КНИЖНАЯ ПОЛКА МАРИИ ГАЛИНОЙ И ВЛАДИМИРА ГУБАЙЛОВСКОГО

КНИЖНАЯ ПОЛКА МАРИИ ГАЛИНОЙ И ВЛАДИМИРА ГУБАЙЛОВСКОГО

В октябре 2018 года премия «Просветитель» представит очередной короткий список, чтобы в конце ноября объявить победителей. По традиции сотрудники отдела критики и публицистики «Нового мира», выпускник биологического факультета Одесского университета Мария Галина (1 — 5) и выпускник мехмата МГУ им. М. В. Ломоносова Владимир Губайловский (6 — 10), рассказывают о наиболее интересных, с их точки зрения, книгах длинного списка.

Музей 90-х. Территория свободы. Сборник. Составители К. Беленкина, И. Венявкин, А. Немзер, Т. Трофимова. М., «Новое литературное обозрение», 2016, 392 стр.

«Проект „Музей 90-х” Фонда Егора Гайдара был запущен в 2014 году и за это время сменил несколько форматов. Сначала он воплотился в виде интерактивного стилизованного музея на интернет-портале Colta.ru, затем в виде монологов на „Снобе”. Сейчас проект обрел новый формат — книга, но сохранил свою суть — стремление создать пространство для диалога об одной из самых противоречивых эпох российской истории» (из аннотации).

Добавим сюда примыкающий к этому проекту прошедший в 2005-м, 2016-м и 2017-м (Colta.ru при поддержке Фонда «Президентский центр Б. Н. Ельцина» и образовательного проекта «Твоя история») в Москве и Екатеринбурге «Остров 90-х»^[1] — фестиваль «обо всем лучшем, что было в культуре 1990-х: новой музыке, медиа, литературе, кинематографе, моде и развлечениях», который вполне можно было бы назвать «Островом свободы». 90-е, сейчас что-то вроде эдакого медийного общенационального пугала, предлагали невиданные ранее возможности и опции (и невиданные ранее опасности и трагедии), что, собственно, и видно из данного проекта. Подтверждением тому — голоса из 90-х самых разных людей, и тех, кому повезло найти себя, и тех, кто, выброшенный из привычной среды, застыл в ступоре и растерянности. Книга построена как музей — на схеме-содержании, ее открывающей, каждому материалу (а они и вправду музейные — дневники, письма, фотографии, агитационные материалы, газеты, избирательные бюллетени, даже календарики) выделено свое экспозиционное пространство. Залы «Свобода слова», «Свобода выбора», «Свобода дела», «Свобода быта» содержат стенды «Аналитика», «Свидетельство», «Документ» и — иногда «Артефакт». Тут, думаю, те, кто застал 90-е (а уже выросло поколение 2000-х), ностальгически вздохнут, увидев в зале «Свобода быта» артефакт «Челночная сумка», а в зале «Свобода слова» — «Пиратская кассета». (Кстати, вот где страх: «В другой раз моего напарника при мне связали за какую-то <…> провинность, в багажник положили и говорили, что ноги отстрелят и к трамваю привяжут. Попугали и отпустили. А на другой точке парня убили. Он с женой торговал ночью. Приехали пьяные клиенты, и жена им понравилась, стали ее с собой зазывать, парень за жену вступился: „Это моя жена”, а они пушки выставили, бах: „Она твоя вдова”. Вот такие истории вокруг были. Иногда невольно думаешь, это они боевиков насмотрелись».)

И тем не менее остается после обращения к короткой, но эпохе, когда все было впервые, ощущение ностальгической тоски и не реализованных до конца возможностей. Ну и фотографии — всмотритесь, пожалуйста, в эти лица… И да, это закончилось и более не будет никогда.

Александр Панчин. Защита от темных искусств. Путеводитель по миру паранормальных явлений. М., «АСТ; Corpus», 2018, 400 стр. Издание осуществлено при поддержке фонда «Эволюция».

Лауреат «Просветителя» за недавнюю (и блистательную) «Сумму биотехнологии» продолжает в буквальном смысле просветительскую деятельность. «Защита от темных искусств», как вы помните, это очень важный, но злосчастный курс в Хогвартсе (вечно с его преподавателями что-то было не так). Соответственно, и названия глав отсылают к «Гарри Поттеру» — «Дементоры», «Авада Кедавра», «Окклюменция»… Хотя поклонники Поттерианы будут разочарованы. Темным искусством здесь объявлена, собственно, сама магия и всяческая паранормальщина. Кто хочет опровергнуть автора — карты в руки, Панчин входит в экспертный совет Премии Гарри Гудини — «организации, которая предоставляет любому человеку возможность доказать свои экстраординарные способности в научном эксперименте и даже получить за это миллион рублей». Гудини, напомню, знаменитый фокусник, чья нелепая смерть в высшей степени поучительна в данном контексте.

Итак — демоны не приходят, чтобы душить нас во сне. Двойников-доппельгангеров не существует, вашего мужа никто не подменял, и ваш кот не является агентом ФБР (ФСБ). Околосмертный опыт не доказывает, что есть загробная жизнь, а свидетельствует об определенных изменениях в мозгу, вызванных сугубо физиологическими причинами (наркоз, очаговое возбуждение, нехватка кислорода и т. п.). Нет, это не одержимость дьяволом, а психическая болезнь… Да, самовнушение порой приводит к серьезным недугам (и самолечение тоже). Да, память вытворяет с нами порой странные штуки (знаменитый эксперимент «Потерявшийся в торговом центре») — ну, так недаром существует присловье «Врет, как очевидец». Да, независимое мышление вещь редкая и достойная восхищения (и не позволяйте себя дурить всяким шарлатанам).

В целом, к сожалению, книга бледнее предыдущей. Панчину, похоже, интересны сложные вещи на переднем крае науки, а тут он вынужден писать о вещах тривиальных и повторять сказанное сто раз до него. Например, долгой памяти книга Моуди «Жизнь после жизни» вышла аж в 1976-м, не раз подвергалась научной критике, и с тех пор мало кто не в курсе, что, скажем, феномен «света в конце тоннеля» вызван нарушениями периферийного зрения. Ну и уж если совсем придираться, то к чему было вызывать в качестве поддержки дух Гарри Поттера? Заодно хотелось бы узнать, когда именно (и в какой стране), понуждаемая голосами свыше «одна девушка двадцати двух лет <…> спрыгнула с перил в аэропорту», вследствие чего родственники потащили ее к священнику изгонять дьявола (в частности, до или после нашумевшего фильма «Экзорцист» это случилось). Иногда такие данные есть, чаще — нет, возможно, они приведены в работах, на которые ссылается автор, но хотелось бы увидеть их в теле текста. Несколько вышибает из предложенного дискурса иллюстративный ряд — такая «настроенческая» графика скорее пристала бы какой-нибудь мистической повести. И, кстати, лично я усматриваю вполне рациональную причину (или ряд причин) в том, что в СССР пуски ракет предпочитали не производить по понедельникам (автор приводит эту практику как пример ритуального мышления). А вы?

Впрочем, людям, желающим дойти во всем до сути, поможет солидный список источников (ровно 666 работ), хотя лично мне жаль, что в разделе, посвященном синестезии, кажется, отсутствует ссылка на классическую работу А. Р. Лурия «Маленькая книжка о большой памяти» (1968). Ссылка на классическую книгу Элиезера Юдковского «Гарри Поттер и методы рационального мышления» есть.

И все-таки, повторюсь в который раз, такие книги нужны, уже хотя бы потому, что нашим доверием злоупотребляют жулики самых разных мастей (в том числе и в промышленном масштабе). К тому же полезно помнить, что «мы видим мир не таким, каков он есть на самом деле. Мы располагаем лишь его моделью, точной настолько, насколько позволяет наш мозг с его восемьюдесятью шестью миллиардами нейронов и триллионами связей между ними».

Борислав Козловский. Максимальный репост. Как соцсети заставляют нас верить фейковым новостям. М., «Альпина Паблишер», 2018, 198 стр.

Фальшивые новости способны убивать — и убивают. Они опасны в самом прямом смысле, поскольку представляют собой идеальное орудие манипуляции. Иногда такие новости появляются спонтанно, иногда являются плодом сознательной разработки пропагандистов. Нам здесь важно то, что такие новости часто воспринимаются менее критично, чем новости реальные, вызывают более бурную реакцию — их охотно воспроизводят, распространяют, обсуждают… С одной стороны, это вызвано тем, что такие новости очень часто строятся по упрощенным, архетипическим и потому узнаваемым моделям (известный казус с распятым мальчиком), с другой — отсутствием иммунитета к новым средствам массовой информации. Всеобщая грамотность, активно насаждаемая в 1920-е (дело, безусловно, хорошее), привела тем не менее к излишнему доверию к печатному слову, а значит — к газетным передовицам, обличающим врагов народа. Радио в каждом немецком доме — к распространению фашизма (а полувеком позже в каждом доме в Руанде — межплеменному геноциду). Визуальная информация, полученная через телевидение или соц. сети мозгом воспринимается как реальная, поскольку что такое соц. сети, эволюция не знает, а жизненно важная информация у высших позвоночных поступает именно посредством зрения. К тому же человек склонен, в силу самого устройства своего сознания, везде усматривать закономерности — даже там, где их нет (см. выше «Защиту от темных искусств» Александра Панчина). А значит, любая конспирологическая теория вызывает у него больше доверия и понимания, чем сложная и порой путаная цепь причин и следствий, поскольку упрощает картину мира. Недаром, по данным сайта BuzzFeed, топ-20 фальшивых новостей обогнали по лайкам и перепостам топ-20 самых популярных статей настоящих СМИ. Тот же самый вывод делают ученые журнала Science — ложь распространяется гораздо быстрей и активней правды. То есть вы уже поняли, чему посвящена книга Борислава Козловского (чем-то она перекликается с прошлогодним финалистом длинного списка — книгой Аси Казанцевой «В Интернете кто-то неправ»).

В частности, он пишет о фейковых новостях типа «Папа Римский поддержал кандидатуру Дональда Трампа», которые в огромном количестве вбрасывались в соц. сети во время избирательной кампании и стали, по мнению аналитиков немаловажным фактором, приведшим в результате к избранию нынешнего президента. Причем, как ни странно, никакой конспирологии, никакого злого умысла и мирового зла за генерированием фальшивых про-трамповских новостей в большинстве случаев не стояло — просто на такие новости кликали чаще и они оказались самым прибыльным способом интенсифицировать трафик частных компаний и рекламных страничек отдельных пользователей.

Опровергнуть же фейковые новости практически невозможно — это тут же вызывает обратный эффект (раз опровергают, значит точно что-то скрывают).

Здесь, наверное, надо вспомнить Терри Пратчетта с его «Правдой», романом о первом новостном таблоиде Плоского мира, удручающе честном и потому скучноватом, и о его конкуренте — желтой газетенке, чей контент выдумывался одним-единственным человеком, печатавшей заметки о похищении честных граждан инопланетянами и о том, как «одна женщина в Ланкре родила змею». Честная «Правда», желая разделаться с конкурентом, получила официальное заявление короля Ланкра, что никакого такого казуса со змеей не имелось; что, естественно, сразу подняло спрос на желтый листок — раз сам король отрицает, значит точно что-то было. В этом смысле можно посочувствовать Алексею Ковалеву и его «лапшеснималочной», разоблачающей фейковые новости в российском сегменте Интернета и СМИ, — даже если удается выловить источник новости и он оказывается совершенно ненадежным, как убедить в этом миллионы пользователей?

Фейсбук в этом смысле — идеальный инструмент для распространения фейк-ньюс. Он позволяет делать это таргетированно, то есть прицельно, опираясь на статистическую обработку личных данных пользователей (известный скандал с Cambridge Analytica) и выдавая пользователю информацию (под информацией я тут понимаю любое структурированное сообщение), которая заденет его с большей вероятностью. (Cambridge Analytica приписывает себе успех и в выборах президента США, и в референдуме Brexit, результаты которого оказались для политологов, скажем так, неожиданными, и, да-да, Цукерберг публично извинился за утечку данных.) И да, внедренные ложные воспоминания мозг с трудом отличает от настоящих. Вообще, обе книги — «Защиту от темных искусств» и «Максимальный репост» хорошо бы читать вместе. Кстати, про потерявшихся в торговом центре тут тоже есть, правда, немного в другой интерпретации — и кому верить? А, ладно, давайте проверим сами — для того мы и читали эти книги, чтобы нас учили правильно находить и интерпретировать информацию.

И еще, наверное, коль скоро книга адресована российскому читателю, хотелось бы больше примеров — и новостных фейков российского сегмента медиа и Рунета, и алгоритмов анализа достоверности информации — но автор гораздо больше внимания уделяет зарубежным казусам. Что ж, его право.

Сергей Зотов, Михаил Майзульс, Дильшат Харман. Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии. М., «АСТ», 2018, 416 стр. (История и наука Рунета).

Вслед за замечательной монографией «Анатомия Ада. Путеводитель по древнерусской визуальной демонологии» (Дмитрий Антонов, Михаил Майзульс, М., «Форум»; «Неолит», 2014) появилась эта, новая работа, посвященная странному, нелепому, комичному, а порой и непристойному в христианской иконографии, или по крайней мере тому (и это очень важно) — что нам кажется таким. Собственно, сам термин «Страдающее Средневековье» уже стал мемом — как пишут сами авторы, все началось с группы в социальной сети «ВКонтакте», «где мы и наши пользователи придумываем смешные подписи к средневековым миниатюрам, публикуем отрывки из фильмов, пересказываем современные новости, которые, увы, слишком часто напоминают средневековые...» И дальше — «Средневековье стучится в дверь с отрубленной головой Неда Старка…»

Недаром начинается книга вовсе не с описания средневековых артефактов — она начинается с современных казусов «кощунственного» обращения с сакральными символами. Как ни парадоксально, «темное и мракобесное» Средневековье по вольности обращения с религиозными символами могло дать сто очков вперед современным художникам; церковная цензура появляется лишь в XVI веке. Именно тогда католической церковью делаются первые попытки определить пределы допустимого, а смех начинает восприниматься как идеологическая диверсия, покушение на незыблемость нравственных и религиозных устоев.

Средневековье сейчас, что называется, входит в моду — причин этого явления частично касаются авторы в предисловии; причем не только в России и не только в среде интеллектуалов — среди недавних подростковых бестселлеров США есть и такие, чье действие происходит в средневековой Франции. Об «Игре престолов» тут уже говорилось.

Книга делится на большие разделы: «Звериное» (далеко не только бестиарии), «Человеческое» (любые проявления телесности, в том числе и у сакральных фигур) и «Божественное» (любые вольности в трактовке насельников Небес и Ада).

Читатель узнает о чулках Святого Иосифа, превращенных по бедности супругов в пеленки для маленького Иисуса; о странных изображениях Христа на страницах алхимических трактатов; о том, когда и почему стали изображать Моисея с рогами (а также Ноя и Авраама); о том, как выглядит нимб сзади, и еще о множестве удивительных вещей, которые помогут нам понять мотивы и побуждения людей, отделенных от нас рекой времени, но, в общем, таких же, как мы.

«Страдающее Средневековье» — идеальный образец научно-просветительского труда с отличным справочным и иллюстративным аппаратом, подспорье для путешественника, гуманитария и просто любопытствующего читателя; одно из его замечательных качеств — свободный от взвинченности и от потуг угодить читателю тон изложения; вообще, внутренняя свобода — одна из главных характеристик этой книги. Пожалуй, со времени знаменитой «Культуры и общества средневековой Европы глазами современников» А. Я. Гуревича (1989) в этом сегменте у нас не было книги такого уровня. Если термин «культовый» приложим к научно-популярному труду, то это он и есть. И, так же как в случае с «Музеем 90-х», наглядный пример того, в каком живом взаимодействии находятся соц. сети, интернет-ресурсы и просветительское книгоиздание; одна из бесспорных и неотменимых примет времени.

Денис Горелов. Родина слоников. М., «Флюид», «ФриФлай», 2018, 384 стр.

Софья Багдасарова. Омерзительное искусство. Юмор и хоррор шедевров живописи. М., «Эксмо», 2018, 296 стр.

Российский научно-популярный сегмент, похоже, не может оправиться от впечатления, которое на него когда-то произвели труды Вайля и Гениса — «оживляж» становится если не доминирующим, то очень распространенным приемом, а разговорный стиль — просто стилем. Как, скажем, в посвященной истории отечественного кинематографа монографии «Родина слоников», где некоторые, ну, прямо скажем, не шедевры, но по той или иной причине снискавшие популярность продукты отечественного кинематографа описываются примерно так:

«Долговязые, но с толстенными корневищами балты [полякам от автора достается еще крепче — прим. авт.], как и следовало ожидать, нашли золотое дно в твердокаменном средневековье. Фильмы рожка и дубины, пошедшие косяком с начала 70-х, пользовались ничем не сравнимым успехом <…> ломанулись <…> слуги дьявола, чертовы невесты, новые нечистые из пекла и прочие озорные сеновальские иконоборцы из поселков Сумаа и Тюрьмаа…» (Стеб на национальные темы, чувствительные для насельников многонациональной, как ни крути, а империи, здесь порой на грани фола. Впрочем, имперская идеология под маской «интернационализма» равно корежила и национальное и «интернациональное», а автор, похоже, обстебывает именно имперский подход к национальному, но различить порой трудновато.)

Об иных фильмах, например, об «Ивановом детстве» или «Горячем снеге» автор отзывается не в пример серьезней, и если частью наблюдения злые и точные, то частью просто точные… И там, где речь идет о действительно важных вещах, мы с удивлением обнаруживаем, что стеб куда-то испарился.

И, как всегда в таких случаях, интереснее читать о том, что мы уже знаем (видели), чем о том, чего мы еще не знаем (не успели посмотреть, пропустили по каким-то причинам).

В этом смысле с «Омерзительным искусством…» посложнее, этот предмет мы если и знаем, то урывками. Речь здесь пойдет об античных сюжетах, описывающих, подобно «Страдающему Средневековью», странное — отклонения от нормы, перверсии (или то, что воспринималось в то время как отклонения от нормы и перверсии) и их позднейшие интерпретации художниками, в каждую эпоху привносящие в чудной античный сюжет что-то свое. Итак, перед нами иллюстрированные истории окказиональных «трансвеститов» (не только Ахилла и Геракла, но и друзей Тезея (кто читал «Тезея» Мари Рено, тот примерно представляет себе, о чем речь), детоубийства и людоедства, страшной женской мести и так далее, поданные примерно в такой стилистике: «Величайший герой Древней Греции Геракл (он же Геркулес) в быту был мужчиной неприятным. Слишком много времени проводил в тренажерке, перебарщивал со стероидами. Из-за нарушенного обмена веществ покрывался прыщами, сильно потел. Были проблемы с головой <…>. В гневе себя не контролировал — как-то насмерть прибил жену и детей, еще и юный любовник утонул при невыясненных обстоятельствах…» Ну и дальше в том же духе. Описания картин, добавлю, чаще интересней и информативней описания античных первоисточников.

Здесь тоже вопрос если и возникнет, то скорее к способу говорения, нежели к сути, — не столько можно ли так (можно все, что угодно, на мой взгляд), но нужно ли? Автор «Омерзительного искусства» во введении оправдывает стилистику подачи материала тем, что уж темы больно малоприятные — убийство, людоедство, расчлененка, зоофилия и фетишизм, странные эксперименты над детьми, и такое остранение помогает смягчить травму. Суховато-академическая подача материала тоже помогает смягчить травму, так что дело тут все-таки не только в этом.

Я, помнящая еще стерильный советский научпоп, чьи суховатые шутки ограничивались в основном карикатурами на страницах книг серии «Эврика», усматриваю в таком способе говорения некую залихватскую свободу… С другой стороны, именно этот дискурс превращает упомянутые здесь книги в комментарии, сопровождающие другие, более фундированные исследования. Ну и наконец, то, что в начале 90-х казалось разрывом шаблонов, уже таковым не является четверть века как. Тем не менее тенденция обстебывать вещи драматичные (в «Родине слоников», в частности, есть некий фрагмент об Эйзенштейне и младенцах) налицо, и она не менее показательна, чем плотное переплетение печатных изданий и сетевых ресурсов в случае с «Музеем 90-х» и «Страдающим Средневековьем» или упоминание эксперимента «Потерявшийся в торговом центре» в двух книгах этого сезона, посвященных сопротивлению интернет-вбросам, паранауке и ложной информации…

Алексей Савватеев. Математика для гуманитариев. Живые лекции. М., «Русский Фонд Содействия Образованию и Науке», 2018. 304 стр.

Автор этой книги Алексей Савватеев — автор глубоких работ по приложениям математики в экономике и де факто на сегодня один из самых популярных лекторов, рассказывающих о математике, чьи многочисленные ролики на Youtube собирают сотни тысяч просмотров.

Эта книга — расшифровка лекций, конечно, отредактированная и причесанная, но сохранившая живость реального разговора между математиком и людьми.

Однажды мне довелось участвовать в круглом столе, на котором обсуждался курс математики для философов. В общем разговоре принимали участие и математики, и философы, и другие гуманитарии. В какой-то момент математики увлеклись обсуждением деталей и перешли на такой им понятный и удобный формальный язык. И тогда один из них прервал коллег: «Так. Давайте остановимся. А то люди нас не поймут». Вот это разделение человечества на «математиков» и «людей» очень позабавило всех присутствующих. Но, к сожалению, это разделение действительно существует. Как только математик начинает говорить о своей науке, он о «людях» начисто забывает. И тогда люди пожимают плечами и уходят, а математик остается один.

А, как ни странно, математика интересна многим этим людям, даже не получившим математического образования, да еще и пережившим школьную травму непонимания, и в обществе есть отчетливый запрос на разговор об этой эзотерической науке. Но он требует настоящего мастерства от лектора и автора книг — умения увлечь и открыть математические истины на неформальном языке.

Самый популярный комментарий к не самой простой видеолекции Савватеева «Великие математические революции»^[2]: «Я просто случайно зашел. И посмотрел полностью. Это охренительно интересно».

Но лекция — это одно, а книга совсем другое. И, казалось бы, при книжном изложении нужно сосредоточиться на сути дела — собственно математических понятиях и результатах, а все разговоры исключить. Но Савватеев поступил иначе.

Совершенно особую роль в книге Савватеева играют «глупые» вопросы слушателей, повторы, уточнения, реплики «в сторону». Эти кажущиеся мешающими, затрудняющими чтение моменты нужны для того, чтобы разбить монолог и дать возможность читателю/слушателю самому искать и ставить вопрос, правда, под чутким руководством автора/лектора. Никто не любит отвечать на чужие вопросы, каждый хочет получить ответ на свои.

Великий математик Владимир Арнольд в своих воспоминаниях о другом великом математике — Рохлине — написал: «Владимир Абрамович прекрасно понимал, что, как бы ни была велика формальная экономия времени при дедуктивном изложении „от общего к частному”, содержание лекции для обучаемого не больше чем набор хорошо и до конца понятых примеров»^[3]. А ведь у Арнольда речь идет вовсе не о гуманитариях, а о самих математиках, и ясно, что в этом случае одними примерами не обойтись. Но важно и другое: дедуктивное изложение не должно быть первой и тем более единственной формой обучения.

Савватеев рассказывает о математике гуманитариям, как будто следуя за Арнольдом и Рохлиным, — он отказывается от «дедуктивного изложения». Он работает на чистых примерах, но пытается (и часто ему это замечательно удается) показать глубокие математические понятия, в том числе и одно из главных: что такое доказательство. Или «абсолютное доказательство», как говорит Савватеев, то есть такое, которое будет «универсальным для всего», «абсолютно одинаковым в России, в Канаде и в Америке».

Правда, Савватеев не говорит, что такая универсальность дорого достается: чтобы она стала возможной, нужно еще до начала разговора зафиксировать некоторый однозначный формальный язык. Савватеев этот язык не выстраивает, но он показывает его применение. Его не очень беспокоит системность изложения, когда он от разговора об игре в пятнашки (а это алгебра) вдруг переходит к теореме Эйлера о многогранниках (а это топология). И в данном случае это, видимо, оптимальный вариант. Просто потому что аксиоматизация науки — это ведь не начало теории, как это выглядит при «дедуктивном изложении», но исторически — завершение теории, ее фиксация: практически все результаты, сведенные Евклидом в его «Начала», уже были получены до него — Теотетом, Евдоксом, Феодором и другими великими греками.

Чего достигает Савватеев своими разговорами о пятнашках, о сшивании футбольного мяча из шестиугольников и пятиугольников, о зданиях, построенных Ричардом Фуллером, о кубике Рубика? Он описывает важнейшее в математике понятие инварианта, то есть, говоря совсем нестрого, чего-то такого, что при преобразованиях модели остается постоянным. И слушатель начинает это понятие постепенно принимать и осознавать. А разнообразие моделей не мешает, а, напротив, наводит на мысль, что само понятие инварианта действительно универсально.

Владимир Успенский, выдающийся логик, анализируя аксиоматику натурального ряда и перечисляя возникающие трудности, приходит к выводу: «…термин „доказательство” — один из самых главных в математике — не имеет точного определения. А приблизительное его определение таково: доказательство — это убедительное рассуждение, убеждающее нас настолько, что с его помощью мы способны убеждать других» («Семь размышлений на темы философии математики»)^[4]. А вот как определяет «абсолютное доказательство» Савватеев:

«А. С.: Я постараюсь доказать эту теорему. Но что значит „постараюсь доказать”? Что вообще означает „доказать”? Что значит „я ее докажу”? Как вы это понимаете?

Слушатель: Мы будем убеждены.

А. С.: Вот именно. Я найду способ вас убедить. Но, с другой стороны, это не совсем то, что нам нужно. Расскажу историю. Один рыцарь объяснял другому математику. Первый рыцарь был очень умный, а второй — очень глупый. Второй рыцарь никак не мог понять доказательство. И тогда умный рыцарь говорит: „Честное благородное слово, это так”. И второй сразу поверил: „Ну тогда, о чем разговор. Мы же с Вами люди безупречной чести, я, конечно, Вам верю. Я полностью убежден”. У нас разговор пойдет не о таком способе убеждения. Идея математического, абсолютного доказательства не в том, что я дам честное слово, а в том, что я, апеллируя к вашему разумению, передам вам какое-то знание, которое вы потом столь же спокойно передадите дальше».

Эти два рассуждения — Успенского и Савватеева — говорят об одном: доказательство — это способ убеждения. Но математическая убедительность опирается не на внешний авторитет, а на собственный язык. И самое лучшее, если работа этого языка постепенно осознается читателем или слушателем, как бы прорастая из его собственных недоумений и открытий под благотворным воздействием убедительных и неожиданных примеров. И Савватеву многое удается на этом пути.

Сергей Парновский. Как работает Вселенная. Введение в современную космологию. М., «Альпина нон-фикшн», 2018, 277 стр.

Автор этой книги Сергей Парновский — астрофизик. Он занимается наукой и некоторые свои результаты в книге упоминает^[5]. Но перед нами не научная монография, и не учебник. Это именно научно-популярный текст, хотя и адресованный довольно-таки избранной аудитории. Парновский пишет: «В некотором смысле эта книга находится где-то между научно-популярной книгой и учебником, являясь своего рода мостом через ущелье, отделяющее популярную науку от истинной науки».

Парновский объясняет наличие формул в тексте и, как уже стало чуть ли не обязательным после Хокинга, пишет: «Каждая формула в тексте уполовинивает число потенциальных читателей». Эту фразу Хокинга из предисловия к его бестселлеру «Краткая история времени» помнят все, но как-то нечасто вспоминают, что, например, книга Роджера Пенроуза «Новый ум императора», который, вопреки Хокингу, обильно насытил свою работу формулами — тоже стала бестселлером. Не все так однозначно. Та «половина», которая не споткнется на первой же формуле и продолжит читать, — она и есть по-настоящему заинтересованная аудитория. Так что наличие формул можно рассматривать как своего рода фильтр. Конечно, Парновский делает все необходимые реверансы: главы, содержащие формальные выкладки, специально помечены, сказано, что их читать необязательно, что в целом и так будет понятно. Многое и правда будет понятно, но во многих крайне любопытных моментах и идеях при таком облегченном варианте чтения как следует разобраться вряд ли получится. Тут уж ничего не поделаешь. Так что книга эта адресована в основном студентам и «научным работникам младшего возраста», не обязательно тем, кто специализируется на астрофизике или космологии, но и просто тем, кого не пугает страшный вид интеграла или дифференциального уравнения. А ведь это очень важная и совсем немаленькая аудитория. Причем аудитория, как правило, заинтересованная и мотивированная, готовая не только воспринимать информацию как развлечение, но подумать, поработать, поднять источники, даже, может быть, немного порешать задачи и разобрать формальные выкладки. Как раз разговоров о космологии совсем без формул в последнее время очень много. Книги о том «откуда есть-пошла наша Вселенная» с легкой руки Хокинга выходят пачками. И какой-то хотя бы минимальной строгости в этом разговоре стало ощутимо не хватать.

Мы живем в интересное время, когда новость об открытии гравитационных волн — первополосная, когда слова «темная энергия», «темная материя» и прочие «черные дыры» и «кротовые норы» поминаются постоянно и повсюду, отнюдь не только в учебниках по астрофизике. И это вполне понятно. Модель рождения Вселенной в результате Большого взрыва и ее последующей эволюции была к 70 — 80-м годам более-менее принята здравым смыслом (но не учеными, они-то как раз все время находили несоответствия и проблемы). Но в 90-х такое началось… И вот надо заново выстраивать совершенно новое представление, связанное с инфляцией, мильтиверсом (Парновский, ссылаясь на Станислава Лема, пишет «поливерсум», который Лем задолго до космологов вполне убедительно описал), ускоряющимся расширением Вселенной, переформулированием и переосмыслением антропного принципа и множеством других интереснейших подробностей. Это — ломка парадигмы. И сегодня как никогда важно понимать, что же мы знаем на самом деле, а о чем только строим догадки.

В конце книги Парновский как раз и перечисляет то, чего мы не знаем о Вселенной:

«она родилась при Большом взрыве, точная природа которого неизвестна»;

«через мельчайшую долю секунды после Большого взрыва Вселенная вступила в стадию инфляционного раздувания; точная природа инфляции неизвестна»;

«мы знаем, что есть нечто, называемое темной материей, что взаимодействует с обычной материей гравитационно, но не участвует в сильных и электромагнитных взаимодействиях»;

«мы не знаем, из чего состоит эта темная материя»;

«все попытки обнаружения частиц темной материи пока не увенчались успехом»;

«в какой-то момент расширение Вселенной начало ускоряться; мы считаем, что причиной этого является нечто, называемое темной энергией»;

«у нас нет ни малейшего представления о природе темной энергии»;

«темная материя и темная энергия в сумме составляют 95% массы/энергии во Вселенной; доля темной энергии постоянно растет».

Вселенная расширяется. Открытия продолжаются. Хочется в этом хотя бы немного разобраться. Если читать книгу Парновского внимательно (с формулами) — есть некоторый шанс.

Атлас технологий будущего. Под ред. Л. М. Гохберга. М., «Альпина Паблишер», «Издательская группа „Точка”», 2017, 192 стр.

Жанр этой книги в аннотации охарактеризован как «исследование». Или более подробно: «Исследование опирается на специализированный информационный ресурс, созданный ИСИЭЗ НИУ ВШЭ и отражающий актуальные тенденции глобального технологического развития». То есть это, по сути, научный отчет о проделанной коллективом авторов (их более двадцати) работе. При чем тут премия «Просветитель», которая вообще-то вручается за научно-популярные книги? Неясно.

Но «Атлас» очень любопытный, пусть для «Просветителя» и неформатный. «Атлас» хоть и посвящен «технологиям будущего», но эти технологии работают уже сегодня. Они уже представлены на рынке, и авторы оценивают и объемы рынков, и перспективы на ближайшее — 20-30 лет — будущее.

Отчет содержит несколько разделов (технологических направлений). Я немного скажу о трех: «Информационно-коммуникационные технологии», «Биотехнологии» и «Медицина и здравоохранение».

Основные идеи информационно-коммуникационных технологий в основном сводятся к максимальной самостоятельности и децентрализации сетей. Вот, например, как видят авторы исследования «умную» энергосеть: «„Умная” энергосеть — полностью интегрированная, саморегулируемая и самовосстанавливающаяся система — управляет в режиме реального времени всеми подсоединенными к ней генерирующими источниками, магистральными и распределительными сетями и объектами, потребляющими электроэнергию». (Язык изложения доставляет отдельное удовольствие, особенно по сравнению с другими книгами из лонг-листа «Просветителя».) В этом описании энергосеть очень похожа на живой организм. При этом все узлы (источники, подсети и т. д.) образуют «сенсорную сеть», то есть они постоянно общаются друг с другом, сообщают о своих проблемах, подстраиваются под общие задачи. Но «умная» энергосеть все-таки имеет центр, правда, от человека напрямую не зависящий. Человек просто отдает команду, а сеть ее выполняет. Как она ее выполняет, человеку знать необязательно.

Есть другое направление — «роевые роботы». Это в полном смысле слова рой интеллектуальных самостоятельных систем. Такие рои предполагается использовать, например, при спасательных работах. Почему-то кажется, что их уже используют, и вовсе не в спасательных работах, а там, где их применение подробно описал Станислав Лем, — в военных целях. Впрочем, об этом авторы «Атласа» ничего не говорят. Роевые технологии будут работать и в транспорте, где они должны обеспечить взаимодействие автомобилей на дороге и автомобили образуют «сенсорные сети» — они будут слушать друг друга и обмениваться сигналами. Это позволит сделать автомобильный транспорт безопасным и беспилотным.

Одним из направлений («Биотехнологии») является полностью безотходное производство, то есть производство, идеально встроенное в биологический круговорот: разлагающийся пластик, биотопливо из мусора и т. д. Это должно как бы законсервировать объем выводимых из природного обмена отходов и постепенно «подъесть» уже накопленный человечеством мусор, убрать, например, пластиковые острова в Тихом океане. И ведь нельзя сказать, что это невозможно. Не только возможно, но и делается уже вовсю. И деньги вкладываются огромные. И доходы ожидаются не меньшие.

Но самое сильное впечатление производят прогнозы в «Медицине и здравоохранении». Ну про персонифицированные лекарства — это обязательно, то есть лекарство будет подбираться и вырабатываться полезное не в среднем по больнице, а конкретному больному. И доставка лекарств будет — точечной: прямо на мембрану больной клетки.

Но есть что-то более интересное: «Для терапевтических целей важно вносить быстрые и точные изменения в нуклеотидную последовательность генома в условиях in vivo (то есть, в живом организме — В. Г.). В последние годы ведутся активные разработки средств модификации генома с использованием ферментов эндонуклеаз (ZFNs, TALEN, CRISPR/Cas9). Они относительно просто синтезируются и отличаются универсальностью — возможностью применения в работах с клетками всех живых организмов, включая человека. Точечные и вместе с тем точные изменения в нуклеотидной последовательности достигаются путем комплементарного связывания белков-„редакторов” с целевым участком ДНК». Этапы большого пути: «1990: Применение генной терапии у человека с наследственным заболеванием. 2014: Редактирование генома эмбрионов человека с использованием CRISPR/Cas9. 2020: Применение технологий редактирования генома, лишенных off-target эффектов». То есть без ошибок и непредсказуемых последствий. Объем рынка технологий редактирования генома оценивается к 2019 году в 3,5 миллиарда долларов. Выход тренда на максимум в 2030 — 2050 годы. Драйверы: «Немедицинское применение технологий редактирования генома для улучшения или формирования новых способностей (физических, когнитивных) у человека. Успешное применение технологий генетической инженерии для лечения наследственных (моногенных) болезней человека». Нет, конечно, это не евгеника. Или евгеника все-таки? Барьер (ровно один): «Нерешенные этические вопросы и законодательные ограничения на распространение и использование технологий редактирования генома человека». А вы говорите ГМО.

Владимир Алпатов. Языкознание. От Аристотеля до компьютерной лингвистики. М., «Альпина нон-фикшн», 2018, 253 стр.

Книга Владимира Алпатова — это краткий очерк лингвистики: обзор истории науки, главных ее направлений и главных достижений. Алпатов сразу отмечает: «Если сравнить лингвистику с другими гуманитарными науками, то бросается в глаза одна ее особенность. В ряде наук в течение веков менялись представления и о самом их предмете, и об их задачах и целях. Но если мы сравним грамматику Дионисия Фракийца и современный школьный учебник русского языка, то обнаружим много общего». Это говорит не только о том, что язык остается языком, но и о том, что лингвисты, однажды нащупав схему его описания, во многом остались ей верны. Хотя много всего поменялось, многое было найдено и понято.

Вот что особенно меня заинтересовало. Алпатов приводит замечательные слова Вильгельма фон Гумбольдта: «Язык есть не продукт деятельности (ergon), а деятельность (energeia)… Язык представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулированный звук пригодным для выражения мысли. В подлинном и действительном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности... Расчленение языка на слова и правила — это лишь мертвый продукт научного анализа». Гумбольдт — современник Гёте и Гегеля. Но его слова звучат сегодня удивительно свежо. А вот многие структуралистские теории заметно потускнели. Не только идеи Фердинанда де Соссюра, но даже теория Холмского. Даже казавшаяся несомненной победой структурализма фонология. Алпатов приводит слова Владимира Успенского: «Лингвисты… неоднократно говорили мне, что есть одна область лингвистики, настолько передовая, что в ней все уточнено и чуть ли не аксиоматизировано. Это фонология».

И вот как обстоят дела в этой «чуть ли не аксиоматизированной области» сегодня. Мне довелось довольно интенсивно общаться со многими специалистами по компьютерному распознаванию речи. Один из них мне сказал: филологи рассматривают дифференциальные фонетические признаки, но это не работает. И он пояснил, в чем дело. При реальной работе программы распознавания таких признаков не десять и даже не сто, а десятки, даже сотни тысяч. То есть, оказывается, не только «д» и «т» противопоставляются по признаку звонкости-глухости, но одна и та же «д» у разных людей в разных звукосочетаниях звучит совершенно по-разному. При распознавании речи программой может оказаться, что у одного человека «д» — звонкое, а у другого, скажем так, не-очень-звонкое и очень похожее на «т». И вот это не-очень-звонкое «д» от «т» надо отличать, иначе распознавание не работает. Практически программа распознает не звуки, а слога и слова. Причем у одного и того же слова действительно сотни тысяч разных звучаний. При этом накапливается база разных произношений, и программа постоянно учится распознавать все новые и новые признаки.

Язык глубоко погрузился в цифровой мир, в Сеть. Это не только распознавание и генерирование речи, это и автоматический перевод с языка на язык (причем не только текста, но и голоса в реальном времени), это и автоматическое рецензирование текстов (пока еще довольно робкая, но все равно работа со смыслом), и создание программных агентов вроде Siri или Алисы, которые пытаются поддерживать осмысленный диалог, пока еще не очень удачно, но они удивительно быстро учатся.

Погружаясь в Сеть, язык как бы отчуждается от человека, но в результате он становится не бесконечным, как казалось человеку еще совсем недавно, а вполне обозримым явлением. Компьютер работает с языком как целым и рассматривает его именно как деятельность. Так что у Гумбольдта, который вряд ли предполагал, что когда-нибудь станет возможным проанализировать всю массу словоупотреблений и произношений, появился неожиданный союзник, который и будет рассматривать язык как деятельность. Мне кажется, что лингвистам стоит внимательно присмотреться к происходящему в цифровом мире.

В книге Алпатова есть замечательные примеры взаимоотражения языков друг в друге, например, русского в английском или японском, и это дает много в понимании того, как мы говорим и как друг друга понимаем.

Вот такой пример. В японском языке есть две азбуки — хирагана и катакана: «В соответствии с общей нормой, корни слов… пишутся иероглифами, а окончания и служебные слова — хираганой. И многие из тех, кто хорошо владеют языком, отмечают, что иероглифы и знаки азбуки воспринимаются разным образом. Вот что писал Конрад: „Когда я бегло просматривал эти книги, переворачивая одну страницу за другой, у меня возникло ощущение, будто я погружаюсь в мир каких-то понятий. Так как я только перелистывал книгу, а не читал ее, что в ней говорится, я уловить не мог, но о чем говорится, мне было совершенно ясно… Первое, что хочет знать человек, открывая новую для себя книгу, это — о чем в ней написано; получается, что наличие иероглифов дает на это быстрый и точный ответ при одном взгляде. При европейской системе письма мы должны были бы прочитать весь текст или по крайней мере отдельное слово все полностью. При японской же системе письма первая, начальная информация получается наиболее быстрым и экономичным путем через одни иероглифы”». Но сегодня в европейских языках мы видим движение в том же направлении: текст насыщается шрифтовыми выделениями, картинками, инфографикой, причем делается это именно так, чтобы, только бросив взгляд на веб-страничку, можно было сразу схватить суть. А в японском это было всегда.

Ирина Якутенко. Воля и самоконтроль. Как гены и мозг мешают нам бороться с соблазнами. М., «Альпина нон-фикшн,» 2018. 456 стр.

Книга построена довольно прихотливо. В ней есть собственно текст, врезки, тесты, картинки, целый список рекомендаций — как бороться с соблазнами, глоссарий, и еще есть «лирические отступления», например, о том, что такое «научность по Попперу». Конечно, самоконтроль и воля — это очень важная тема, и каждого из нас это касается, и мы все регулярно соблазнам поддаемся, и потом страдаем от последствий, и себя корим, и даем обещания, что никогда, вот больше точно никогда. И почему так происходит, и можно ли это исправить, и как это сделать — все это, конечно, любопытно. А поскольку есть еще и тесты, например, на повышенную импульсивность, то как тут себя не проверить, чтобы про себя что-то новое узнать (такая интерактивная книжка-игрушка получается). Но вот все это богатство не показалось мне ни уникальным, ни даже особенно интересным. (Но это, может быть, только мне, я легко могу себе представить человека, который купит эту книгу именно из-за тестов и рекомендаций.)

Меня больше всего заинтересовало методическое решение, которое найдено в книге. Якутенко совершенно не стесняется ни терминов, ни научных теорий, ни спорных гипотез. И рассказывает о них подробно и со знанием дела. Начав разговор с самых простых вещей — с необходимости кормить мозг глюкозой и уверений, что некормленный мозг гораздо легче поддается соблазнам, автор между прочим описывает, как устроен гематоэнцефалический барьер и как он работает, то есть каким образом происходит контроль крови на входе в мозг: кого (что) пускать, а кому (чему) от ворот поворот: «Клетки составляющих его сосудов подогнаны настолько плотно, что даже наползают друг на друга, образуя нечто вроде черепицы на крыше. Благодаря такой структуре между клетками не остается щелей, сквозь которые крупные и потенциально опасные молекулы могли бы пролезть и отравить бесценный мозг. Сосуды гематоэнцефалического барьера лежат в трехмерном кружеве из отростков астроцитов. У каждого из них есть множество ножек, за что их часто называют „звездчатыми клетками”. Ножки присасываются к стенкам капилляров и вытягивают из них исключительно полезные и необходимые мозгу вещества, в том числе глюкозу (хотя иногда они обманываются и доставляют прямиком в наш центральный процессор менее полезные вещества вроде героина)».

Дальше — больше (и все интереснее). Якутенко разбирает работу мозга (и некоторые отклонения) при выработке и транспортировке нейромедиаторов — дофамина и серотонина. Причем и здесь она довольно глубоко погружается прямо в нашу голову. Но поскольку речь идет о нас любимых, то читать рассказ о работе совсем непростых механизмов мозга — интересно. Ведь речь идет вроде бы не о науке, а о том, как же мне наконец научиться не делать все дела в последний час перед дедлайном, а спокойно планировать время, как отказаться от алкоголя, от сигарет, от переедания и других неполезных привычек. А тут еще выясняется, что и отказываться-то надо чутко оценивая обратную связь, то есть собственное состояние. И что отказ не всегда полезен для здоровья. И все это подкрепляется серьезной базой исследований, к тому же критически проанализированных.

Якутенко просвещает, увлекая. Это самая настоящая популяризация, которая плавно входит в сознание под видом разговора о самоконтроле. Наверное, так можно рассказывать не только о самоконтроле, но и о других человеческих свойствах. Но это надо уметь делать. Якутенко умеет.