МАРИЯ ГАЛИНА: HYPERFICTION

МАРИЯ ГАЛИНА: HYPERFICTION

_{ПАРОЛЬ И ОТЗЫВ, ИЛИ ГЛОССАРИЙ ТОГО, ЧЕГО НЕТ}

В СССР, да и на постсоветском пространстве, фантастика не столько жанр, сколько способ бытования. Не скажу навскидку, есть ли свои форумы и информационные ресурсы у любителей детективов — конвентов, то есть фестивалей, по крайней мере нет, и жанровых премий тоже (на Западе есть), а приверженцы тех или иных авторов фантастики вкладывают в предмет своего обожания столько страсти, что споры и интеллектуальные схватки здесь идут вплоть до полного разрыва отношений… Мне трудно представить себе, что у поклонников Толстого и Достоевского (или Донцовой и Марининой) дело дойдет до такого градуса взаимной неприязни (блестящий фильм Юрия Мамина «Бакенбарды» все еще остается фантастикой).

Как любое закрытое сообщество (закрытость в данном случае заключается в том, что чужак посмотрит на это, пожмет плечами, да и займется своими делами), любители фантастики выработали не то чтобы свой язык, но некий код, по которому свои узнают своих. Вообще-то такие коды — не редкость, цитаты, в особенности поэтические, служат для распознавания людей своего круга, здесь разница лишь в том, что круг этот имеет четко очерченные и плотные границы. Чужак, пусть он и цитирует Бродского или Пастернака, эти цитаты вряд ли опознает, если только он не фэн. То есть речь идет именно о фэнах, а фэн, напомню, это просто сокращение от слова фанат.

Культовые книги потому и культовые, что растащены на цитаты-маркеры, цитаты-мемы. «Здесь красивая местность», «сажальный камень», «он раздражает мое саргажи», «мне нравится активная протоплазма», «почему бы благородному дону…» Именно поэтому, кстати, с такой яростью читатель отвергает новые переводы — если нет «домомучительницы», какой же это Карлсон. Более всего из отечественных авторов растащены на цитаты Стругацкие, но и многим другим, так сказать, повезло, в некоторых случаях экранизация помогает распространению крылатого «мо» (как в случае с «Главным полднем» А. Мирера, превратившимся в сериал «Посредник», или Алисой с миелофоном)^[1].

Тем не менее не надо относиться к фэндому как к собранию чудаков. Есть нюансы.

Именно фантастика обогатила наш язык нужными словами, которых вот не было, а теперь вот есть. Скажем, чешским словом «робот», которое придумал для Карела Чапека его брат-художник Йозеф Чапек, антифашист, умерший от тифа в концлагере Берген-Бельзен. Столь популярное ныне слово «бот», кстати, производное именно от слова «робот». Профессию «роботехника»/«робототехника» («прикладная наука, занимающаяся разработкой автоматизированных технических систем и являющаяся важнейшей технической основой интенсификации производства» — см. Википедию) придумал на основе этого термина Айзек Азимов. Популяризации слова «андроид» (человекоподобный робот), мы вроде бы обязаны французскому писателю Филиппу-Огюсту-Матиасу де Вилье де Лиль-Адану и его роману «Ева Будущего» (1886). Некоторые слова, впрочем, так и остались пока в фантастике — все эти гравилеты, бластеры, глайдеры и прочие средства истребления и передвижения, перейдя из индивидуального в общее пользование; зачем придумывать новое название для оружия, стреляющего сфокусированным тепловым или световым лучом, когда мы точно знаем, что это бластер?

Но есть слова, скажем так, неспецифические. И вот с ними гораздо интереснее.

В свое время по соцсетям ходил список слов, обозначающих всяческие тонкие душевные движения и явления, существующие в одних языках, но отсутствующие в других, хотя, в общем, нужные и полезные.

То, что такие слова есть, не новость, над этим еще Пушкин в «Евгении Онегине» простебался неоднократно. «Все тихо, просто было в ней, / Она казалась верный снимок / Du comme il faut... (Шишков, прости: / Не знаю, как перевести)». Надо отдать должное гибкости языка, и «панталоны», «фрак», «жилет» вполне прижились, и слово «vulgar» благополучно трансформировалось в «вульгарный», и «комильфо» есть. Во всяком случае, мой Ворд его не подчеркнул, хотя оно чаще употребляется в несколько жеманном сочетании «не комильфо», а слово «хандра» у нас есть и так, без «сплина» обойтись можно. Кстати, словосочетание «верный снимок» мы чисто машинально воспринимаем явно как-то не так.

Я, к своему стыду, из этого очень нужного списка запомнила только красивое слово «мурмурация» — то есть согласованное перемещение птиц внутри огромной стаи и, соответственно, перемещение всей стаи, ну, все видели эти видео с перемещениями стаи скворцов… Остальные слова, безусловно нужные и полезные (в частности, то красивое слово, которое обозначает запах мокрой земли после летнего дождя), вылетели из головы, хотя я думала, что надо бы их запомнить, пригодятся.

Есть, однако, две причины, почему это не работает.

Первая — как ты ни заучивай эти слова, нет гарантии, что они не вылетели из головы твоего собеседника. И что он вообще их знает.

И вторая, связанная с первой. Ты никак не можешь запомнить эти слова, потому что они не встроены в контекст и в связи с этим не несут никакой эмоциональной нагрузки. (Слово «мурмурация» для меня несет, я окончила биофак.)

Потому, как ни странно, у искусственных, придуманных фантастами слов (а фантасты все время придумывают некие модели, которые пока что не существуют, но, в принципе, могут) в этом смысле шансов больше. Во-первых, тексты с этими словами читало много народу разных национальностей. Во-вторых, те, кто их читал, явно принадлежат к твоему карассу (ну вот, пошло-поехало). В-третьих, их легче запомнить в силу их эмоциональной нагруженности, эмоциональной вовлеченности читающего и, соответственно, говорящего и, в частности, в силу того, что модели, описываемые фантастами, наднациональны, то есть универсальны.

Ну что, поехали?

«Массаракш» (Аркадий и Борис Стругацкие, «Обитаемый остров», 1969). Слово на языке некоей неназванной страны («Страны Отцов») некоей закрытой планеты (позже выясняется, что ее название и есть Саракш, «мир»). Означает «Мир наизнанку». Употребляется как ругательство, выражение душевного напряжения, и как слово-связка.

Само по себе слово, звучное и экспрессивное, вроде бы имеет аналоги в «настоящих» европейских языках, от немецкого до русского. Ну, там, «доннерветтер». Или «каррамба». Или «готдэм». Но, во-первых, эти слова несут четко выраженную национальную и даже социальную устоявшуюся культурную маркировку (если в литературном тексте герой ругается «доннерветтер», он, скорее всего, немец, а если «каррамба», не только испаноязычный, но еще и пират какой-нибудь). Во-вторых, ни один настоящий немец или настоящий латиноамериканец не будет ругаться «доннерветер» или «каррамба». Так что это, скорее всего, по крайней мере в настоящее время, культурные конструкты.

В русском языке, возразят мне, такие слова есть. Ну да, но в силу цензурных причин я тут привести их не могу. Они принадлежат к, что называется, обсценной лексике и, хотя не маркированы как литературные, отчетливо маркированы социально. Впрочем, какой-нибудь профессор или менеджер в душевном порыве может употреблять их (прошу прощение за созвучие и безусловный намек) в приличном обществе, но это будет очень эксцентричный профессор или очень статусный менеджер и, уж во всяком случае, в 99.99% он будет наезжать на нижестоящих. Послать по указанным адресам вышестоящего может только социальный самоубийца.

Итак, «массаракш» как слово-связка, слово-разрядка

1) не является божбой, то есть не оскорбляет религиозные чувства;

2) употребимо в разговорах с собеседником равного или более высокого социального статуса;

3) не является эвфемизмом другого запретного слова, как, например, слово «блин», и, следовательно, свободно от «социального ханжества»;

3) адекватно воспринимается в определенных кругах на почти всем постсоветском пространстве.

Я вовсе не призываю всех и каждого поголовно кинуться употреблять слово «массаракш», я просто отмечаю, что такого слова нам, вообще-то, очень недостает.

«Грокнуть» (Роберт Хайнлайн, «Чужак в чужой стране»; Stranger in a Strange Land, 1961).

Вероятно, этому слову есть некий аналог в дзен-буддизме, если это и так, я его не знаю, а это знаю. И каждый любитель фантастики знает, что такое «грокнуть во всей полноте». Пожалуй, самым ближайшим аналогом является слово «постичь», но в нем нет, я бы сказала, должной глубины. «Грокнуть» — это постичь полностью, охватить пониманием явление или предмет от самых его истоков до конечных форм выражения. Вообще, любители фантастики любят говорить, что, мол, они грокают то-то и то-то, но на деле мало кто из нас способен грокнуть что-либо во всей полноте — для этого надо быть космическим маугли и воспитанником двух культур Майклом Валентином Смитом, а он обладал тем, что мы бы назвали паранормальными способностями.

Карасс (Курт Воннегут, «Колыбель для кошки», Cat’s cradle, 1963). Уже за то, что Воннегут посредством своего самозваного пророка Боконона ввел в культурный обиход слово «карасс», ему можно поставить памятник.

Карасс — слово настолько прижившееся, что есть в сетевых словарях.

Итак, термины боконизма (религии, которую сам ее основатель, Боконон, объявил лживой)^[2]:

«Боко-мару» — боконистский ритуал, обмен познанием. Суть ритуала заключается в соприкосновении пятками ног чистых и ухоженных, от которого люди чувствуют взаимную любовь.

«Вампитер» — ось всякого карасса. Нет карасса без вампитера, учит Боконон, так же как нет колеса без оси. Вампитером может служить что угодно — дерево, камень, животное, идея, книга, мелодия, святой Грааль. Но, что бы ни служило этим вампитером, члены одного карасса вращаются вокруг него в величественном хаосе спирального облака. <…> В каждую данную минуту у каждого карасса фактически есть два вампитера: один приобретает все большее значение, другой постепенно его теряет.

«Вин-дит» — толчок по направлению к боконизму, к пониманию того, что Господь Бог все про тебя знает и что у него есть довольно сложные планы, касающиеся именно тебя. К вере в то, что Творец ведет твою жизнь и что он нашел для тебя дело.

«Гранфаллон» — ложный карасс, кажущееся единство какой-то группы людей, бессмысленное по самой сути, с точки зрения Божьего промысла. <…> В качестве примера гранфаллонов Курт Воннегут приводит различные партии и организации, в частности: коммунистическую партию, Дочери американской Революции, компанию «Дженерал Электрик» и Международный орден холостяков — и любую нацию в любом месте в любое время.

«Дюпрасс» — карасс из двух человек. По Боконону, настоящий дюпрасс никто не может нарушить, даже дети, родившиеся от такого союза. Дюпрасс рождает в людях некоторую самонадеянность и помогает влюбленной паре в уединенности их неослабевающей любви развить в себе внутреннее прозрение, подчас странное, но верное. Люди одного дюпрасса всегда умирают не позднее, чем через неделю друг после друга.

«За-ма-ки-бо» — судьба, неумолимый рок.

«Канкан» — нечто, благодаря чему человек обретает свой карасс, некоторая первичная инициация на пути к выполнению Божьего замысла.

«Карасс» — группа людей, собранная вместе для выполнения Божьей воли без своей на то воли и ведома. Если вы обнаружите, что ваша жизнь переплелась с жизнью чужого человека, без особых на то причин, — этот человек, скорее всего, член вашего карасса.

Для карасса не существует ни национальных, ни ведомственных, ни профессиональных, ни семейных, ни классовых преград. Объединение людей по этим признакам, скорее всего, является ложным карассом, или гранфаллоном. Попытки обнаружить границы своего карасса, так же как и разгадать Божий замысел, считается невозможным. Ось каждого карасса, его объединяющий фактор, называется вампитером. Карасс из двух человек называется дюпрассом…

Как мы видим, из всех терминов, весьма интересных, прижился лишь один — а именно «карасс», иногда неверно использующийся в значении «свой круг» или «круг единомышленников» (мол, мы люди одного карасса, и нос эдак кверху, многозначительно, мол, если ты не поймешь, о чем я, ты не из нашего карасса). На самом же деле карасс — некая замкнуто-разомкнутая группа людей, так или иначе «завязанных» друг на друга и влияющих на жизнь друг друга непосредственным образом (воздействие может быть и негативное, и даже фатальное). Характерным признаком того, что данный человек является членом вашего карасса, является то, что на протяжении всей вашей жизни вы сталкиваетесь с ним неоднократно, хотя вроде бы особых причин к тому нет. Понятное дело, что за всю вашу жизнь вы сталкиваетесь с огромным количеством людей, но некоторые так и остаются в качестве функций: проводник в поезде, кассирша в гипермаркете, гаишник, остановивший вашу машину, и т. п. Но если кого-то из этих людей вы встречаете при других обстоятельствах или его встречают ваши знакомые, скорее всего, он член вашего карасса. Карасс, таким образом, — сложная система взаимосвязей и взаимозависимостей, часто не осознаваемая ее отдельными членами; до какой-то степени это, конечно, свой круг, но не совсем, поскольку некоторых членов карасса вы можете и не знать, а некоторые могут относиться к другим социальным группам. Остальные миллиарды человеческих существ как бы выносятся за скобки — с ними вы никогда в своей жизни не столкнетесь.

Кстати, фейсбучные френд-ленты и сообщества, согласно этому определению, никакой не карасс, а скорее гранфаллон, хотя внутри этих сообществ, безусловно, может существовать несколько самостоятельных переплетающихся карассов.

Несколько полезных слов ввела в обиход (или дала возможность ввести в обиход) Урсула Ле Гуин, ну так и неудивительно, ведь она была культуролог и этнограф; возможно, аналоги этих слов существуют в отдельных языках и культурах, но в силу причин, о которых я говорила выше, у этих больше шансов на общеупотребление.

«Нусут» — любимое слово Эстравена, королевского советника из романа «Левая рука тьмы» (The Left Hand of Darkness, 1969), означает — «не важно», но «не важно» в каком-то более глубинном смысле — «не имеет значения», «не стоит внимания», «ладно, оставим это» и даже «вас это не касается». Гораздо сложнее с другим словом из того же романа — с термином «шифгретор», происходящим, по версии автора, от старинного слова, означающего «тень». Шифгретор, как пишет Zangezi, один из рецензентов романа на Фантлаб.ру, «…это не честь, которая может быть задета, не престиж, который может быть потерян — это ощущение целостности и самодостаточности, которое может быть нарушено, умалено»^[3]. Шифгретор — одновременно и социальный статус, и престиж, и ощущение внутренней целостности — иными словами, то, как ты сам воспринимаешь себя и тем самым заставляешь других воспринимать тебя. Ближе всего, пожалуй, будет понятие «лица» у японцев. Другое слово, предложенное Урсулой Ле Гуин для представителей другой культуры — выходцев с планеты Изгнания (роман «Город иллюзий», City of Illusions, 1967), произносится как «арлеш». Пожалуй, оно близко по значению к «шифгретору», но относится скорее к социальному статусу, определяет иерархическое положение обладателя и включает в себя происхождение и опыт определенных духовных практик. Именно в силу того, что мы не склонны к духовным практикам, а также, в силу определенных исторических причин утратили родовую знать; да и вообще из-за мобильности современного общества у понятия «арлеш» меньше шансов на воплощение вне романа. Джек Вэнс, автор в высшей степени плодовитый и великий провокатор, кстати, обогатил («Лунная моль», The Moon Moth, 1961) фантастическую терминологию близким понятием «стракх» (вообще-то скорее «страч», но переводчик, видимо, решил избежать неблагообразных ассоциаций). Стракх — социальный статус, одновременно служащий единственным мерилом кредитоспособности; иными словами, чем выше у тебя этот самый стракх, тем на большую долю материальных благ и уважения соплеменников ты можешь претендовать. При этом как именно накапливается этот самый социальный капитал — вопрос тонкий, скажем, агрессивность и готовность тут же на месте затеять смертельную дуэль с обидчиком — немаловажный фактор.

Американский фантаст Ларри Нивен, очень интересовавшийся «непереводимыми терминами» и даже посвятивший им статью (The Words in Science Fiction, 1976), сам попытался ввести такое универсальное слово, эдакий слоган-жалобу НЕНИС (аббревиатура от «Нет никакой справедливости», в оригинале, понятно, несколько по-другому) в романе «Мир-кольцо» (Ringworld, 1970), по непонятным причинам потерпел поражение, хотя что-что, а ныть и жаловаться мы любим. Иными словами слово НЕНИС так и не вышло за пределы романного цикла. Одно из странных и потому, возможно, верных объяснений состоит в том, что юность фантастики, ее отчаянный бросок в «большую литературу» и, соответственно, эпоха словотворчества и культурологического эксперимента на западе подошла к концу; недаром все упомянутые примеры можно уложить в очень короткий отрезок времени (1961 — 1969).

Отечественные же авторы продолжали заполнять пустующие ниши, хотя за пределы отечества результаты словотворчества выходили в очень редких случаях: например, в повести Кира Булычёва «Подземелье ведьм» (1987) возникает прекрасное слово «катурадж» — что-то вроде «прощай» и одновременно «полный и трагический конец» — адекватный аналог существует, но опять же не может появиться на этих страницах...

И, конечно, нельзя не вспомнить термины «сталкер» и «зона» (опять же Стругацкие, «Пикник на обочине», 1971), пускай и существующие до этого, но в силу определенных, внелитературных причин прочно вошедшие в широкий обиход в совершенно определенном смысле. Немалую долю популярности, конечно, тут добавил и кинематограф, выводящий лексику пусть и не такого узкого, но замкнутого круга фэнов за его пределы... Ну, и если говорить о кинематографе, то как тут не вспомнить знаменитое, универсальное «Ку!». А заодно и цветовую дифференциацию штанов.

Но эти великолепные термины годятся для чисто внутреннего употребления. Люди из других карассов не поймут.

Автор благодарит Татьяну Левченко, Людмилу Казарян, Наталью Резанову, Татьяну Кицю, Ольгу Фикс, Лина Лобарева и других, кто принял участие в опросе на авторской страничке Фейсбука.