— Я подумала, что мы едем почти на Канары, — сказала она. Не очень складное, но позитивное утверждение, показывающее легкость и покладистость. Готовность радостно следовать за ним рука об руку. Такие вещи очень нравятся мужчинам, несомненно.

— Там круче, чем на Канарах, заяц. Гарантирую. И туристов почти нет.

— А ты был на Канарах?

— Был. На Тенерифе.

Помолчали.

— Прикинь — я машину под деревом поставила, а в Москве ожидают шквалистый ветер. — Полина кивнула на айфон, указывая источник информации.

— Что за дерево? — Данила был уже в своем телефоне, но вежливо проявил интерес. Молодец.

— Отвратительное, в наростах. Прямо у подъезда. Я волнуюсь теперь. Мне кажется, оно может по этим наростам сломаться.

— По наростам вряд ли. Ты знаешь, что, например, кости… Сейчас, секунду, я отвечу, — углубился в телефон, начал текстовать.

Поля облаков потихоньку белели. Стюардесса остановила возле них тележку, Полина взяла рыбу, Данила убрал телефон и попросил курицу.

— Так вот кости в тех местах, где ломались и срослись, там они только крепче, — продолжил Данила, жуя оливку.

— Ой, не надо про кости. Я и так — как это дерево вспоминаю — все время о чем-то типа больниц думаю.

— Погугли — что за дерево. Есть хрупкие деревья, есть прочные. Это не береза?

— Не береза сто проц. Березу, елку я, как бы, хорошо умею отличать. Это какое-то городское такое дерево, обычное.

— Листья какие у него?

— Не знаю.

— Малыш, оно не упадет. Я тебе обещаю. Веришь? — Данила притянул ее, нежно чмокнул в висок и занялся едой.

— Верю, — ответила вдогонку.

В общем, Полине понравилось, как он ее успокоил.

Однако в Хабаровске во время пересадки, пока они ждали свой рейс, погуглила и нагуглила-таки. Просто вспомнила отличительный признак этого дерева — семена-вертолетики, усеивающие иногда капот. Выяснилось, что семена называются «крылатки», дерево — американский (или ясенелистный) клен. На картинке — именно он. И листья такие точно, вовсе не кленовые, не похожие на ладошки.

Преднамеренно интродуцирован в Европу в XVII веке, в Москве с 1796-го.

Опасный инвазионный вид… один из самых агрессивных древесных сорняков в лесной зоне Евразии. Ведет к существенному изменению экосистем, вплоть до полного вытеснения и исчезновения аборигенных видов… к ухудшению кормовой базы животных, в том числе крупных копытных… традиционными способами (вырубкой) по существу неистребим… в обиходе специалисты называют этот вид «клен-убийца»… дошел уже до Якутска… пыльца — сильнейший аллерген… окисляет вещества, содержащиеся в выхлопах автомобилей до более ядовитых…

— Вот, Даня. Данька, послушай. Хрупкость древесины ствола и ломкость ветвей при резких погодных проявлениях, в скобках: сильный ветер, снегопад, обледенение… так сейчас… вызывающая при падении травмы и гибель людей, порчу движимого и недвижимого имущества, в скобках: автотранстпорта, строений… В поэтических и прозаических произведениях — яркий символ разрухи, безвременья, утраты гражданской позиции.

— Утраты гражданской позиции, — повторил Данила. — Это Википедия?

Какая разница — Википедия, не Википедия. Она это сразу почувствовала. Ясно же написано — порча автотранспорта. Женщины вообще лучше чувствуют природу. Просто смотришь на дерево и видишь, что оно мерзостное.

Даже настроение в чем-то лучше стало. Потому что это — подтверждение тому, что себе в некоторых вопросах необходимо больше доверять. Короче, дорогая, чаще слушай себя, ты это умеешь.

Потом был еще перелет на север Сахалина, потом переход по морю на катере.

Море странное — вроде бы море, только идея отдыха, заложенная в море, отсутствует. Столько воды, но она ледяная, море становится в некотором роде бессмысленным. Легкое ощущение обмана.

На туристической базе экспедиция наблюдает за смертельной игрой косаток с китами.

Черные тела косаток проскальзывают вдоль китов, целясь в плавники. Киты поворачиваются вокруг своей оси, сбивая прицел. Это не какая-нибудь постановка для доверчивых туристов, это реальное событие, это то, ради чего можно ехать сюда.

Это дает чувство причастности к чему-то.

Происходящее, правда, почти скрыто от глаз участников экспедиции, находящихся на берегу, но открыто взору объективов их камер, несомых коптерами. Четыре коптера стрекочут над морем.

Данила застыл, сидит на раскладном стульчике с пультом в руках, накрылся темным покрывалом, отгородился от мира, чтобы не отсвечивало, иногда неразборчиво бормочет, комментируя происходящее на экране или свои действия по управлению дроном. Его «Эспайр» висит там, над схваткой.

По сравнению с «Фантомами» и «Мавиками», принадлежащими другим членам экспедиции, «Эспайр» самый крутой. Чем конкретно он крут — его характеристики и преимущества — Полина не могла назвать, запомнилась лишь одна фраза из рекламного сайта: «Серый цельнометаллический корпус выглядит благородно и приятен на ощупь».

Полина, поставив ладошку козырьком над глазами, видит совсем мало. Иногда замечает треугольные черные плавники косаток, горбы китов, издали по тяжелому колебанию воды ощущает движение гигантских тел в море, слышит, как из огромных легких через дыхалы вырывается отработанный воздух.

Рядом Мариша, жена Димы — одного из участников экспедиции. У Димы сейчас в руках тоже пульт коптера. Мариша чуть пониже Полины, поплотнее, покороче стрижка, концы рыжих волос лезут в глаза, их приходится откидывать. Мариша тоже наблюдает сцену охоты вживую, неоцифрованным способом, еще у нее сходит лак на коротко стриженных ногтях, его постоянно сколупываешь, особенно если при тебе хищники нападают на китов, поэтому Мариша постоянно отвлекается от зрелища, чтобы взглянуть на свои пальцы.

Равнодушно орут морские птицы, тупо стучит топор на турбазе, чмокают в берег небольшие волночки, отдуваются киты. Или один кит — не поймешь, сколько их там. А может, и косатки тоже дышат, это же вроде не акулы?

— Не, вроде тоже млекопитающие. Мне кажется, что я уверена, — отвечает Полина. — Я даже читала перед выездом про китов и этих косаток.

Вытаскивает айфон и тут же убирает его обратно в карман флиски. Зачем только носит? Все равно связи нет. Была бы связь, сейчас бы узнали — млекопитающие или не млекопитающие.

Ни одной нерпичьей головы не видно в заливе, все попрятались от косаток, наверное. А утром эти головы тут и там сидели по воде, Герман показывал и рассказывал о нерпах кучу всего.

Герман — их экспедиционная энциклопедия, Герман знает все. Есть такие люди, которые все знают и всю дорогу выдают тебе всякую информацию, хочешь ты или не хочешь.

Полина запомнила, что нерпы как-то странно поступают со своими детенышами. Нет, чтобы научить, показать — как рыбу ловить, что съедобное, что не съедобное. Нет. Быстро выкормила прямо на льду молоком (пятьдесят процентов жирности, — утверждал Герман и счастливо улыбался), выкормила и свалила жить своей жизнью. А в желудках у начавших самостоятельно питаться нерпят находят даже камни.

Герман рассказывал, Полина (у нее серые глаза, говорят, что серые — самые зоркие) смотрела на черные точки в море, которые были тюленьми головами, и думала, что все они — брошенные в детстве селф-мэйд нерпы, добившиеся всего сами.

Она, Полина, не брошенная, хоть и тоже сэлф-мэйд. Полуброшенная, можно сказать, или заброшенная. Дитя девяностых, и она тоже иногда как будто ощущает в животе серые холодные камни.

Отец азартно двигал науку и писал стихи, ходил во время путча к Белому дому, размахивал триколором, потом бросил стихи и ушел из науки в бизнес, потом просто ушел. Мама — помимо своего репетиторства и позже риэлтерства — все время была с головой в уфологии, потом в буддизме, потом в йоге, потом (и до сих пор) в православии. Все это у них делалось со страстью, с полной отдачей. Полина росла почти самостоятельно. Тоже с отдачей, но с разумной, продуманной, без папиного азарта и маминой страсти.

Она и на маму никогда не жалуется, поскольку в ее дочернем чувстве много родительского отношения взрослого человека к родному, но незрелому существу. Смотришь вот так, несколько свысока на порывы, подвиги и обиды неразумных родителей и не сердишься, скорее жалеешь. Она даже на отца не таит обид, втайне от матери звонит ему раз в месяц, недавно настояла и почти насильно свозила его на обследование — сосуды у него ни к черту, а сам заботиться о своем здоровье он отказывается.

Поглубже в берег, где, наверное, захлебываются и умирают волны, перехлестывающие через пляжик во время штормов, все завалено выброшенными водой стволами деревьев. Толстый слой побелевшей, ошкуренной, похожей на мертвые кости, древесины. Кладбище леса. Выросли в небо бессознательно, упали, наверное, красиво, но тоже бессознательно и лежат в полном беспорядке. Полине неприятно думать о деревьях, особенно о ломких.

— Не, не кладбище, — возражает Мариша. — Это, знаешь, напоминает, есть такие большие коробки спичек, «Хозяйственные» называются. У нас на даче всегда такие. В этом коробке спички точно так же вперемешку навалены.

Ладно, ну что там с китами? Как развиваются события? А никак. Непонятно как. Подводная движуха и выдохи.

Вообще, если задуматься, у них на глазах могут сожрать беззащитного кита, который ничем не может ответить. И убежать, в смысле — уплыть, не может, видимо. Они его убьют или сделают инвалидом на всю оставшуюся жизнь, а мы такие тут стоим и записываем терабайты информации. Это уже как-то угнетает.

Движение тяжких тел в воде, вздохи китов, сосредоточенные, азартно застывшие у воды мужчины-операторы и фотографы. Поглядела еще раз на замершую фигуру Данилы. Волосатые мужские ноги торчат из-под темного покрывала. Неожиданно решила, что он похож на вуайериста, сосредоточенного на чужом интимном акте.

— Вуайеристы, блин.

— Не говори, порнография какая-то. За китами нужно по-другому... Мужчина должен взять тебя за руку или обнять, сказать нужные слова. Вы вместе должны смотреть в море.

— Ты че! Мы же в экспедиции.

— Это экспедиция, детка, — басом поддержала ее Мариша.

Девушки засмеялись.

На это стоило посмотреть — гиганты, атакующие других гигантов в водах моря, немного тусклое, скорее матовое, солнышко, скалы, отделяющие видимый мир от океанских пучин, и среди всего этого, на самом краю света — две симпатичные девушки, смеющиеся на довольно диком берегу. Это же красиво, наверное. Но мужчины этого не замечают. А девушки уже больше не могут ждать.

— Не раздумала купаться?

Откинули волосы, пошли, заскрипели галькой, на стук топора, к домикам за купальниками.

— Я даже думаю, что хорошо, что узнала, что этот инвазионный мигрант может свалиться на мою машину.

— Почему?

— Ну, я когда вспоминаю, мне так не хочется об этом… о том, вообще — что там в Москве, что здесь как-то даже больше вокруг смотреть начинаю, оглядываюсь, больше всего вижу. Природу всю эту…

— Ты — умничка.

Аркадий, работник турбазы, колет напиленные чурки возле бани. Плотный слой загара на лице, коротко стриженная седоватая бородка. Глядит бодренько.

— Что, налюбовались уже?

— Да там не особо видно, что происходит.

— Бинокль могу дать. Дать?

— Не, спасибо. А долго они будут еще охотиться, вы не знаете?

— Сейчас уйдут. Волка ноги кормят. Пойдут тюленей гонять.

— Слава богу! А то мы купаться хотели, но как-то страшновато.

— Ни одна косатка за всю историю ни разу не напала на человека. Они умнее нас с вами. У них, если судить по мозгу, по строению мозга, ай-кью около двух тыщ в среднем. Вот у вас сколько?

— У нас-то поменьше, — доброжелательно отвечает Мариша, изучая прядку своих волос.

Аркадий поворачивается к ним прочной спиной, двумя ударами разваливает чурку, уверенно, хрустко колет половинки, одной рукой придерживая их, другой взмахивая колуном. Оглядывается. Девушки еще не ушли — смотреть на такую работу приятно.

— Нравится тут у нас? Такая природа мало где... даже с Бразилии приезжали… места вообще уникальные… я всегда говорю — край света… как попал, сказал себе — е-мое… сам с Иркутска… медведи внаглую… камнями… собаку из будки… эта рыба уже вот где… абсолютно не исследовано… я этим всегда интересовался… киты… между прочим, слышали такого писателя… вам полезно будет, об этих местах… читать вообще любите?.. Вон, уплыли ваши косатки.

— Аркадий, скажите, а косатки тоже дышат или у них жабры?

— Они же дельфины. Млекопитающие. Дышат, конечно. У Робирсона Джефферса есть стихотворение «Косатка». Очень сильное, почитайте. Сейчас, постойте… — идет к своей бытовке, заходит в нее.

— Говорила же, что млекопитающие.

— Аркадий у нас какой вдруг общительный.

— Погоди, дай я скажу. Пил, не доучился, разведен, дети не вспоминают, пролетел по жизни мимо всего. Мягкий либерал. Бодрится, колет дрова уверенной рукой, стихи какого-то поэта сейчас читать будет. Хорошо, что не туристические песни петь под гитару. Тоска.

— Фигня. Аркадий — отставной вояка. Педантичный мужчина на пороге старения. Знает, что правильно, что неправильно. Поклонник ЗОЖ, нетрадиционная медицина, молодец-огурец, крепкие ноги, железный торс. Патриот. Тоска.

— Нет, я знаю, я поняла… художник-самоучка. Художник-неудачник. В его этом вагончике — восходы и закаты Охотского моря масляными красками на фанерках… Сбывает туристам…

Аркадий показывается с полиэтиленовым пакетом, подходит, вручает.

— Держите вот, а то у вас из мужиков, как я погляжу, никто не рыбачит. Голец соленый. Каждой по рыбке. Такого нигде не попробуете.

И работник турбазы Аркадий принимается укладывать поленницу. Девушки восклицают: «Ой, спасибо! Здорово!», заглядывают в пакет и уходят переодеваться.

— Ты будешь ее? — спрашивает Полина, осторожно еще раз смотрит в пакет и с любопытством принюхивается.

— Буду.

— Ты же говорила, что вегетарианка.

— Ну, я рыбу и курицу как бы ем. Рыбы и куры — мне их почему-то не жалко.

— А я немного брезгую как-то. Домашние заготовки — это не мое.

— Ну, мне отдашь.

— Я все-таки попробую, наверное.

Киты с косатками между тем и правда уплыли. Море отступило от берега, солнце совсем ярко проглянуло, облака расползлись, внезапно стало очень даже жарко. Как на Канарах, наверное. Аркадий продолжал свой дровяной труд, ребята, несколько разочарованные, что таинство охоты не доведено до своего трагического конца, разошлись по комнатам и палаткам посмотреть на экранах наконец то, что им посчастливилось наблюдать. Полина и Мариша искупались, потому что всегда нужно выполнять то, что намечено, и вода была очень даже бодрящая, просто обжигающая.

Данила, Дима, Сергей опять вышли на свет и снимали купающихся членов экспедиции. Темненькую и рыженькую. Двух отважных нуньесов де бальбоа, вступивших в свой Тихий океан.

И еще купание было таким правильным жестом, который показывал, что Полине хорошо в этой экспедиции, что она умеет радостно попользоваться моментом, внести живость и динамичность. В конце концов, просто красиво выйти из моря, позитивная, легкая и подтянутая от леденющей воды.

Забиралась с Игорем на гору. Целый час карабкались. Там, по словам Аркадия, можно поймать сигнал.

Одна бы, конечно, ни за что не полезла, но Игорь у нас бывалый экспедиционщик, полевик. Выживание в дикой природе, продолжительные автономные путешествия (в том числе на недружественных территориях), учебно-тренировочное и экстремальное голодание, исследование оперативных возможностей человека, разработка программного обеспечения по вопросам выживания. Так у него на страничке. С ним, наверное, не страшно.

Не полезла бы и с Игорем, но тревога за машину все-таки потихоньку давила. Вдруг какое-нибудь сообщение будет. Заодно маме позвонить. Ну и к тому же — шевележ, активное отношение к жизни. Экспедиция так экспедиция.

Первобытный лес, кусты, дороги никакой. Комаров, надо сказать, особо не было почему-то, зря опрыскалась перед выходом.

Игорь отличается от мужчин этой экспедиции. Можно даже сказать, нарочито отличается.

Никакого флиса, термобелья, микрофибры. У него брезент, шерсть, кожа — старая добрая классика, которая выглядит, надо сказать, несколько театрально. Отдает исторической реконструкцией.

Сейчас они отдыхают на подъеме, Игорь объясняет Полине, как нужно себя вести при встрече с медведем. Полина старается правильно реагировать, кивать, задавать глупые вопросы, делать немного испуганный вид, но ей тяжело, она устала, красная от жары. Стоит потная и дышит. В лесу ужасно душно, и ей абсолютно не до медведей.

Наконец вылезают наверх. Наверху продувает, сигнал действительно немного ловится, открывается красивый вид на бухту. Никаких тревожных сообщений нет, маме позвонила.

А Игорь работает — достал из рюкзака новенькую куртку и штаны-самосбросы, надел, установил штатив, укрепил камеру, включил. Стоит перед камерой над обрывом у обломка скалы, ветер колышет рядом с ним травы и кустики какого-то растения. Внизу море, извилистая полоса берега, скалы, пляжики с кучами мертвой древесины, тайга. Домики турбазы скрыты склоном горы, ни одного признака цивилизации. Хороший фон.

Вид у Игоря действительно бравый и надежный. Хищный нос, чуть впалые щеки, красивые руки, заметные плечи, ноги идеальной мужской кривизны. Бандана, небольшой рюкзачок с кучей карманов, шнуровок и пряжек, мощный нож на боку.

— …качественная фурнитура. Курсоры тракторных влагозащитных молний двигаются вверх и вниз очень легко. Ухватки большие, рассчитанные на работу в перчатках. Манжеты на рукавах регулируются патами на липучках…

Игорь открывает и закрывает карманы на «молниях», трещит липучками.

— …ясна и понятна топография деталей — расположение карманов, функции утяжек, усиления в области повышенного истирания, то есть, в тех местах, где мембрана убивается быстрее всего…

Полина отдыхает, смотрит на морской горизонт, держит во рту травинку.

— …входы в карманы доступны при надетом рюкзаке, бронежилете или разгрузке. Этот штормовой костюм адаптирован для использования вооруженными профессионалами, но идеально подходит и для активного отдыха…

Игорь выключает камеру, снимает костюм, прячет в рюкзак.

— На самом деле, — сообщает он Полине, — дерьмо этот костюм. Потаскай его месячишко в зарослях карликовой березки или в горах на жестком солнце — от мембраны ни фига не останется. И у костра мигом прожжешь.

После возвращения Полина осмотрелась — проверила себя на клещей.

Ну вот и продолжение поездки, вернее, экспедиции.

Переезд на катерах с материка на острова.

По дороге проплываем скалы из яшмы. Высаживают. Говорят, что они особенно эффектно смотрятся во время дождя или после дождя. Короче, в мокром виде.

Производятся новые терабайты информации. Маришин Дима снимает себя на фоне скал. Идет вдоль берега, упилил уже достаточно далеко, что-то наговаривает, отсюда не слышно. Поднимается в воздух дрон Максима. Герман снимает скалы и себя. Герман старше всех, движухи у него меньше, но тоже старается давать материал подинамичнее — мимика, бодимоушн. Да и наверняка он кучу всего интересного знает про яшму. Есть возможность с пользой слить переполняющие знания.

Яшма, оказывается, бывает красная, розовая, зеленая, какая-то еще. На ощупь в общем-то довольно приятна. Мокрая и правда эффектнее выглядит. Прочно ассоциируется с бабушкой, вернее, с бабушкиными шкатулками, в которых копалась в раннем детстве, в которых хранились ее простенькие брошки и серьги.

— Это прямо настоящая яшма? — задает глупый вопрос Мариша, глядя вверх на скалу, в которой видны слои красноватого камня, изогнутые древней земной силой.

Хотя почему глупый? Нормальный вопрос. Может, это какая-нибудь техническая, никому не нужная яшма, которая идет только на что-нибудь вроде удобрений или промышленных красителей. Была бы настоящая — ее бы китайцы еще до нашей эры вывезли отсюда и выточили из нее вазы и маленькие фигуры буддийских толстеньких монахов.

Следующая остановка — остров с воротами. На островке, соединенном узким перешейком с берегом, торчит скала, а в середине дырка, проход. Скала из-за этого выглядит как слишком тяжеловесная, неудавшаяся триумфальная арка.

Красиво.

Хотя иногда так хочется взаправду удивиться чему-нибудь.

Ух ты! Это настоящая, аутентичная дырка в скале? Нет, к сожалению, не настоящая, а искусственно проделанная в древности одним из богов народности негидальцев, количество которых в мире теперь всего около пятисот человек.

Вечером отмечали переезд на острова.

Сначала у костра. Полина, сидя на бревне, глядела на пламя, на морской горизонт неопределенного цвета, иногда клала голову на плечо Данилы.

Хорошая компания подобралась, ей было уютно, весело и несложно в этой экспедиции.

Данила, Герман — самые крутые. Демократичны, дружественны, общительны, но знают себе цену, держат марку. Маришиному Диме и питерцу Олегу еще до них топать и топать, раскручиваться.

Фотографы Сергей, Артем — скромные рабочие лошадки, творческие технари. Немногословные, наверное, несколько закомплексованные, прячутся от мира за своими огромными объективами. То, обвешанные кофрами, сосредоточенно карабкаются по скалам, то лежат, распластавшись на земле, глядя в видоискатель, то неподвижно замрут со штативами у воды на закате, как печальные рыболовы.

Максим с Никитой — зеленая молодежь. Не уверены в себе, возбуждены, к всему стараются относиться с презрением, но не получается.

Выживальщик Игорь пытается повернуть разговор на тему заснеженных перевалов, иссушающей жажды, ядовитых змей, отмороженных конечностей, но не та аудитория. Здесь у нас комфортно и хорошо.

Герман сидит за столом, держит в руке стопочку из нержавейки, хохочет, а потом сквозь смех, проливая коньяк на клеенку, говорит: «Игореша, ребят, подождите, но мы же не туристы какие-нибудь». Все смеются. Это, правда, очень смешно выглядит, когда рядом сидишь.

Потом, когда совсем прохладно стало, перешли в штабную палатку. Столы с закусками и вкусняшками составлены в ряд, под потолком болтаются включенные фонари. Герман толкнул целую речь.

Говорил о том, что мы — дегустаторы. Профессионально пробуем эти места на вкус. Грамотно оцифровываем эти ландшафты. Наметанным глазом осматриваем немудреные достопримечательности, умело сортируем их и выстраиваем в рейтинги, одним словом, создаем какую-то схему восприятия этих красивых, но неокультуренных, можно сказать — первобытных пространств. Мы говорим об этих местах понятным современным языком, а не как Аркадий — медведи, е-мое. Мы показываем — где и какие эмоции уместны.

В результате даже эти дикие, не осмысленные еще острова, киты и косатки некоторым образом структурируются, упорядочиваются, их можно как-то воспринимать. Они маркируются, становятся доступными и понятными, приобретают ценность. Это же такой ресурс!

И вообще — знаете, в чем главный, все увеличивающийся разрыв между людьми, городами, странами? Не в уровне жизни, не в состоятельности, не в военной силе или научном потенциале. Это все фигня. Современный — не современный. Вот что идеологически делит весь мир на две части.

А мы, кстати (Герман поднимает стопочку вверх), делаем мир современнее, комфортнее, удобнее. За нас!

Полина тоже по мере сил складывает свои впечатления в общую копилку, приносит пользу экспедиции. Некоторые водоросли, валяющиеся под ногами на отливе, оказываются самой настоящей морской капустой (тоже Герман подсказал). Шинкованные и поджаренные на постном маслице — ничего так. Голец от Аркадия очень даже пошел. Купание и подъем на гору проходят без последствий. Даже переходы на катерах не представляют трудностей при хорошей погоде и при том, что тебя не укачивает. Словом, если ты поехала в эти дикие места с ясной целью и правильным настроем, если ты достаточно молода и умна, то влегкую выдержишь несколько дней. А если компания нормальная попадется, то тебе даже скучно не будет.

А компания, как уже отмечалось, прекрасная. Надо сказать, очень приятно, спокойно как-то становится, когда люди не строят из себя бог весть что. Не несут свет истины, не сосредоточены на чем-то своем гениальном, не держатся за высокое искусство или высокую науку, не одержимы идеями и порывами. Просто радуются, что им удалось хоть немного сблизить работу с удовольствием, а удовольствие с работой, срастить труд и досуг, обеспечить получение денег за хобби.

Легко довериться человеку, который не пытается изменить общество или спасти природу, втюхать тебе и себе в убыток какую-нибудь неприятную правду, человеку, который просто радостно помешан на чем-нибудь. Например, на коптерах. Максимум вреда от такого человека, что он вас самих заразит своей любовью и вы купите себе свой первый дрон.

Вот, например, ты никакого, совершенно никакого понятия не имела о прелести градуированных и поляризационных фильтров, но сидишь целые пятнадцать минут с недожеванным бутербродом и слушаешь Сергея, рассказывающего о фильтрах «Кокен». И Мариша рядом сидит, даже о ногтях своих облупленных забыла. Что, ты помчишься фильтры покупать? Нет, но тебе интересно. Можно сказать, Сергей зачаровал тебя своими разноцветными стеклышками. Вернее, своей любовью к стеклышкам.

Мир, дорогие мои, держится на интересе, а не на идеях.

Данила с Артемом спорят. Полине приятно смотреть на азартно спорящих мужчин.

— Не, для зимы — «Тепап» от «Лорпена». «Лорпен» — это вообще самое лучшее в носкостроении. Сейчас они что-то замутили с волокнами из целлюлозы эвкалипта, хочу потестить. А для зимы — бери «Тепап». Две с половиной тыщи, но я в восторге. Материал — полартэк павэрстретч и прималофт инсулейшн. Есть еще такой производитель — «Драймакс», парни просто помешаны на носках, делают специальные для каждого вида спорта. Но в России их не купишь.

— Ну не знаю. У меня, знаешь, проблемы немного с потливостью, я взял для зимы «Хималайа Антибактериас» от «Мунда». Доволен как слон.

— «Мунд» не пробовал. Но если антибактериальные, то посмотри, что делает австрийский «Икс-Экшн». У них технология «Полиджиен», там идет пропитка материала солями серебра. Австрийцы, но производят, по-моему, в Италии.

К беседе присоединяется Герман.

— Ребята, вам охота лишние деньги платить? Смотрите — швейцарский «Ронер». Крутейший в мире. И недорогой. Я вам даже сейчас покажу (задирает штанину). «Хайкинг мэн». Нравятся? И меньше тыщи за пару. На зиму — «Альпин треккинг», заявлено для высот более четырех тысяч метров.

Герман говорит всегда громко, поэтому подтягиваются и остальные. И звучат названия, греющие душу экспедиционщиков, ласкают слух славные бренды носков: «Патагония», штатовский «Фокс Ривер», «Баск», немецкий «Норвег», ирландский «Бридждэйл», «Киптэкс», «Дэксшелл», чешский «Ластинг», новозеландский «Айсбрейкер», «Дэмикс», «Сивера», «Нью Баланс», «Гуахо», «Перл Ицуми»…

Но вот уже тема сменилась. Перешли на что-то другое.

— …шорты теплые «Хэглофс Барьер». Кому-то это кажется странным — теплые шорты, а я оценил в походе по Альпам…

— …балаклава «Мармот Супер Хироу Блэк» из полартэк павэрстретча со вставками из винд-про и плоскими швами за пять с половиной. Поедете на Чукотку, настоятельно рекомендую…

— …единственное в мире с пятилетней гарантией. В полтора раза легче шерсти или полиэстера. При чередовании высокой и низкой активности…

— …софтшелльный? Только софтшелльный! Гортексные при активной движухе и потовыделении на сильном морозе изнутри изморозью покрываются…

Потихоньку накал беседы снижается. Уже поздно. Данила ищет свой фонарь, чтобы идти в палатку, Полина медленно потягивается, улыбается и уже не слушает неутомимого Германа с Игорем.

— Скромненько и со вкусом. «Джи-Шок Махариши». Оранжевые детали циферблата на черном…

У Игоря ремешок часов брезентовый, винтажный. Подходящий по стилю к его геологическому свитеру и ковбойскому пыльнику. Он стучит ногтем по своим часам.

— …стальной безель и инверсионный дисплей.

— А что это, позвольте полюбопытствовать? А, Про-Трек. Плавали, знаем. Да, неплохо для поездок…

Вчера, когда отмечали переселение на острова, они, наверное, пятьдесят пять раз повторили словосочетание «край света».

Сейчас Полина проснулась и довольно лежит в спальнике в палатке на этом самом краю света. Данила уже давно убежал куда-то, должно быть, работать или питаться. Это нормально, это правильно, когда мужчина раньше тебя встает.

Полина вечером слегка перебрала коньяка и сегодня увидела себя в зеркальце необыкновенно хорошенькой. Чуть-чуть мутит, но лицо по-детски свежее, глаза ясно блестят, волосы прекрасны. Выглядит лет на двадцать, ну на двадцать два, не больше. У нее, у Полины, иногда так бывает после выпивки, она сама всегда удивляется этому.

Сейчас вылезешь из палатки, и вокруг одна природа, а чуть дальше — камнем можно добросить — соленая вода великого океана. Игорь, по словам разбудившей ее Мариши, уже ходил вдоль берега на разведку с утра и доложил о медвежьих следах. Может, врет выживальщик?

— Может, и врет. Ладно, одевайся, пошли обед варить, — говорит Маришин голос снаружи палатки.

Полина медлит еще пять минут.

Медвежьи следы на самом краю света и девушка с серыми глазами — смелая умничка. Хорошее сочетание! Девушка, которая не боится холодного косаточьего моря и выходит из него с улыбкой, которая оставила в городе машину под ломким деревом и не грузит никому мозг своими тревогами, которая стоит вечером у огня с поварешкой и наливает мужчинам суп, которая заразительно смеется, выпив коньяка в компании. Которая крепко (гораздо крепче, чем обычно в Москве) прижимается к Даниле перед сном в состегнутых вместе спальниках на каком-то особом двуспальном надувном матрасе анатомической формы. Суперпро… Дуософт… в общем, матрасе для влюбленных, как сообщил Данила.

Это же хорошо и красиво, должно быть. Это должно восхищать, ну, по крайней мере очень-очень нравиться и запомниться. Серые глаза, восход, доски мокрого причала, как говорится…

Полина довольна тем, как вчера, когда они сидели за общим столом в большой штабной палатке, Данила время от времени приобнимал ее, показывал, напоминал всем, чья она.

Она выглядывает наружу определить погоду, потом лезет в рюкзак, шуршит пакетиками, достает гигиенические салфетки, гигиеническую помаду, расческу, дезодорант, таблетки, чистые трусики. Находит одежду. В палатке ужасно неудобно, но она не жалуется, не раздражается.

Наконец расстегнула палатку, обувается. Палатки стоят на ковре из шикши. Герман так назвал это растение — шикша. На низких веточках, чем-то похожих на еловые, черные блестящие ягоды. Вкуса никакого. Польза (опять же по Герману) вроде есть. Какие-то витамины.

Свежо, сыро, серо. Медведи, оставившие Игорю свои следы, наверное, все влажные. Пахнут мокрой псиной или чем-нибудь похожим.

Первый раз в жизни подумала о медведях как о чем-то более или менее реальном. Это забавно.

Последний взгляд в зеркальце и — вперед, действовать, жить. Умываться, готовить, общаться, гулять. Пусть ты и выглядишь сегодня утром на двадцать, но тебе уже двадцать восемь.

Тарахтит бензиновый электрогенератор. В штабной палатке привычная, успокаивающая офисная атмосфера. Кто-то, наверное, пришел ни свет ни заря, самый первый, включил компьютер и поставил рядом кружку с кофе. Кто-то гуляет вдоль столов и мешает работающим, кто-то делает сюрприз и достает привезенную из дома вкусняшку.

Полина здоровается, отрывает Максима от ноутбука и вытаскивает на улицу.

— Максим, сделай нам чтобы костер так сильно не горел. Пожа-а-алста.

Она взялась сварить плов из тушенки.

— Нет, а можно так, чтобы здесь не так горел, а здесь побольше? Я чай поставлю. И ты можешь открыть вот эти банки? — спрашивает Мариша.

— Мы на улице будем или внутри? Народ, мы где обедать будем? Не слышат, что ли?

— У меня одежда так провоняла дымом. Пахну как сырокопченая колбаска. И волосы.

Сготовили. Есть решили на улице. Мариша стала стучать ложкой в железную миску в лучших туристических традициях.

— А между прочим, Мариша, вы знаете, что можете приманить этим нерп, — сообщает вышедший к костру Герман. — Нерпы очень любопытны, особенно им интересны всякие необычные звуки: стук, свист, человеческий голос. Они очень любят, например, слушать пение. Так что если вы еще и споете, то мы наверняка сможем позавтракать, любуясь нерпами.

Над морем стоит туман, и нерпы сквозь него не проглядывают.

— Кстати, интересный факт. Раньше русские называли тюленей морскими зайцами. Протопоп Аваккум, например, отмечает обилие зайцев на Байкале, имея в виду именно байкальских нерп. В центральной части Байкала расположены несколько Ушканьих островов, где до сих пор имеются лежки нерпы. Я там был. Острова названы так, поскольку ушканами в Сибири звали зайцев. И вот я думаю, почему именно зайцами их называли? Полина, как выглядели тюленьи головы, когда мы с вами их наблюдали? Да, именно, они круглые, у них не видно ушей. А зайцы напротив — отличаются длинными ушами. И как можно назвать зайцами абсолютно безухих животных?

— Герман, тебе вообще стоит писаться в режиме нон-стоп, гнать стрим через спутник.

Данила бодр и свеж, он даже не садится — ест стоя. Приятно сидеть напротив на бревне и смотреть на него снизу вверх, наблюдать, как он щурится в скалы, затянутые низкой облачностью, в тайгу. Бьет копытом, одним словом, от избытка энергии. Готов использовать все это пространство. Полина принесла ему чай и встала рядом.

Пока они обедали, туман над отошедшим от берега морем незаметно поднялся, открыв горизонт и кита в протоке прямо напротив лагеря.

Полина дружески махала киту рукой, пока мужчины хватали свою технику и бежали к берегу. Хотелось, чтобы он не успел уплыть до того, как мы насмотримся на него, до того, как экспедиция успеет его хоть немного использовать.

Кит не уплыл, хотя от стрекота дронов активнее шевелил хвостом. Кит прочно застрял на мели.

Широкая протока ведет из озера в море. На этом острове, оказывается, есть свое озеро. Вода в протоке вроде как соленая, течение — то туда, то обратно, смотря по тому, идет отлив или прилив. Лагерь находится как раз на месте впадения протоки в океан. В общем-то Полина и не думала, что перед ней протока, пока не услышала, что это протока. Так часто было в этой поездке — смотришь, но не видишь, не можешь назвать то, на что смотришь. Используешь широкие определения.

Некоторые валяющиеся под ногами водоросли неожиданно оказываются морской капустой, черные точки на водной глади — нерпичьими головами. Не исключено, что если сфокусироваться и получше разглядеть детали пейзажа, узнать настоящие названия и смысл этих деталей, фрагментов, мазков, которыми выписан этот дикий пейзаж, то узнаешь и то, что и не нужно знать, что внесет беспорядок в твою ясную жизнь. Узнаешь опять о каких-нибудь опасных мигрантах, дошедших до Якутска. Не хотелось бы этого всего, лишнего, хлопотного, природного. Полина сильно и не вглядывалась в окружающее, ей достаточно было небольшого обжитого пятачка возле палаток да общего взгляда в морской горизонт на закате.

Потом застрявший кит остался лежать в протоке на прежнем месте, а Полина в штабной палатке смотрела в записи, как у него из-под брюха в воде при каждом движении хвостом расходятся бурые облака крови и течение сносит их.

— Заяц, ну что ты такой у меня глупый и мокрый? Давай, понемногу бери себя в руки, — уговаривал Данила, полный терпения, вытирал ей слезы тыльной стороной ладони, целовал в лоб.

— Да, извини, Дань. — Полина сидела в своей палатке, доставала из пачки новую салфетку и решительно сморкалась. — Кита так жалко. Так хочется его как-то спасти. Все, все, я уже успокоилась. Мне уже лучше, спасибо тебе. Я — размазня.

Она гладила его по руке и уговаривала не тратить на нее время. Она через пять минут придет к костру. Но тут же голос ее менялся:

— Просто я абсолютно не подписывалась сидеть и глядеть, как на моих глазах умирает живое существо. Мне такое удовольствие сто лет не нужно.

— Да не умирает он, зая.

— Герман сказал, что он от своего веса может раздавиться, когда отлив посильнее…

Потом они сидели на берегу с Маришей.

— Как началось с этим деревом… И еще я ненавижу всю эту тупую природу и кита тоже за его тупость… Поплыть на мель! Может, он больной какой-нибудь? Они же вообще, говорят, выбрасываются на берег время от времени.

— Я тоже на даче больше недели не могу, — поддерживала Полину Мариша. — На природе всегда так. Мысли всякие в голову начинают лезть.

— На природе и правда, наверное, только умственно ограниченные, психологически неразвитые какие-нибудь жить могут все время. Кому вообще ничего не лезет в голову. Медведи, е-мое…

— Ну подруга, это ты перегнула. Ты же у нас умничка, давай держись.

Мариша права. И Полина берет себя в руки и снова становится умничкой. Даже не для других умничкой, а для себя, так чтобы нравиться самой себе и уважать себя. Заканчивает со слезами и соплями, пытается взглянуть на вещи твердо и трезво, по-взрослому.

День серенький, без ветра. Все вокруг немного грустное, вялотекущее такое. В общем-то это даже красиво: девушка с серыми глазами, берег моря, влажный от тумана, серый галечный пляж и сквозящее ощущение какой-то утраты из-за этого кита. Дождь ли, слезы ли, прощанье, и отходит пароход…

Полина глядит на носки своих трекинговых ботинок у самого уреза воды. Какая у нее нежная, тонкая, беззащитная шея выглядывает из воротника куртки! Не правда ли? Какие тонкие запястья! Спрятала ладошки в рукава, стоит на берегу моря потупившись, мило скосолапившись — носки вместе, пятки врозь, волосы закрыли лицо.

А вот она уже пытается лихо запустить по воде камень так, чтобы сделать блинчики.

Снять бы это на пленку, именно на пленку, так, чтобы она состарилась, покрылась царапинами, немного выцвела. Снять на старинную камеру без звука, чтобы звук был только от работающего киноаппарата, а потом посадить постаревшего Данилу в темной комнате, одного. И на белом полотне экрана под стрекот киноаппарата появится молодая и невозвратная она на берегу океана со своими тонкими беззащитными запястьями и занавесившими лицо волосами. А вот она пытается запустить блинчики — сердце сжимается. Это так грустно!

Гораздо легче было бы, если б была связь. Она бы разместила уже несколько раз свои чувства в постах, увидела бы отклики на свои чувства. Кто-то поддержал бы, посочувствовал, кто-то, как Мариша, немного остудил бы накал эмоций. Кто-то взглянул бы на все это с совершенно неожиданной стороны. Кто-то среагировал бы совершенно по-свински, и на него можно было бы разозлиться. А тут на кого злиться? На кита? На Даньку?

Два-три десятка отзывов от разных людей — и твои чувства приглажены, выправлены и поддержаны. Два-три десятка откликов, и ты уверена в правильности и законности своих чувств. Ты переживаешь их с чистой душой. И точно знаешь, о чем именно переживаешь.

Полина оставляет следы на темном песке пляжа и сочиняет в уме воображаемый пост.

Пост Полины.

Что я не могу терпеть в природе:

всех насекомых, их яйца, их личинки, их коконы и постройки

червей, земноводных и пресмыкающихся

крыс, мышей и их выводки

водоросли, касающиеся тела в воде

медуз, касающихся тела в воде

любых кишащих животных, птиц и насекомых

плесень

хоботы слонов (однажды в Таиланде Полина кормила слона бананами, и слон, увидев, как она спрятала за спину банан, стал шарить по ней, обвивать и касаться ее своим хоботом с влажным сопливым кончиком)

зловоние из пасти собаки или кошки

птенцов большинства птиц (судя по фотографиям)

мертвые деревья на болотах (тоже по фотографиям)

гнезда грачей, густо облепившие березы или тополя

запах мышей, исходящий также, говорят, от шизофреников

больных городских голубей

размеренное и бессмысленное квохтанье кур в жаркий летний день (дачные впечатления из детства)

раздавленных автомобилями ежей

совокупляющихся кошек и весенние крики котов

изъеденные червяками грибы

картофельные бледные ростки

рыбьи потроха и жабры

слюни, капающие летом с ивы

наросты на стволах американских (ясенелистных) кленов

тупость застрявших на отмелях китов.

А вот Полина уже идет вместе с Данилой, Димой, Маришей и Сергеем вдоль моря. Устроили небольшую вылазку по окрестностям.

Идут по прибрежной темной гальке, глядят на океан и на кусты по другую руку.

Туман липнет к возвышенностям, то ли сползает с них, то ли поднимается вверх.

— Вообще, если он гренландский, как Герман говорит, то он в Красной книге должен быть. Гренландские, по-моему, в Красной книге, — говорит Дима. — Исчезающие.

— А если исчезающий, тогда его должны как-то спасать. Службы какие-нибудь, — соображает Полина.

— Волшебники на голубых вертолетах, — говорит Данила. — Они наверняка уже на подлете.

Становится немного яснее, куда можно направить злость. На тех, кто допустил это безобразие и бездействует.

Среди невысоких угнетенных ветрами деревьев открывается целая свалка бурых от ржавчины бочек из-под горюче-смазочных материалов. Остались от геологов, наверное, или от военных. Бочки вжились в пространство, зарастают потихоньку травой и кустами.

Какие-то птицы низко и быстро летят в промежутке между морем и туманом, над самой водой. Слышно, как посвистывают в воздухе крылья.

Вокруг довольно красиво, наверное. Хотя, если по-честному, смысл окружающего пейзажа малопонятен и скучен. И в общем-то особо некуда идти. Вот так без смысла и цели бродить по ландшафту, лишенному хотя бы небольшого человеческого присутствия, можно с одинаковым успехом и пять минут, и целый месяц — впечатлений будет, наверное, одинаковое количество. Брошенные бочки и то как-то более осмысленно выглядят — их, эти бочки, когда-то привозили, опустошали, складывали, опорожненные, в это место, их забыли или просто решили не вывозить по каким-то причинам. Бочки — это что-то человеческое. Можно как-то отреагировать на их присутствие — подумать о геологах и их геологической романтике, о военных и их службе в этом суровом краю или пожалеть о загаженном ландшафте и о том, как люди не берегут природу. А без бочек — на самом деле тоскливенько вокруг.

Про кита хочется хоть на время забыть, вернее, не то, чтобы забыть, но не думать о нем. Или быстро спасти, сделать, чтобы он уплыл и занял свое место в глубинах морей. Но спасти такое огромное животное не сможет никто, только высокий прилив.

Всплывает на душе что-то огромное, жалкое и неприятное, а ты его отгоняешь, рассеиваешь, выдавливаешь за пределы. Виснешь на плотной, тверденькой такой Даниной руке, чувствуешь его упругий бицепс. Но пейзаж вокруг лишен признаков разумности, одомашненности и порядка, море в тумане на горизонте призрачно меняется местами с небом, и даже Даня кажется не совсем настоящим.

«Обещаю, говорит, что дерево не упадет». А если упадет? Подумал бы перед тем, как говорить! Полина очень не любит всякую неопределенность.

Сергей подбирает рыжий пластиковый шар с иероглифами. Они с интересом рассматривают его и верно определяют, что шар является поплавком с японского рыболовного судна. Потом попадается еще два таких поплавка (выцветший рыжий и белый), потом среди кустов находят один — пустотелый стеклянный, без ушка, в отличие от предыдущих.

Данила первый не выдерживает и поворачивает обратно в лагерь. Нагулялись.

А в лагере взгляд опять тянется к лежащей на середине протоки туше животного — была надежда, что во время послеобеденного прилива он снимется с мели. Не снялся.

— Так, мы дозвонились, — докладывает Игорь, выйдя из штабной палатки и держа в руке спутниковый телефон, — вроде будут высылать вертолет МЧС для спасения.

— А что они могут сделать, эмчеэсники? Руками вытащат с мели или прилив повыше устроят?

— Не знаю. Что мне еще сказали специалисты: оказывается, это совсем молодой кит, можно сказать — детеныш…

Это неприятно слышать. Неприятно по двум причинам. Во-первых, детеныша жальче. Во-вторых, кит становится еще более отвратителен.

Тут, наверное, нужно немного объяснить. Дело в том, что, как правильно говорил Герман в своем вчерашнем многословном тосте, мы — люди современные. Мы относимся к той меньшей части человечества, которая уже преодолела невидимую границу и с отрывом идет впереди.

Так вот, современный человек должен легко и без смущения управляться с простейшими психологическими терминами и различать хотя бы основные, базовые эмоции.

И Полина вполне ясно могла ответить на вопрос, что мы чувствовали, глядя целый день на этого застрявшего возле нас на мелководье бедного кита. Мы сильнее всего чувствовали печаль, страх и отвращение. Наши чувства были смесью этих эмоций в различных пропорциях. И процентная доля отвращения увеличилась при известии, что кит является маленьким, поскольку он был просто огромен, неприлично огромен для малыша.

Мало того, что ты покинул нормальный, домашний, человеческий мир, мало того, что ты лишен элементарных человеческих удобств, таких, как туалет, душ или интернет, так еще на твоих глазах гибнет детеныш совершенно нечеловеческих размеров. Это существо при всей своей беззащитности и беспомощности активно действует на твою психику. Оно ломает масштаб твоего мира. Малыши не должны быть такими громадными. И с этим нужно что-то делать.

Сергей берет у Игоря трубку телефона с большой, несколько уродливой антенной, рассматривает, спрашивает о качестве связи. Данила подходит поближе. Полина тоже начинает прислушиваться.

— …по надежности, конечно, интересен «Инмарсат», но на высоких широтах у него не совсем все айс. То есть, например, весь Кольский полуостров официально в зоне покрытия, но в прошлом году в Северной Карелии связь со спутником была, а дозвониться удалось только с тридцатой, наверное, попытки. У «Иридиума»… не надо, не надо, у «Иридиума» тоже не идеально с качеством и надежностью дозвона. По стоимости — согласен, по стоимости — «Глобалстар» самая дешевая…

Полине кажется, что эти простые слова действуют успокаивающе. Она с удовольствием вслушивается в разговор.

День тянулся неприятно долго.

— Как ты вдруг решила вегетарианкой стать?

Полина держала в руке камешки и по одному кидала их перед собой на землю. Мариша вплетала себе в волосы веточки шикши. Темно-зеленые стебельки шикши с черными глазами ягод смотрелись в рыжем очень хорошо.

— Я просто узнала о… сейчас скажу… о дебекизации. Да, правильно, дебекизации. Знаешь, что такое дебекизация? Это когда клюв обрезают раскаленным ножом. Нож должен быть раскален до восьмисот градусов.

— Зачем?

— Чтобы прижигать место отреза.

— Нет, зачем обрезают? И кому?

— Чтобы не расклевывали друг друга. Цыплятам всяким, индюшатам. На треть. У меня просто дед одно время хотел уехать в сельскую местность и разводить там индюков на продажу. Начал изучать все, что с эти связано. Я тоже вместе с ним сидела, читала все это, хотела ему помогать. Еще в школе, классе в шестом. Есть даже такие специальные станочки для дебекизации — ну, железочка такая с дырочками. А тут нож раскаленный. Цыпленку клюв в дырочку вставляют, голову рукой придерживают, а другой рукой нож опускают.

— Ужас какой! Это уже не делают?

— Почему не делают? Если ты решишь вдруг птицеферму держать — тебе тоже придется делать. Без этого никак.

— А как они клюют потом?

— Не знаю, как-то клюют.

— И ты с шестого класса мяса не ешь?

— Нет, с третьего курса, когда похудеть решила.

— Подожди, но ты же кур ешь. И индюшек?

— Индюшек тоже ем. Я только млекопитающих не ем. Знаешь, это как-то само так получается, просто что-то ешь, что-то не ешь, и все. — Мариша закончила вплетать шикшу, чуть помотала головой, чтобы волосы легли, как надо. — Я похожа на ирландку?

Вечером Полина увидела кита совсем близко, сидя в моторной лодке прибывших на катере инспекторов по охране природы — напросилась взглянуть поближе на застрявшего. Она была от души благодарна этим замечательным, хотя и не совсем современным людям — инспектора внушали спокойствие и надежду на правильный исход дела. Их расстегнутые теплые камуфляжные куртки, пропитанные рыбьей слизью, их подвернутые сапоги, расслабленные позы, иногда ласковые, смешные матерки и покровительственные интонации в разговоре с членами экспедиции почему-то успокаивали. Казалось, что инспектора выражали простую мысль — кит, это всего лишь кит, чем бы все ни закончилось, трагедии большой не будет. На тебе, девушка милая, это никак не отразится.

Обветренные лица инспекторов говорили о том, что мы живем в огромном просторном мире, полном широких пространств и различных зверей, рыб и даже не открытых еще таинственных организмов. Что еще есть прерии с колышущимися волнами миллионноголовых бизоньих стад и участки морей, где утлым китобойным парусникам приходится плыть среди стад пасущихся гигантов и расталкивать их баграми.

Однако, вблизи кит, вернее, китенок, внушал еще большую жалость и неприязнь. Он служил живой иллюстрацией к гегелевскому образу китов, как животных, некоторым образом застрявших между землей, воздухом и водой. К нему был вполне применим эпитет, которым немецкий философ наградил китов — «жалкое зрелище». Но Полина и не думала о Гегеле и вообще о философии. Полине вдруг почудилось, что от кита должно нехорошо пахнуть, как от тех, к кому она привыкла относиться с жалостью и неприязнью в городе.

Китовое тело, покрытое (если рассмотреть его вблизи) какими-то шероховатостями, царапинами, неряшливыми пятнами, полосками, украшенное в некоторых местах белыми коростами ракушек-балянусов, просто должно было неприятно пахнуть. Но кит если и издавал запах, то настолько легкий и свежий, что его не было слышно.

И еще Полина разглядела его глаз. Лучше бы и не разглядывала — глаз был удивительно маленький для такой туши (всего раза в три побольше, чем человечий) и сидел абсолютно не на месте. То есть не на том месте, где бы его нарисовала Полина, возьмись она изобразить кита.

Кит смотрел правым глазом на Полину, левым — неизвестно куда, поскольку левый находился с другой стороны головы и был погружен в воду.

Киты хороши на картинках. Например, на обоях в комнате будущего Полининого ребенка.

А настоящий китовый вид, его величина и сила, заметная в движениях хвоста, делали кита странным, абсолютно чужим, совершенно нечеловеческим. Таким, что уже становилось трудно почувствовать участие и жалость. Скорее трепет и отторжение.

Защищать и любить природу лучше находясь подальше от нее.

Вообще, надо сказать, если проводишь целый день на краю света рядом с застрявшим китом, то в голову начинают лезть самые глупые мысли.

Было как-то неудобно признаться, что в который раз за сегодня задумывалась: вкусно ли китовое мясо? Казалось, что оно должно быть довольно приятным. Пусть даже жестким. Жесткое мясо можно жевать так, чтобы челюсти сладко уставали, его можно глотать большими кусками и быстро, сытно тяжелеть. Спросить у Германа, он может знать, но неудобно как-то. Вдруг кит имеет вкусные плавники или вкусную вырезку?

А потом вдруг Герман, оторвавшись от компьютера в штабной палатке, поднимает голову и сообщает очередной факт.

— Береговые чукчи и юкагиры, насколько я знаю, — говорит он, ища глазами, к кому конкретно обратиться и поймав взгляд Полины, — а также эскимосы, словом, те, кто жил промыслом морского зверя, обязательно разнообразили свое меню содержимым желудка добытых китов.

Скрытое в темноте китового желудка, пахнущее отрыжкой, утробное, переходящее от плавающего в глубинах зверя в желудок человека. Полина ощущает вкус несвежих креветок во рту.

В детстве, когда Полине было лет пять, бабка, готовя пельмени и отгоняя ее от сырого теста, кусочки которого приятно было воровать и есть, грозила ей заворотом кишок. Полина спросила, что такое кишки, и, выслушав объяснение, сказала, что кишок у нее нет. «Есть. У всех людей есть кишки». — «А у меня нет».

Полина даже заплакала, она не хотела иметь кишки, кишки — это отвратительно. Она и сейчас не хотела, просто смирилась с годами.

— Хотела бы быть такой умной, как ты, Герман, — произносит Мариша будничным ясным голосом и рассеивает мрачное очарование неприличной темы. Непонятно, серьезно она говорит или нет.

В другое время этого странного дня Полину вдруг ни с того ни с сего начинали одолевать эротические фантазии. Они не были напрямую связаны с китом или китами, вообще не связаны с животными, казалось, их вызывает сам пейзаж, напряженная, незаметная жизнь береговой полосы, упорных живучих трав, сырого воздуха. Открытость этого места, распахнутость пустому горизонту, легкий запах разложения, мокрого камня и мокрого дерева, дрожащие крики птиц, ну и будничное, терпеливое ожидание огромным животным своей смерти навевали мысли о нарушении каких-то запретов, о животной свободе, о том, как соленые волны могут слизывать сперму с темного тяжелого песка. Что ни говори, а места тут дикие, чувственные какие-то, хочется сказать — брутальные.

Стоял штиль, небо при этом было мутно. Воздух был влажен, и даль непрозрачна.

Кит вздыхал и в продолжении всего дня его неровная спина возвышалась над водой. Если сидеть даже в штабной палатке, отгородившись от окружающего полотняными стенами, разговорами, нервно поедаемыми и хрустящими на зубах криспами, то угрожающее присутствие несчастного животного все равно ощущалось.

Потом настала ночь. Полина сидела на корточках на берегу у самого уреза воды и мыла два больших котелка из-под плова и супа, она сама добровольно взялась за это дело. По крайней мере при любом исходе утром котелки будут чистыми.

Рядом в ночи, на самом краю света тихо лежал на своей мели огромный зверь и невидимо окрашивал воду кровью. Хоть бы он выл или ревел — и то было бы лучше. Но кит лучше знал, как следует умирать, и делал это по-своему.

Присутствие кита и без всякого воя ощущалось даже в темноте.

Жалко все-таки было его до слез, несмотря на его редкую уродливость и размеры. Хотелось, чтобы он спасся, уплыл, исчез и больше не появлялся никогда в жизни Полины.

Потом от берега, где стояла с фонариками целая толпа, отошли лодка и катер. При свете вспыхнувших прожекторов видно было, как две фигурки инспекторов — одна на моторе, другая с ведром — сидят в лодке совсем рядом с китом. Виден даже был раздвоенный фонтанчик пара, вырвавшийся из китового дыхала.

Люди из лодки плескали гренландскому киту на пересыхающий глаз водой. Кит шевелился. Он был не просто животным, попавшим в беду, он принадлежал к исчезающему виду, занесенному в Красную книгу. И в связи с этим люди плескали ему воду на пересыхающие глаза.

Когда рассвело, Данила вылез из палатки и вскоре вернулся сказать, что протока пуста. Ночной прилив сделал свое дело, его хватило, чтобы освободить кита. Исчезающий зверь исчез, и Полина облегченно улыбнулась, лежа в спальнике. Было совершенно ясно, что смерть кита была бы слишком неуместна, даже небезопасна на глазах у современного человека.

— Если из него кровь так течет, наверное, в море косатки не отвяжутся. Да еще голодного, усталого… — предположил Данила.

Но это Полину уже не очень волновало. Главное — кит уплыл из ее жизни. Осталось только доехать до дома и убедиться, что дерево, простершее крону над «пыжиком», устояло во время ветра. А там можно что-то решать с Даней, брать ситуацию в свои руки, пора уже и ребенка заводить.

Полина перевернулась на другой бок, лицом к Даниле, подложила под щеку ладони.

— А как, ты говорил, называется наш матрас? Вот этот.

— «Экспед Синмат Хиперлайт Дуо».